Поворотный круг - Комар Борис Афанасьевич - Страница 28

— Минуточку! — попросил Борис и показал капралу палец. — Одну минуточку. Иди домой и жди. Мы поищем.

Ребята заперли квартиру на ключ, обошли квартал, вернулись, забрали карабин и постучали к Иону. Тот их ожидал. Увидев свой карабин, он обрадовался, словно ребенок. Достал из вещевого мешка галеты, сахар, угостил ребят. Потом включил приемник, настроил на Бухарест.

— А Москву можно? — сощурил глаза Борис.

— О-о, Москва нет! — покачал головой капрал. — За это герман пах-пах! О-о, Москва нет, нет!..

— Нету ж немца… Нету… Никс… Давай Москву, — настаивал Борис. — Хоть немного, тихонько…

Капрал уступил. Настроил приемник на Москву.

Радиостанция как раз передавала очередное сообщение Совинформбюро. В нем говорилось о великой победе советских войск под Москвой. Пока ребята, затаив дыхание, слушали передачу, Ион дежурил у окна, из которого хорошо был виден вход в дом.

Как только диктор закончил читать сообщение, они, забыв даже поблагодарить капрала, выбежали из квартиры. Им не терпелось поделиться с кем-нибудь радостной вестью. Ведь за последнее время гитлеровцы только и знали, что хвастались: «Москва капут! Москва капут!..» Вот и докапутились!..

Анатолий потащил Бориса к себе домой, ему хотелось прежде всего сообщить приятную новость матери. Но матери дома не было — еще не пришла из больницы, где она и теперь работала.

— Пойдем на улицу, — предложил Борис. — Там встретим кого-нибудь из знакомых, расскажем, а он еще кому-нибудь передаст. К вечеру весь город узнает…

— Пойдем, — согласился Анатолий. Уже подошли к двери, как вдруг он что-то вспомнил, остановился. — Послушай, Боря, а зачем нам идти на улицу? Давай напишем листовку или несколько листовок… Конечно, надо несколько и обязательно расклеить всюду. Так будет лучше…

— Правильно, — одобрил Борис. — Я почти все запомнил, что передавали. Садись и пиши, я буду диктовать.

Сначала составили текст листовки на старой, порыжевшей газете, которая лежала на подоконнике. Потом Анатолий взял ученическую тетрадь, разорвал ее на отдельные листы, и ребята начали набело переписывать. Внизу под текстом рисовали красным карандашом маленькие звездочки. Когда мать Анатолия вернулась домой, уже были готовы шесть листовок. Три листовки Анатолий отдал Борису, три оставил себе.

На второй день весь город знал о первом серьезном поражении немцев под Москвой.

С тех пор ребята стали часто навещать Паулеску. И почти после каждого посещения румынского капрала в Лубнах стали появляться листовки, написанные на страничках из ученических тетрадей и с неизменной красной звездочкой внизу.

Все больше неистовствовала полиция. И было из-за чего. Кто-то вечером встретил на улице переводчика из комендатуры и так избил его, что тот едва дополз домой. Гитлеровцы наградили предателя Курыша, дежурного депо, коровой, а на следующий день Курыш нашел свою корову сдохшей. Из пересыльного лагеря для военнопленных убежало несколько человек, и ни одного не удалось задержать… На перегоне Лубны — Гребенка кто-то подложил под рельсы динамит, регулярно появляются листовки…

Чаще стали облавы, ночью по улицам мчались автомашины с притушенными фарами — это везли на расстрел коммунистов и комсомольцев.

А тут еще новость: с наступлением тепла в лесах Полтавщины появились партизанские отряды. Заявили они о себе смелыми и неожиданными налетами на вражеские обозы, на склады с боеприпасами, на железнодорожные станции. Взлетали в воздух мосты, горели на дорогах автоцистерны с бензином…

На головы местного населения посыпались приказы и объявления гитлеровских властей. В одном объявлении обещали большое вознаграждение тем, кто выдаст партизан, в другом — грозили смертной казнью за бродяжничество, в третьем — превозносили работу и условия жизни в Германии. Однажды люди прочитали постановление управы о том, что на работу привлекаются дети от десяти до четырнадцати лет.

Молодежь не хотела ехать в Германию и потому пряталась по чердакам, в погребах или старалась убежать по дороге, если полиции удавалось силой втолкнуть в вагоны. Срывался так называемый «плановый набор восточной рабочей силы». Тогда гитлеровцы стали устраивать облавы. Нагрянут внезапно на базар, на площадь или вокзал и бросают в машины всех, кто способен к физическому труду.

Однажды в воскресенье Анатолий Буценко и Иван Сацкий ждали на базаре в условленном месте Бориса Гайдая, чтобы потом пойти к Анатолию писать листовки. Ничто, казалось, не предвещало беды. Стоял теплый, солнечный день. Даже полицаи на удивление спокойно расхаживали в толпе людей, торгующих всякой мелочью, никого не трогали, ни к кому не приставали. И вдруг из близлежащих улиц выскочило десятка два мотоциклов с колясками. Как только мотоциклы подъехали к базару, из них повыскакивали гитлеровцы, вмиг окружили площадь. Полицаи, видимо, ожидали этого, сразу присоединились к налетчикам и теперь горланили:

— Всем оставаться на местах! Кто попытается бежать, будет расстрелян!

Полицаи обыскивали людей и вели к перекрестку, где уже стояли крытые грузовые машины. Молодых загоняли в машины, а стариков и детей отпускали.

— Бежим! — шепнул Иван Анатолию.

— Не надо, — сурово приказал Анатолий. — А то как полоснет из автомата…

К ним подошел гитлеровец и, наставив автомат, спросил:

— Партизан? Взрывник? Диверсант?..

— Цивиль, — спокойно ответил Анатолий. — Киндер.

— О, киндер, гут, карош дети! — захохотал гитлеровец. — Арбайтен! В Германии карош! Культура! Айн, цвай!.. Муштра, порядок!

Втолкнули обоих в переполненный кузов, и машина загрохотала по булыжной мостовой. В единственное, забранное решеткой окошечко Иван успел заметить, что машина поворачивает во двор возле биржи труда.

— Я так и знал, — произнес он, — нас повезут в Германию.

В просторном дворе биржи, за высоким забором, обнесенным сверху колючей проволокой, находилось около сотни юношей и девушек. Юноши переминались с ноги на ногу, курили и смущенно смотрели друг на друга, будто винили себя за то, что попали в переплет, что не смогли убежать. Отдельной группкой стояли девушки и плакали.

— Похоже на то, что мы попали, как кур во щи, — произнес грустно Иван. — Говорил — давай убежим, не послушался меня, теперь будешь подметать асфальт в Берлине.

— До Берлина далеко, — ответил рассудительно Анатолий. — Не горячись. Еще не все потеряно, если у нас есть голова на плечах и стоим мы на собственных ногах.

Анатолий обернулся, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд: на него смотрели темные глаза киевлянки Люси. Набрался смелости, подошел к ней:

— Вот где встретились…

— В нашем положении все может быть, — ответила Люся. — Живем, как на вулкане.

— Вы тогда передали моей матери, я это знаю. Спасибо, — тихо, застенчиво произнес Анатолий. — Вы меня так выручили… Век не забуду…

Она пробовала улыбнуться, но вместо улыбки на лице у нее появилась болезненная гримаса.

— Вы с товарищем? — спросила она. — Позовите его. Может, кто-нибудь из вас вырвется, тогда…

Когда подошел Иван, девочка протянула ему руку и представилась:

— Люся.

Иван ничего не ответил. Он оглядывал двор, отыскивая подходящую щель в заборе, чтоб вырваться на волю.

— Смотри, сколько овчарок, сразу кровь пустят, — предостерег Анатолий, указывая на стражу с собаками. — Торжественно обставлен отъезд на работу в великую Германию, ничего не скажешь…

— Ребята всегда находчивее и смелее, вам легче убежать… — грустно сказала Люся. — Вот я и хотела попросить… Если кто-нибудь из вас отсюда вырвется, то помогите мне. Надо спасти одну девочку, Таню. Она осталась на базаре. Маленькая такая, веснушчатая… Теперь, когда меня забрали, у нее нет никого из родных на всем свете…

И Люся рассказала ребятам историю маленькой Тани.

Перед приходом гитлеровцев в Лубны прибыл эшелон с детдомовскими детьми, эвакуированными из Киева. Не успели воспитательницы и дети освоиться на новом месте, как стало известно, что враг не сегодня-завтра захватит Лубны. Директорша бегала по учреждениям районного центра, просила помощи. Ответ был суровый, но правдивый: