Поворотный круг - Комар Борис Афанасьевич - Страница 20

На следующую ночь Тарас Залета, переодетый в простую крестьянскую одежду с Иванового отца, уже ночевал в копне сена во дворе Володи Струка.

Тамара и эти чудесные мальчишки делали все, чтобы поставить майора на ноги. Он уже мог самостоятельно ходить, и надо было думать о будущем. Правда, ходил он еще плохо, нога была синяя и тяжелая, как бревно, но имеет ли он право каждый день и каждый час накликать беду на своих спасителей? Если его выследят, то и они пострадают. Нет, этого допустить майор Залета не имеет права. Пришел конец его лежанию в сухом и пахучем сене…

С наступлением темноты Тарас Залета перешел, как всегда, в хату. Там его ждала Тамара с ужином, чистыми бинтами и ребята — Анатолий, Иван, Борис, Володя. Володя сразу же выбежал во двор — караулить, остальные остались в хате. Майор наскоро поужинал, выкурил козью ножку, положил на стол руки и сказал:

— Вот что, дорогие друзья, завтра или послезавтра — в дорогу. Не хочется с вами расставаться, а надо. Буду пробираться к фронту.

— Я возражаю, — решительно запротестовал Анатолий. — Не заметите, как угодите в лапы полиции или гестапо… Надо искать пути к партизанам. Говорят, что в Лохвицких лесах уже объявились. Совсем недавно мост взорвали. А еще напали на автоколонну — девять машин сожгли.

Майор покачал головой:

— Не знаю я к ним пути, да и вы не подскажете… А сидеть больше не могу… Если бы не нога, давно бы уже был в строю, на своей земле.

— Разве вы сейчас на чужой? — спросил Анатолий.

— Да это так говорится, — грустно улыбнулся майор. — Поймите, друзья, так надо. Пока не настала зима, я должен добраться до линии фронта и перейти ее. Другой дороги нет.

— Хорошо, — сказала Тамара после долгого молчания. — В копне сена действительно не перезимуешь… Говорите, когда вам собрать еду в дорогу. Да и бинтами, йодом надо запастись…

Расходились поодиночке. Майор вернулся в свое укрытие, Тамара, Иван и Борис пошли домой. Анатолий остался ночевать у Володи: вот-вот должен наступить комендантский час, ему же в центр города идти, а там полно патрулей.

…День выдался теплый и солнечный. Володя смотрит в окно, а сам думает: страх, как надоело ему день и ночь сторожить то на улице, то во дворе, выглядывая, не идут ли полицаи. Почти две недели не был в городе… Майор то спит, то просто так отдыхает в сене, к нему запрещено подходить… Не с кем даже словом обмолвиться. Только воробьи чирикают, дразнятся…

Володя выходит на двор. Он только немножко пройдется, почитает новые объявления и приказы, расклеенные повсюду фашистами.

Перед ним лежала широкая улица, заросшая спорышом. Она вела к станции, оттуда простиралась мостовая к самому центру города, где шумел базар.

В последнее время на рынке появилось множество различных зажигалок, мышеловок, самодельных примусов, гребешков, ложек и другой всякой всячины. В магазине все исчезло, вот и начали люди сами мастерить все необходимое. Очень нравилось Володе рассматривать зажигалки. Здесь были маленькие сверкающие пистолеты, сапожки, самоварные трубы, собачки, лошадки… Нажмешь на ее гриву — сразу из ноздрей выскакивает пламя… А один мужчина, безногий и всегда подвыпивший, приладил зажигалку к обыкновенной железной школьной ручке. С одного конца ручка, с другого — под колпачком колесико и фителек…

Замечтавшись, Володя и не заметил, как оказался на площади. Здесь его встретил Васька с базара. Васька поманил пальцем, подвел к забору, сказал шепотом:

— Посмотри, что у меня…

Васька развел полы своего грязного пиджака, и Володя увидел бесчисленное множество приколотых к подкладке шпилек. Мальчишка ахнул от удивления:

— Где ты взял?

— Эге-е! — осклабился Васька. — Много будешь знать, скоро состаришься. — Ткнул пальцем в голову. — Шевелить мозгами надо. У меня еще не такое есть…

Васька достал из-за пазухи маленькую губную гармошку и показал Володе:

— Видишь? Итальянская!.. За бутылку самогона выдурил у солдат.

— Зачем она тебе?

— Вот глупый! Научусь играть, буду зазывать к себе покупателей.

— Они слюнявили ее, слюнявили, а теперь ты…

— Ничего, зато деньжата поплывут ко мне в карман.

— Что ты с ними, с деньгами, делать будешь? У тебя и сейчас, наверное, тысяч сто есть. А если запретят их?

Васька застегнулся, погладил себя ладонями по звенящим полам пиджака.

— Эге-е… Это кто же запретит?.. Чего ты мне голову морочишь?.. Вот как понаедут бабы, как увидят! Каждой надо шпильку… Особенно девушкам. Разве я не знаю? Будут у меня деньжата…

Володя не завидовал Ваське. Но его хвастовство бесило парня. Подумаешь, выменял заслюнённую гармошку и уже задается! Нашел чем гордиться!..

Чтоб как-то утереть Ваське нос, чтоб сбить с него спесь, Володя сказал:

— Все это пустяки! Вот я… вот я разговаривал с нашим майором…

Васька недоверчиво прищурил глаз.

— Да вре…

— Разговаривал, клянусь. Вот так, как с тобой. Он сказал, что, когда вернется наша власть, напишет обо мне в газету.

— За какие ж такие подвиги?

— А может, я охранял майора от полиции, откуда ты знаешь?.. Ты вот какой — шпильками да иголками торгуешь, а я…

У Васьки даже нижняя челюсть отвисла от удивления.

— А где ж майор?

— Много будешь знать, челюсть совсем отвалится. Держи ее обеими руками!

Володя засмеялся и побежал на базар.

— Завтра, как только стемнеет, тронусь в путь, — сказал майор Залета.

В хате стоял сумрак. В одном углу сидела Тамара, молчаливая, торжественная и гордая тем, что помогла другу отца: за короткое время вылечила глубокую и запущенную рану на ноге; в другом углу — Анатолий, Борис и Иван. Володя, как всегда, дежурил на улице.

— На прощание я вам скажу несколько слов, — произнес майор, затягиваясь цигаркой. — А чтобы все было понятно, начну по порядку. Начну с того дня, когда в нашу шахту под названием «Мокрая» привезли как-то пузатую слепую кобылку Азу, по дешевке купленную у бродячих цыган. Тогда, до революции, на Донбассе в шахтах было много лошадей — механизации почти никакой, обушок, саночки, коногоны. Привязали слепую Азу к конюшне, под землей, дали поесть, а на второй день погнали на работу. Намаялись коногоны, пока приучили ее ходить по шпалам в штреке. А кобылка оказалась сообразительная и быстро освоилась. Слепая от рождения, она не грустила от того, что стоит вечная ночь, где никогда не бывает солнца. Лошади, которые стояли рядом, были куда несчастнее: они ослепли здесь, в шахте, потому что отсутствие света неизбежно ведет к слепоте.

Вскоре Аза принесла жеребенка. С белой залысинкой на лбу, с белыми чулочками па ногах. Шахтеры очень полюбили жеребенка и дали ему кличку Стригунок. Нельзя сказать, что это имя такое же красивое, как и у его матери, но Для нас оно было самым лучшим, потому что жеребенок был веселый и озорной, как и подобает всем стригункам. Кроме всего прочего, Стригунок был зрячим, и мы оставляли возле него несколько зажженных ламп, чтоб он не ослеп.

Когда Стригунок подрос, мы взяли его после смены в клеть и вывезли на свет божий. До этого, по совету опытного стволового[18], завязали ему мешковиной глаза. Ну, вывезли, повели в степной овраг, находившийся недалеко от шахты. В овраге журчала вода, росла густая трава, цвели цветы. Подождали немного, пока жеребенок привыкнет к яркому свету, потом совсем сняли повязку.

Посмотрел Стригунок на воду, на цветы, на небо и заржал от счастья. Бросился, понесся вприпрыжку! Хвост трубой, ржет от удовольствия, глаза блестят. Впервые увидел Стригунок красоту земли, испытал счастье свободы…

Мы, молодые шахтеры, тоже были рады, что не поленились и хоть на некоторое время вывели Стригунка из шахты.

Когда он вдоволь набегался, наелся сочной травы, напился из ручейка ключевой воды, мы снова его спустили вниз, к матери. Жеребенок сразу загрустил. Ходил по конюшне хмурый, прибитый горем, даже перестал есть. Ему и травки свеженькой и хлебушка давали — не хочет. А однажды разогнался, перескочил через ограду и побежал по штреку. Мы и так и сяк к нему — не дается, убегает. Ржет, кидается в разные стороны, увидит вдали огонек — мчится как шальной. Потом прыгнул неосторожно в яму и разбился…