Хроники Нарнии (сборник) - Льюис Клайв Стейплз - Страница 65

— А если «Пенящий волны» опередит тебя?

— Вряд ли, отец мой, ветер им не благоприятствует.

— Что ж, о мой находчивый сын, — произнес тисрок, — у тебя есть ответ на всякое возражение. Теперь мы верим, что ты сумеешь добыть для себя королеву варваров. Однако ты еще не поведал, каким образом мы добудем Нарнию.

— Отец мой, ужели от тебя ускользнуло то обстоятельство, что, хотя мои конники промчатся по Нарнии подобно стреле, сорвавшейся с тугой тетивы, крепость Анвард останется нашей на веки вечные? А крепость эта — ворота в Нарнию; мы будем увеличивать ее гарнизон до тех пор, пока не соберем большое войско.

— Твои слова исполнены мудрости, коей обычно не найти в молодых, сын мой. Но как нам быть, если удача вдруг отвернется от нас?

— Ты объявишь во всеуслышание, отец мой, что не ведал о моей затее, что я выступил в поход по собственной воле и без твоего благословения, ибо подгоняли меня любовь, что сжигает сердце, и нетерпение, свойственное юности.

— А если верховный король потребует от нас, чтобы мы вернули его сестру?

— Этого не случится, отец мой, не случится никогда! Эта ветреная девка могла отвергнуть меня, но верховный король Питер — человек разумный и прекрасно понимает, какие выгоды ему сулит брак его сестры с калорменским принцем. Во-первых, через свою сестру он породнится с нами, а во-вторых, со временем его племянник воссядет на престол Калормена.

— Этому не бывать, если мы будем жить вечно, — как ты того, без сомнения, желаешь, — сухо заметил тисрок.

Наступила тишина. Визирь вжался лицом в ковер. Принц побледнел.

— Кроме того, отец мой, свет очей моих, — продолжил наконец Рабадаш, — мы составим письмо Питеру от имени королевы Сьюзен, и в этом письме будет сказано, что она любит меня и вовсе не рвется обратно в Нарнию. Всем на свете известно, как переменчивы и непостоянны женщины! Пускай даже Питер не поверит письму, выступить против нас с оружием в руках он не посмеет.

— Просвещенный визирь, — окликнул тисрок, — яви свою мудрость и поведай нам, что думаешь ты об этом дерзком замысле.

— О великий тисрок — да живет он вечно! — отвечал Ахошта, — хоть я нынче и не женат, но ведомо мне, какова сила родительской любви, и часто я слыхал, что сыновья своим отцам дороже любых сокровищ. И как же посмею я возвысить свой голос, коли совет мой может подвергнуть опасности жизнь нашего драгоценного принца?

— Еще как посмеешь! — отозвался тисрок, — Ибо отмолчаться тебе не удастся, если ты, конечно, дорожишь своею головой.

— Слушаю и повинуюсь! — со стоном проговорил визирь. — Знай же, о всемогущий тисрок — да живет он вечно! Что опасность, грозящая принцу, не столь велика, сколь кажется на первый взгляд. Боги, в неизреченной милости своей, лишили варваров благоразумия и рассудительности, и в варварских стихах не найти мудрых и душеполезных изречений, как у нас, — в них говорится лишь о войне и о любви. И потому ничто не покажется им более благородным и достойным восхищения, чем это безумное начинание… Ай! — Услыхав слово «безумное», Рабадаш вновь разъярился и отвесил Ахоште очередной полновесный пинок.

— Воздерживайся, сын мой, — напомнил Рабадашу тисрок. — А ты, почтенный визирь, не отвлекайся по пустякам и не лишай нас удовольствия внимать твоим утонченным речам. Ибо людям твоего положения воистину подобает терпеливо сносить мелкие неудобства.

— Слушаю и повинуюсь! — ответил визирь, отползая чуть в сторону, чтобы обезопасить свое седалище от сапога Раба-даша, насколько это возможно. — Итак, я говорил, что варварам ничто не покажется более простительным и более достойным восхищения, нежели сия… э… чреватая опасностью затея. Тем паче они ведь подумают, что принц отважился на нее из-за любви. И потому, попади наш драгоценный принц по несчастному стечению обстоятельств в руки варваров, у них даже мысли не возникнет лишить его жизни. Вдобавок, коли угодно будет богам, чтобы принц не смог увезти королеву, ратная доблесть его и сила страсти, в коих ни у кого не останется причин сомневаться, может статься, склонят прекрасную варварку переменить свое мнение о светлейшем Рабадаше.

— Верно подмечено, старый болтун, — хмыкнул принц. — И в твою глупую голову порой приходят умные мысли.

— Похвала повелителя — отрада моих седин, — Ахошта вновь припал лицом к ковру. — А еще, о великий тисрок — да правишь ты нами во веки веков! — уверен я, что принцу небо судило завладеть Анвардом. Стоит же этой крепости оказаться у нас в руках, как мы возьмем Нарнию за горло.

Визирь умолк. Девушки затаили дыхание: им казалось, что, если они этого не сделают, в наступившей тишине их наверняка услышат. Наконец тисрок заговорил.

— Отправляйся, сын мой, — молвил он. — И поступай как решил. Но не жди от нас подмоги. Если ты погибнешь, мы не станем за тебя мстить, и если ты окажешься в тюрьме, мы не станем тебя выкупать. А если, волею случая, ты прольешь хотя бы единственную лишнюю каплю нарнианской крови и разразится война, то, победишь ты или потерпишь поражение, нашего благоволения тебе уже не видать, и наследником престола станет твой младший брат. Ступай же! Действуй быстро и решительно, и да пребудет с тобою удача, да войдет в твой меч сила Таша, необоримого и неумолимого!

— Слушаюсь и повинуюсь! — вскричал Рабадаш. Преклонив колени, он поцеловал отцу руки, вскочил и почти выбежал из комнаты. К великому огорчению Аравис, у которой затекло все тело, тисрок и Ахошта уходить не спешили.

— О визирь, — сказал тисрок, — уверен ли ты, что никто не проведает о нашем тайном совете?

— Владыка, — отозвался Ахошта, — проведать никому невозможно. Потому-то я и предложил — а ты, в своей несравненной мудрости, одобрил мое предложение, — чтобы сошлись мы здесь, в Старом Дворце, где никогда не держали советов и где не встретишь чересчур любопытных слуг.

— Хорошо. Ибо всякого, кто посмел бы подслушать нашу беседу, мы велели бы немедля умертвить. О достойный визирь, забудь то, о чем мы говорили втроем. И сами мы постараемся изгнать из памяти все, что слышали от принца. Он ускакал без нашего ведома и согласия Таш его знает куда! Наш сын всегда был скор на гнев и нетерпелив, и послушания в нем не больше, нежели в любом другом юнце его лет. Мы с тобою, о визирь, изумимся сильнее прочих, когда пройдет слух, что Рабадаш захватил Анвард.

— Слушаю и повинуюсь! — откликнулся Ахошта.

— И потому, даже наедине с самим собой, не осмелишься ты впредь называть нас самым жестокосердным из отцов, ибо мы вовсе не посылали своего первенца в поход, который, скорее всего, обернется его гибелью. Не лицемерь — мы же давно знаем, что ты на дух не выносишь принца; мы тебя насквозь видим.

— О богоравный тисрок — да живет он вечно! — завопил Ахошта, вновь повергаясь ниц. — Вся моя любовь обращена только к тебе, и потому-то не люблю я ни принца, ни себя самого, ни хлеб, ни воду, ни солнечный свет!

— Ишь как! — усмехнулся тисрок. — Говоришь ты складно — и верно. Нам самим могущество нашей державы дороже всего того, что ты перечислил. Если принц преуспеет в своем начинании, мы присоединим к нашим владениям Арченланд, а потом и Нарнию. Если же его постигнет неудача — что ж, у нас останется восемнадцать сыновей; к тому же Рабадаш, как нередко бывает с наследниками, уже косится на престол. Пять ташбаанских тисроков покинули сей мир раньше отведенного им срока — и лишь потому, что просвещенные принцы, их старшие сыновья, устали ждать, когда освободится трон. Пускай лучше остудит пыл в битве, чем выплеснет его в дворцовых интригах. А теперь, достославный визирь, ощущаем мы, что отцовские заботы безмерно нас утомили. Дремота, предвестник сладкого сна, смежает нам очи. Пришли музыкантов в нашу опочивальню. Да, прежде чем ляжешь спать, вели казнить третьего повара, которого мы было помиловали, ибо у нас, похоже, начинается несварение желудка.

— Слушаю и повинуюсь! — Визирь на четвереньках подполз к двери, встал, поклонился и скрылся за дверью. Тисрок же, о чем-то размышляя, так долго сидел на кушетке, что Аравис даже начало казаться — старик заснул. Наконец, охая и вздыхая, он поднялся и жестом велел рабам идти вперед, освещая путь. Дверь закрылась, комната погрузилась во мрак — и девушки смогли перевести дух.