Двадцать лет спустя (часть вторая) (худ. Клименко) - Дюма Александр - Страница 7

— Отлично, — сказала королева, — будьте ему благодарны, сколько вам угодно, но меня это ни к чему не обязывает. Вы целы и невредимы, а это все, что мне надо; вы вернулись, и теперь вы тем более желанный гость.

— Это так, ваше величество, но я вернулся под тем условием, что передам вам требования народа.

— Требования! — сказала Анна Австрийская, нахмурив брови. — О господин маршал, вы, вероятно, находились в очень большой опасности, если взяли на себя такое странное поручение!

Эти слова были сказаны с иронией, которая не ускользнула от маршала.

— Простите, ваше величество, — отвечал он, — я не адвокат, а человек военный, и потому, быть может, выбираю не те выражения; я должен был сказать: «желание» народа, а не «требования». Что же касается замечания, которым вы удостоили меня, то, по-видимому, вы желали сказать, что я испугался?

Королева улыбнулась.

— Да, признаюсь, ваше величество, я боялся, и это случилось со мной лишь третий раз в жизни, а между тем я участвовал в двенадцати больших боях и не помню уж в скольких схватках и стычках. Да, я испытал страх, и мне не так страшно даже в присутствии вашего величества, невзирая на вашу грозную улыбку, как перед всеми этими чертями, которые проводили меня до самых дверей и которые бог весть откуда взялись.

— Браво, — прошептал д’Артаньян на ухо Портосу, — хорошо сказано.

— Итак, — сказала королева, кусая губы, между тем как окружающие с удивлением переглядывались, — в чем же состоит желание моего народа?

— Чтобы ему возвратили Бруселя, ваше величество, — ответил маршал.

— Ни за что! — воскликнула королева. — Ни за что!

— Как угодно вашему величеству, — сказал маршал, кланяясь и делая шаг назад.

— Куда вы, маршал? — удивленно спросила королева.

— Я иду передать ваш ответ тем, кто его ждет, ваше величество.

— Останьтесь. Я не хочу, это будет иметь вид переговоров с бунтовщиками.

— Ваше величество, я дал слово, — возразил маршал.

— И это значит?..

— Что, если вы меня не арестуете, я должен буду вернуться к народу.

В глазах Анны Австрийской сверкнула молния.

— О, за этим дело не станет! — сказала она. — Мне случалось арестовывать особ и более высоких, чем вы. Гито!

При этих словах Мазарини поспешно подошел к королеве.

— Ваше величество, — сказал он, — если мне позволительно тоже дать вам совет…

— Отпустить Бруселя? Если так, вы можете оставить свой совет при себе.

— Нет, — отвечал Мазарини, — хотя этот совет, может быть, не хуже других.

— Что же вы посоветуете?

— Позвать коадъютора.

— Коадъютора? — воскликнула королева. — Этого интригана и бунтовщика? Ведь он и устроил все это!

— Тем более, ваше величество. Если он устроил этот бунт, он же сумеет и усмирить его.

— Поглядите, ваше величество, — сказал Коменж, стоявший у окна. — Случай как раз благоприятствует вам. Сейчас коадъютор благословляет народ на площади Пале-Рояля.

Королева бросилась к окну.

— В самом деле, — сказала она. — Какой лицемер, посмотрите!

— Я вижу, — заметил Мазарини, — что все преклоняют пред ним колена, хотя он только коадъютор; а будь я на его месте, они разорвали бы меня в клочья, хоть я и кардинал. Итак, я настаиваю, государыня, на моем желании (Мазарини сделал ударение на этом слове), чтобы ваше величество приняли коадъютора.

— Почему бы и вам не сказать: на своем требовании? — сказала королева, понизив голос.

Мазарини только поклонился.

Королева с минуту размышляла. Затем подняла голову.

— Господин маршал, — сказала она, — приведите ко мне господина коадъютора.

— А что мне ответить народу? — спросил маршал.

— Пусть потерпят, — отвечала Анна Австрийская, — ведь терплю же я.

Тон гордой испанки был так повелителен, что маршал, не говоря ни слова, поклонился и вышел.

Д’Артаньян повернулся к Портосу:

— Ну, чем же все это кончится?

— Увидим, — невозмутимо ответил Портос.

Тем временем королева, подойдя к Коменжу, тихонько заговорила с ним.

Мазарини тревожно поглядывал в ту сторону, где находились д’Артаньян и Портос.

Остальные присутствующие шепотом разговаривали между собой.

Дверь снова отворилась, и появился маршал в сопровождении коадъютора.

— Ваше величество, — сказал маршал, — господин Гонди поспешил исполнить ваше приказание.

Королева сделала несколько шагов навстречу коадъютору и остановилась, холодная, строгая, презрительно оттопырив нижнюю губу.

Гонди почтительно склонился перед ней.

— Ну, сударь, что скажете вы об этом бунте? — спросила она наконец.

— Я скажу, что это уже не бунт, а восстание, — отвечал коадъютор.

— Это восстание только для тех, кто думает, что мой народ способен к восстанию! — воскликнула Анна Австрийская, не в силах более притворяться перед коадъютором, которого она — быть может, не без причины — считала зачинщиком всего. — Восстанием зовут это те, кому восстание желательно и кто устроил волнение; но подождите, королевская власть положит этому конец.

— Ваше величество изволили меня призвать для того, чтобы сказать мне только это? — холодно спросил Гонди.

— Нет, мой милый коадъютор, — вмешался в разговор Мазарини, — вас пригласили для того, чтобы узнать ваше мнение относительно неприятных осложнений, с которыми мы сейчас столкнулись.

— Значит, ваше величество позвали меня, чтобы спросить моего совета? — произнес коадъютор, изображая удивление.

— Да, — сказала королева, — все так пожелали.

— Итак, — сказал он, — вашему величеству угодно…

— Чтобы вы сказали, что бы вы сделали на месте королевы, — поспешил досказать Мазарини.

Коадъютор посмотрел на королеву. Та утвердительно кивнула головой.

— На месте ее величества, — спокойно произнес Гонди, — я не колеблясь возвратил бы им Бруселя.

— А если я не возвращу его, — воскликнула королева, — то что произойдет, как вы думаете?

— Я думаю, что завтра от Парижа не останется камня на камне, — сказал маршал.

— Я спрашиваю не вас, — сухо и не оборачиваясь ответила королева, — я спрашиваю господина Гонди.

— Если ваше величество спрашивает меня, — сказал коадъютор с прежним спокойствием, — то я отвечу, что вполне согласен с мнением маршала.

Краска залила лицо королевы; ее прекрасные голубые глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит; ее алые губы, которые поэты того времени сравнивали с гранатом в цвету, побелели и задрожали от гнева. Она почти испугала даже самого Мазарини, которого беспокойная семейная жизнь приучила к таким домашним сценам.

— Возвратить Бруселя! — вскричала королева с гневной усмешкой. — Хороший совет, нечего сказать. Видно, что он идет от священника.

Гонди оставался невозмутим. Сегодня обиды, казалось, совсем не задевали его, как и вчера насмешки, но ненависть и жажда мщения скоплялись в глубине его души. Он бесстрастно посмотрел на королеву, которая взглядом приглашала Мазарини тоже сказать что-нибудь.

Но Мазарини обычно много думал и мало говорил.

— Что же, — сказал он наконец, — это хороший совет, вполне дружеский. Я бы тоже возвратил им этого милого Бруселя, живым или мертвым, и все было бы кончено.

— Если вы возвратите его мертвым, все будет кончено, это правда, но не так, как вы полагаете, монсеньор, — возразил Гонди.

— Разве я сказал: «живым или мертвым»? Это просто такое выражение. Вы знаете, я вообще плохо владею французским языком, на котором вы, господин коадъютор, так хорошо говорите и пишете.

— Вот так заседание государственного совета, — сказал д’Артаньян Портосу, — мы с Атосом и Арамисом в Ла-Рошели советовались совсем по-другому.

— В бастионе Сен-Жерве.

— И там, и в других местах.

Коадъютор выслушал все эти речи и продолжал с прежним хладнокровием.

— Если ваше величество не одобряет моего совета, — сказал он, — то, очевидно, от того, что вам известен лучший путь. Я слишком хорошо знаю мудрость вашего величества и ваших советников, чтобы предположить, что столица будет оставлена надолго в таком волнении, которое может повести за собой революцию.