Лето длиною в ночь - Ленковская Елена - Страница 25

* * *

Раевский вваливается в квартиру, тяжело дыша. Отстранив встречающую его сестру, ломится, не разуваясь, на кухню. На паркете и линолеуме остаются грязные следы от заляпанных слякотью кроссовок.

– Работает? – почти кричит он. – Интернет работает?

– Нет, – мотает головой Глеб, – всё повисло! – И, предваряя следующие вопросы, объясняет торопливо: – Перезагружались уже, даже модем включали-выключали. Нет связи.

– А телек? А радио?

Луша крутанула ручку настройки. Радио только шипело.

Глеб пощёлкал пультом ТВ – телеканалы показывали настроечную таблицу, или просто разноцветную рябь. Один итальянский канал по-прежнему работал…

– Этот – работает! – обрадовалась Луша. – Наверное на других каналах – профилактика…

Руслан с сомнением покачал головой.

– Уф. Жарко. – Он, наконец, стянул с себя куртку. – Ну дела! Всё-таки похоже, мы на грани информационного коллапса… Люди, я не знаю точно, что происходит и как это работает, но по-моему – у нас ОЧЕНЬ мало времени!

* * *

После короткой передышки для Глеба всё начинается сначала. Он старается нырнуть. Нет, нет и снова нет. Он устал. У него ничего не выходит.

– Давайте отдохнём! – взмолилась, наконец, Луша.

– Давайте… – хмуро согласились мальчики.

– Я пойду борщ разогрею, что ли… – Жду вас на кухне! – сказала она голосом, не терпящим возражений, и ушла греметь кастрюлями под звуки итальянского телеканала.

«Точь-в-точь как Тоня», – подумал Глеб, провожая её взглядом.

Он плюхнулся прямо на пол, привалившись спиной к холодной стене. Казалось, сил совсем не осталось. Рублёв закрыл глаза, радуясь возможности ни о чём не думать…

Не тут-то было. У самого уха – жаркий, напористый шёпот. Это – Руслан. Подсел рядом, наклонился поближе, предлагает:

– Давай вместе попробуем, пока Лушка на кухне. Я тебе помогу с места тронуться, подтолкну немного. А дальше – ты сам… Оставишь икону там – и домой, борщ доедать, – подмигнул заговорщически, здоровой рукой стиснул Глебову руку. – Берись за икону двумя руками, а я за тебя держаться буду. – Эх, ещё одна рука нам бы не помешала… – Только держи крепче, изо всех сил держи! Всё, поехали!

Поверх барьеров

Глухой удар, рывок – это, едва не оборвав Глебов рукав, ушёл куда-то вбок и назад Раевский.

Глеб один полетел в тартарары, изо всех сил стискивая икону немеющими пальцами. Сквозь вращение белых клочковатых облаков он видел испуганное лицо Луши, слышал сплошным потоком льющиеся звуки итальянской речи…

Сознание медленно возвращалось.

Он лежал на полу. Из кухни доносились рёв трибун и голос спортивного телекомментатора, тараторящего по-итальянски. Над ним на коленках стояла Луша. Из-за неё выглядывал Руслан. Несло озоном. Из носа текла кровь.

– Я будто… будто о стену ударился… И – обратно откинуло…

Луша протянула ему носовой платок и помогла подняться.

– Молодец, что икону удержал, – виновато сказал ему Руслан. – Где бы мы потом её искали…

* * *

Глеб снова идёт умываться.

Руся, включив в коридоре свет, ходит туда сюда, схватив себя за подбородок.

– Постой-ка! – А может это как-то связано с разницей юлианского и григорианского календарей? А?

«Господи, о чём это он? Опять эти отвлечённые теории. Рассуждает, как ни в чём не бывало, когда тут такое творится…» – Не отвечая брату, Луша только скептически поднимает бровь. Она достаточно выслушала в жизни различных Русиных теорий, чтобы не кричать хором с ним «эврика!» по поводу ещё одного «открытия». Впрочем, сегодня у неё нет аргументов ни за, ни против очередной версии мироустройства…

– Ну я не знаю точно, – смущённо закусив губу, говорит Руслан, не встретив поддержки со стороны сестры. – Просто тогда, в 1812 году, я запутался сильно – сначала забыл про эту разницу, а потом вспомнил, но думал она составляет тринадцать дней – у нас ведь Старый Новый год с 13 на 14 января отмечают… А выяснилось – в 19 веке разница была меньше – двенадцать дней, а в 18-м веке – одиннадцать… Ну и так далее… И я думаю – перемены, они… – Ох, Луша! – Руслан хватается за голову. – Выходит, серьёзные перемены в настоящем пока не произошли не потому, что всё в порядке! Просто должно пройти две недели, чтобы они стали заметны всему человечеству!!!

– Что ты такое говоришь… – Луша, похоже, вообще, не въезжает.

Не мудрено – голова у неё явно занята другим: она всё время беспокойно посматривает на дверь ванной, за которой скрылся Глеб.

– Что непонятного! – теряя терпение, возбуждённым громким шёпотом говорит Руслан, – В истории что-то поменялось, поменялось кардинально, вне пределов допустимой погрешности… Это ведёт за собой цепь последующих изменений… Сколько нужно времени, чтобы эта волна докатилась до нас и изменила настоящее – кто знает? Теоретически изменения в истории могут быть чреваты чем угодно… Что, разве нет? – обращается он к сестре, продолжающей гипнотизировать дверь ванной. – А ведь после 1410-го был ещё 1480-й, и, как ты помнишь, Владимирская и тогда сыграла в истории значительную роль. Стояние на реке Угре завершилось тем, что войска просто разошлись. Это была бескровная победа. И ордынское иго закончилось… Да ты меня не слушаешь!

Луша рассеянно кивает.

– Да-да, Русь, конечно…

Поправив волосы, опускается на коленки перед иконой, вглядывается в тонкий, сосредоточенный лик.

– Я могу вернуть икону, – слышит Руся её тихий голос.

Он даже поперхнулся.

– Что?!!

– Я знаю – куда! Знаю точно. – Луша решительно поднялась, одёрнула юбку, схватила брата за руку. – Я… я же была там!

– Что-о?!

– Ну прости, я не сказала тебе сразу. Да, была и быстро вернулась. – Нет, правда, Русь. Я отчётливо себе это место представляю! Я не промахнусь, не бойся. Я аккуратно, так чтоб и икону во времени не закольцевать…

Руслан вскипел:

– Лу, не в аккуратности дело! Я знаю, у тебя с точностью полный порядок. Но ты… ты – девчонка, а там… Нет. У меня одна сестра. Я тебя не отпущу.

Луша открыла рот, чтобы возразить, но замолчала: из ванной вышел Глеб – с бледным после умывания лицом, приглаживая ладонями совершенно мокрые волосы. Похоже, он просто сунул голову под кран с холодной водой…

Он смотрела на него. Он шёл и встряхивался, словно пёс – усталый, озабоченный, попавший в переделку. Вот он подошёл совсем близко, встал рядом. Луша моргнула, провела ладонью по щеке, стирая с неё мелкие случайные брызги.

– Луша, нет, – хрипло сказал он. – Ни в коем случае.

«Значит, слышал», – смутилась она.

Рублёв сдвинул брови.

– Я сам, давайте я ещё раз сам попробую.

* * *

У него снова не получилось.

– Ой, вы как хотите, я есть пойду… – Похоже, даже Раевский подрастерял свой оптимизм по поводу Глеба.

Руслан ушёл. Они остались вдвоём с Лушей.

– Давно хочу тебя спросить, – негромко сказала она. – О чём ты думаешь, когда пытаешься нырнуть?

«О том, что я трус…» – подумал Глеб мрачно и промолчал.

– Ты знаешь что… Ты не думай о том, о плохом, что увидишь там… Ты… ты просто поверь, что у тебя всё получится…

– Всё думаю, – помолчав, добавила она, – та икона, что в музее висит – это же список с этой, древней Владимирской… – Если эту не вернуть, то… то может и не будет никакого рублёвского списка…

Глеб не ответил.

Он сорвал с вешалки шинель, сунул руки в рукава, стал молча застёгиваться.

– Куда ты?

– Пойду, проветрюсь.

– Шапку не забудь.

Сказав это, Луша вдруг посмотрела на него странным взглядом, будто вспомнила нечто очень важное. – Хм, – забормотала она себе под нос, – как это я не подумала! Тебе нужно, как минимум, надеть шапку…

– Чего?

– Ерунда… Потом объясню. Послушай, а тебе не кажется иногда, что не столько ты на неё смотришь, сколько Богородица за тобой наблюдает? Смотрит на тебя…