Маг - Моэм Уильям Сомерсет - Страница 9

Он был пьян, вернулся со свадьбы, но согласился, послал за змеями и продемонстрировал нам чудеса, о которых этот наш араб никогда и не слыхивал. Под конец он достали из своего мешка большую кобру и начал играть с ней. Вдруг она метнулась к его подбородку и оставила там две метки, похожие на булавочные уколы. Чародей отпрянул. «Я конченый человек», – прошептал он. Присутствовавшие хотели убить кобру, но несчастный остановил их. «Пусть живет, – махнул он рукой. – Она сможет служить другим людям, моей профессии, хотя мне больше не нужна. Ничто не может меня спасти». Его друзья и другие заклинатели собрались вокруг него и помогли сесть в кресло. Через два часа он умер. В сильном опьянении он забыл произнести не которые заклинания, и это его погубило.

– Вы владеете великолепной коллекцией небылиц, – усмехнулся Артур. – Но мне все же хотелось бы иметь более убедительные доказательства ядовитости именно этих тварей.

Оливер повернулся к заклинателю и о чем-то перемол вился с ним по-арабски. Потом ответил Артуру:

– У этого человека есть очковая змея, которую вы, ученые мужи, знаете под именем Cerastes. Это самая ядовитая из всех египетских змей. Обычно ее называют «Аспид Клеопатры», поскольку именно такая была прислана любовнице Цезаря в корзине с винными ягодами, чтобы Клеопатра не смогла увидеть триумф Августа.

– Что вы собираетесь делать? – спросила Сюзи.

Хаддо улыбнулся и не ответил. Войдя в центр круга, мистер Оливер опустился на колени и пробормотал несколько арабских слов, которые доктор Поро тут же перевел:

«О, змея, я заклинаю Тебя великим, всемогущим Богом, появись. Ты лишь змея, а Бог Могущественнее всех змей. Подчинись моему приказу и появись».

Дрожь прошла по мешку из овчины, и через мгновенье оттуда высунулась голова, а затем, извиваясь, выползло и гибкое тело гада. Змея была светло-серого цвета, над глазами возвышался рог. Она легла, свернувшись в клубок.

– Узнаете? – обратился Оливер к доктору.

– Узнаю.

Заклинатель не шевелился. Женщина, сидевшая в полу мраке дальнего угла, перестала барабанить. Хаддо схватил змею и открыл ей пасть. Мелькнули ядовитые клыки, и челюсти сомкнулись на обнаженной руке. Артур напряженно ожидал вскрика боли, но Хаддо даже не поморщился. Змея болталась на его руке, извиваясь всем телом. Он произнес арабское заклинание. И вдруг, как капля воды с крыши, змея упала на землю. Брызнула кровь. Хаддо трижды поплевал на кровоточащую ранку, пробормотав несколько слов, которые его спутники не могли расслышать, и трижды коснулся следа от укуса пальцами. Кровотечение прекратилось. Он протянул Артуру руку.

– Перед вами то, что хирург наверняка назовет исцелением первичным натяжением, – сказал он.

Бардон был поражен, но Хаддо раздражал его, и он не желал признать, что в остановке кровотечения было что-то чудесное.

– Вы еще не доказали, что змея ядовита.

– Я еще не закончил, – улыбнулся Хаддо.

Он опять повернулся к арабу, и тот что-то приказал женщине. Не произнеся ни слова, она вытащила из ящика, стоявшего неподалеку, белого кролика. Подняла его за уши, и тот задрыгал лапами. Хаддо положил его перед змеей. Прежде чем кто-либо успел шевельнуться, змея метнулась вперед и, как молния, поразила кролика. Бедный зверек коротко вскрикнул, по его тельцу прошла волна судороги, и он упал замертво.

Маргарет с воплем вскочила на ноги.

– О, как жестоко! Как отвратительно жестоко!

– Ну, теперь вы убедились? – холодно спросил Хаддо. Женщины поспешили к выходу. Им было страшно и противно. Оливер Хаддо остался один на один с заклинателем.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Доктор Поро пригласил Артура прийти в воскресенье с Маргарет и мисс Бойд к себе, он жил на острове Сан Луи, и влюбленные решили по дороге к доктору заглянуть на часок-другой в Лувр. Сюзи, которой они предложили со провождать их, предпочла явиться в гости самостоятельно.

Чтобы избежать толп, осаждавших в воскресные дни картинные галереи, Бардон и его невеста пошли в ту часть Лувра, где стояли античные скульптуры. Здесь было сравнительно пусто, в длинных залах царила та умиротворяющая атмосфера, которая бывает там, где собраны произведения искусств. Маргарет испытывала какое-то новое для себя чувство и, хотя не могла проанализировать его, как сделала бы это Сюзи, любившая предаваться рефлексии, оно странным образом возбуждало ее. Она как бы возвысилась над суетностью, была охвачена ощущением свободы, столь же восхитительным, сколь и не поддающимся анализу. Артур раньше не интересовался искусством, пока увлеченность Маргарет не открыла ему, что существует такая сторона жизни, о какой он и не подозревал. Хотя прекрасное мало что говорило его практичной натуре, любя Маргарет, он хотел понять, что же так восхищает ее в произведениях художников, доводя порой до упоительного экстаза. Поэтому покорно брел вслед за ней, внимательно и уважительно выслушивал ее восторженные высказывания. У греков ему нравилось безупречное знание анатомии. Один из мраморных атлетов надолго привлек внимание хирурга, поскольку мускулатура его была изображена скульптором с такой же точностью, как на иллюстрациях в учебнике хирургии. Когда Маргарет говорила о божественном спокойствии греков, об их радостном жизнелюбии, он поражался ее уму, хотя, услышав такие рассуждения от мужчины, почувствовал бы раздражение.

Однако одна статуя, прелестная статуя, известная как изображение Дианы Габийской, особенно понравилась ему. Он предложил постоять возле нее подольше. Маргарет со смехом возражала, но в душе была рада. Она поняла, что его интерес к Диане вызван не красотой скульптуры, а сходством, которое Артур находил между богиней и ею самой.

Диана Габийская стояла в широкой светлой галерее рядом с насмешливым юным фавном и бюстом незрячего старца Гомера. В богине не чувствовалось ни высокомерия охотницы, ни величественности владычицы неба. Она представляла собой девушку в расцвете юной красоты, спокойным жестом придерживающую свою тунику. В ее облике не ощущалось ничего божественного, кроме удивительной одухотворенности и хрупкой девственности. Влюбленный древний грек, посвящавший свою жертву этому прекрасному образу, должно быть, забывал, что поклоняется богине» видел в ней только земную девушку, блистающую молодостью, невинностью и красотой. В глазах Артура его Маргарет тоже обладала всей утонченной грацией богини и той же подсознательной безмятежностью; в ней тоже все дышало чистотой и невинностью. Черты лица мисс Донси были высечены с тем же божественным совершенством, что и у греческой статуи; ее кожа была столь же нежна и своей мраморной белизной напоминала обо всем пре красном и ласкающем взор: о пылающих красках заката и темноте ночи, о лепестках роз и глубине морских бездн. Рука богини касалась ее плеча, и рука Маргарет была так же миниатюрна, изящна и бела.

– Какой же ты глупый, – засмеялась она, видя, как Артур молча посматривает то на нее, то на статую.

Бардон медленно поднял на нее глаза, и она увидела, что их заволокло слезами.

– Что с тобой?

– Я бы согласился, чтобы ты не была так прекрасна, – ответил он, запинаясь, словно ему было трудно произносить эти глупые слова. – Я так боюсь: вдруг что-нибудь случится и помешает нам быть счастливыми. Мне слишком хорошо, чтобы это могло продолжаться долго.

Маргарет обладала достаточным воображением, чтобы понять, как нелегко такому практичному человеку, как он, выразить свои чувства. Любовь к ней изменила его характер, и хотя он ничего не мог с собой поделать, все в нем восставало против влияния, которое она на него оказывала. Маргарет не нашлась с ответом и просто взяла его за руку.

– Мне всегда везло, – почти самому себе сказал он, – Когда я чего-то сильно желал, то обычно получал это. И не вижу, почему теперь должно быть иначе.

Он постарался успокоить себя, не придавать значения инстинктивному предчувствию беды, встряхнулся и вы прямился.