Лето длиною в ночь - Ленковская Елена - Страница 14

Даже Глеб к ним присоединился, хотя вообще-то не разделял Тонино увлечение итальянским – вдруг желчно, но при том с отличным выговором, бросил какую-то итальянскую фразу.

Тоня, караулившая у плиты кофе, удивлённо обернулась. Она даже до конца не поняла смысл сказанного, вроде как ругательство, что ли.

Руся загоготал. Луша покосилась на Тоню, и тоже смущённо прыснула.

Ничего себе… Она долбит, долбит уже который месяц, а эти трое – на лету хватают… Не дети, полиглоты какие-то.

С плиты послышалось тихое шипение. Луша всплеснула руками:

– Ой, Тоня! Убегает!

Тоня ахнула, но было поздно. Её утренний кофе безвозвратно вытек на плиту, потушив газовую конфорку лёгким ехидным смешком.

* * *

После завтрака они пешком отправились в Михайловский замок – Тоня непременно желала показать им проходившую там выставку древнерусского искусства.

Руся вчера больше всех отнекивался, но «коварная» Антонина всё-таки и его уговорила.

– Там, на выставке, есть большой раздел, называется «Святое воинство». Воинство – слышишь, Руслан? – Там, правда, много изображений воинов – на конях, в доспехах, с оружием – ну разве не интересно? – соблазняла Тоня заупрямившегося Руську. – И всякие сражения там есть, – продолжала Антонина в красках расписывать все прелести очередного (Русе казалось, что уже сотого по счёту) похода в музей. – Битва новгородцев с суздальцами, например.

– Битва? – Руськины брови поползли вверх от удивления. – На иконе??? Ничего себе…

– Вот, представляешь? – Глаза у Тони горели. Прям не Антонина Ковалёва, а само воплощённое вдохновение. – Есть, Руся, такие иконы, которые изображают историю чудесного избавления Новгорода от осады суздальцев в 1169 году. Там же настоящее сражение! Два конных войска! Шлемы сверкают, пики щетинятся, стрелы летят! Пойдём, поглядишь, как русские художники-иконописцы изображали битвы…

– Ну, если так… – явно воодушевлённый Тониными речами, Руська взлохматил обеими руками волосы, потом согласно тряхнул головой. – Ладно, уломали!

* * *

Тонины каблуки уверенно стучали по чисто выметенному тротуару. За ней едва поспевали её «бамбини пикколини» – двое в ярких куртках и вязаных шапочках, третий – в чёрной шинели под ремнём и форменной шапке с золотой кокардой.

Утро был пасмурным, но тёплым.

Руська стащил с головы свою шапку с козырьком, сунул в карман, но Тоня сделала вид, что не замечает. Пускай! Поди не простудится. Ей почему-то не хотелось приставать к парню и требовать надеть её обратно. На улице было так хорошо…

Влажный ветер ласкал лицо, трепал волосы. В воздухе висела жемчужная морось. Солнце светило сквозь ровный слой облаков как сквозь матовое стекло. Вокруг было удивительно – пасмурно и светло одновременно… И почти облетевшие деревья тоже были удивительные, словно сошли со старинной гравюры, и дома вокруг…

Руська как всегда отставал, потому что больше всех головой по сторонам вертел. Потому вдруг догнал их в три скачка, забежал вперёд и сделал заявление:

– Я теперь понял, что имел в виду наш Федька! Он как приехал из Питера, сильно удивлялся, что дома в нашем городе какие-то не такие. Ха! У нас-то они – того… Лысые!

Дети захохотали. И Тоня вместе с ними. День обещал быть чудесным.

Утро в музее

Утро так хорошо начиналось… А потом – всё стало просто отвратительно. Ничего хуже Глеб и представить не мог!

Только они зашли в первый зал, и Тоня начала им что-то рассказывать, запел её телефон. Пришлось прерваться. Антонина, явно недовольная заминкой, достала мобильник.

– Да? Слушаю вас! – официально ответила она, откашлялась сухо.

Глеб сначала подумал – с работы звонят, опять поди подменить просят. И вдруг…

– Си, си. Чело! – радостно выдохнула она по-итальянски.

Глеб, ясное дело, напрягся. Зато её лицо – засветилось просто! И голос – оживился, зазвенел.

Она кивнула им – мол подождите, я сейчас, – и, тараторя на чудовищной смеси английского и итальянского, отошла к дальнему окну у самого выхода из зала. Глеб не отрывал от неё глаз. Увидел, сразу понял – волнуется! Когда волнуется, она часто бровь средним пальцем потирает. Ему ли не знать.

Хотелось подойти поближе, и подслушать – он ведь с некоторых пор как-то разом стал понимать всю эту иностранную тарабарщину… Но ноги будто приросли, потому что одновременно страшно было. Короче, не расслышал он почти ни слова. Но всё понял. Главное – «аморе» – разобрал… Это значит по-итальянски – любовь у неё.

Вот так. Любовь. Да ещё с итальянцем… Ну, теперь уж она точно туда уедет.

В животе стало холодно и скучно. Пусто как-то стало… Он почувствовал, что ноги его не хотят ходить, а руки, отяжелев, повисли, сильно оттягивая плечи…

* * *

В музейных залах толпился народ: день-то был праздничный.

Руся, в последнее время воспламенившийся любовью ко всяким гаджетам и вытребовавший себе аудиогида, бродил по выставке в одиночку, опутанный проводом, с плейером на шее и микро-наушниками в ушах. Пытаясь неотступно следовать за голосом экскурсовода, он надолго задержался в самом первом зале – тут висели иконы, на которых была Богородица. Их было много – большие и маленькие, по пояс и в полный рост, с младенцем на руках, и – без него…

Раевский послушно переходил от экспоната к экспонату, чувствуя себя роботом, который умеет распознавать голосовые команды. Потом, утомившись, «робот» «взбунтовался» и стал поочерёдно нажимать кнопки «стоп» и «пуск». Невидимая дикторша замолкала на полуслове, коротко хрюкала Русе в оба уха, и снова замолкала.

Было смешно. Руська хотел поделиться забавой с Глебом, но Глеб с самого начала где-то отстал. Луша, наоборот, приклеилась к Тоне, засыпая её довольно наивными – на Русин взгляд – вопросами, и эти двое рванули вперёд, растворившись в перспективе музейных залов.

Впрочем, потерять друг друга в толпе посетителей было немудрено. Руся чихнул, аудио-гид согласно хрюкнул… Точно!

И тут он увидел её. Ту самую! – Икону, маленькая репродукция которой до сих пор так и лежала, забытая, в нагрудном кармане его джинсовой рубашки…

Аудиогид, словно обрадовавшись тому, что сигналов «стоп» больше не поступает, забубнил что-то про экспонаты, которые были расположены дальше. Но Руся дальше не пошёл. Хватит. Он же не зомби. На что хочет, на то и смотрит. Просто выключил плейер, да и всё.

Так и стоял, забыв выдрать из ушей поролоновые микронаушники.

«Богоматерь Владимирская. А.Рублев. Конец XIV – начало XV в.в.» – было написано на табличке. Так это Рублёв! Великий Глебов однофамилец, иконописец, ещё при жизни ставший знаменитым.

Антонина специально им вчера про него рассказывала, альбом дала полистать. Правда Руся, пока эти двое – Лушка с Глебом – в альбом глядели и Тоню слушали, тихонько «пиху» стянул и под столом поиграл немножко: эта штуковина нарасхват, вечно очереди не дождёшься. А дома у Раевских и вовсе такого нет: мама категорически против «подобного времяпрепровождения».

Подошли другие посетители, Руся вежливо посторонился, на рядом висящие экспонаты взгляд перевёл.

Во, ещё одна – и тоже написано – Владимирская. Руся заинтересовался. Сколько их, Владимирских-то? Он полагал – одна, оказывается – много. И все, смотри-ка, похожи между собой, но всё равно разные немного. Эту вон, наверняка не Рублёв писал. Другой кто-то…

Руся обогнул стеклянный выступ и стал разглядывать иконы поменьше.

На ближайшей к нему небольшой иконе Богородица смотрела на него строго и пристально. Вокруг глаз её были резкие белые чёрточки – как морщинки. Движки, Тоня говорила, это называется движки [9] . Это-то он запомнил. Ещё посмеялся – сказал Тоне, что движок – это же на самом деле что-то электрическое… Моторчик… двигатель…

Чем дольше Руся смотрел на Богородицу с движками, тем больше удивлялся. Наверное, она была справедливой, но какой-то неласковой, что ли… Скорбный был у неё вид. Скорбный и суровый – как у классной руководительницы, которую расстроили её подопечные. Сухие глаза смотрели горько, и словно видели его насквозь.