Лето длиною в ночь - Ленковская Елена - Страница 24

* * *

Патрикию тем временем стало казаться, что он бродит по улочкам родной Монемвасии. Нет, не то… Он будто увидел её с высоты птичьего полёта – прекрасный город на неприступной скале посреди сияющего полуденного моря.

Вслед за тем явился ему отрок, и он говорил с ним, говорил, пока снова не впал в беспамятство…

* * *

Потом стало горячо – невыносимо горячо, и тошнотворно запахло горелым мясом. Прямо под сводами храма его жгли на раскалённой сковороде.

Он уже ничего почти не чувствовал, ничего не понимал… Ещё несколько раз он приходил в себя, облитый с размаху холодной водой, и, так и не ответив надвигающемуся прямо в упор, дикому, лоснящемуся от пота, перекошенному злобой лицу истязателя, снова терял сознание.

Он не помнил, как его выволокли из храма на двор. Как прокололи лодыжки, меж сухожилием и костью – так прорезают ноги у освежеванной туши, чтобы подвесить ее на крюк. Как привязали его за ноги к кобыльему хвосту. Как пустили лошадь вскачь по кругу…

Последнее, что он увидел, когда с запрокинутой головой уже волочился по горячей, залитой кровью дорожной пыли – вылинявшую от жары синеву неяркого владимирского неба.

А потом прямо в его разбитое, окровавленное, когда-то такое красивое лицо иконописного праведника спикировал сверху чёрный жирный слепень.Но в этот момент глаза Патрикия увидели уже совсем другое небо – тёмно-синее, бездонное, словно мерцающее золотом небо раннехристианских мозаик…

* * *

…Над городом полыхало пламя. Кругом валялись мёртвые тела – без числа, без счёта: разбойники секли людей без милости. Награбив столько, что не унести, свалили тяжёлое добро наземь и запаливали, «яко сенные кучи», поставы сукна и атласной парчи, тафты, бархата, иноземных шелков. Брали только золото, серебро, да драгоценные ризы, а деньги делили меж собою без счёта – мерками.

В пламени пожара уже плавились, валились со звонниц церковные колокола, когда налётчики двинули прочь – по пути безжалостно разоряя окрестные волости и сёла, трупами усеивая владимирскую землю.

И написал об этом набеге летописец с горечью и сокрушением великим: «Сия же злоба сключися июля в третий день от своих братии христиан…»

Часть седьмая. Поверх барьеров

Нелёгкое решение

«Злоба сия сключися июля в третий день от своих братии христиан…» – дочитал Руслан хрипло и умолк. Луша с Глебом тоже молчали. Повисла тягостная пауза.

Руся поглядел на них исподлобья, откашлялся, и подвёл итог нелёгкому разговору:

– Третье июля 1410-го года. Вот куда нужно вернуть икону. – И – как можно скорее.

– И я, и ты, мы оба знаем: знание даты и места – каким бы точным оно ни было, – нам не поможет… – упавшим голосом сказала Луша. – Для удачного нырка в прошлое этого недостаточно.

Руслан слушал, угрюмо кусая уже изрядно обмусоленный карандаш.

– Да, проблема, в сущности, только в том… – спокойно начал он, и вдруг – сорвался на крик, ударил в сердцах ладонью по столу, да так, что обломки карандаша разлетелись по кухне. – Проблема, что я там не был!

* * *

…Да, он там не был ни разу, и вряд ли нырнёт с нужной точностью… К тому же у него болит рука. Да и не такие уж они, эти близнецы, мастера хронодайвинга, если честно…

Глеб вздохнул. Он всё понял.

Возвращать икону нужно. Возвращать придётся самому.

Это было справедливо.

Но как же ему не хотелось туда опять!

И вот он стоит в коридоре, прикрыв глаза, пытаясь одолеть мутную тоскливую тошноту, вздыхает судорожно. Он держит икону обеими руками. Он старается нырнуть.

Нырок не получается, хоть ты тресни.

– Я сейчас, – говорит он ребятам, – умоюсь только…

Близнецы аккуратно принимают у него икону, ставят её к стене.

Глеб, спотыкаясь, скрывается за дверью ванной.

* * *

Близится вечер. Близнецы ждут его молча, слушая в тишине большой, постепенно погружающейся в сумерки квартиры, громкое тиканье старинных настенных часов.

– Что-то он там долго, – цедит, наконец, Руслан, машинально трогая за бронзовый нос наяду Селитру Ивановну.

– Не надо его торопить… – в голосе сестры ему чудятся слёзы, – ты же видишь… он просто… там было страшно…

– Лу, я всё вижу, не слепой! Да только нам всё равно нужно спешить. Тоня может сунуться в кладовку нынче же вечером и заметить икону! Да что Тоня… По сравнению с тем, что может произойти в любой момент!

– Русь, ну что может произойти?!

– Да что угодно!!! Кто знает, как быстро обновляется История!

– Как ты сказал?

– Никто не знает, как быстро обновляется История.

Заметив непонимание на лице сестры, он безнадёжно машет рукой, отворачивается к наяде Селитре Ивановне, и продолжая полировать её блестящий нос ладонью, бубнит что-то вроде:

– Как быстро происходит активация новых данных, вот вопрос…

Совершенно поглощённый размышлениями, мальчик принимается шагать по коридору – туда-сюда, туда-сюда…

– Что это за звуки – там, на кухне? – вдруг раздражённо спрашивает он.

– Это голубь прилетел. В окно бьётся… – Русь, ты чего? – Луша видит, как брат вдруг изменился в лице.

– Голуби, они… Они обладают особой чувствительностью к колебаниям магнитно-информационного поля. Впрочем, как и все пернатые…

– Русь, опять эти твои на теории. Он просто крошек ждёт. Я ему каждый день в форточку хлеб кидаю – он клюёт с подоконника…

Руслан уже не слушает, не отвечает, он медленно разворачивается… И вдруг – стремглав бросается к входной двери.

– Ты куда?

– Проверю кое-что! – Он уже торопливо заталкивает ноги в кроссовки.

– Может, объяснишь? Может, будет действовать вместе?

– Надо проверить… некогда объяснять… Помоги мне лучше, – отрывисто роняет Раевский, пытаясь с правиться с курткой здоровой рукой.

Луша молча застёгивает молнию на его куртке, выправляет загнувшийся внутрь воротник.

– Сидите дома как приклеенные! Без меня никуда не ныряйте! Охраняйте икону. Я – мигом.

Тревожные знаки

От них до Михайловского – десять минут ходьбы. Раевский добегает за пять. Сегодня пятница? Ну, в пятницу-то ни один музей не бывает «на клюшке», все открыты… Уже сумерки. Но здесь в ноябре темнеет рано. Скорее! Там она или нет? Та, рублёвская икона. Если она там… Ох, хорошо бы! А вдруг её теперь нет вообще? Исчез из прошлого древний образец, и хотя он стоит у них в кладовке живой и невредимый, не стало и рублёвского с него списка…

Так, надо билет же купить… У памятника Петру он притормаживает, спохватившись. Тьфу, как же он об этом не подумал?.. Кто его так просто пустит? Отдуваясь, он суёт руку в карман. Достаёт смятые десятки и мелочь. Вроде хватит и этого. Он же пока что школьник…

Раевский бежит дальше.

В три прыжка он одолевает высокие ступени. У дверей уже топчутся двое, явно студенты – длинноволосые, один с этюдником через плечо. Обсуждают:

– Сроду такого не было. «Закрыто по техническим причинам». Пропало у них что-то? Теперь такие технологии – среди бела дня своровать можно. Что угодно, откуда угодно…

– Да прям, может просто света нет, мало ли…

– Ага, только в дверях милиция маячит. Были бы проблемы с электричеством – электрики бы маячили. – Длинноволосый смеётся, думая, что отпустил удачную шутку.

– Началось! – бледнея, бормочет Руслан. Вид у него совершенно ошалелый. Он круто разворачивается, едва не задев одного из студентов плечом, быстро скатывается вниз по ступеням и бежит обратно.

– Вот ненормальный…

– «Этот город полон психов, // каждый третий точно псих, // говори со мною тихо, // может я один из них» – цитирует тот, что с этюдником, глядя вслед удаляющемуся удаляющемуся Русе. Студенты смеются.