Замурованная царица - Мордовцев Даниил Лукич - Страница 16

Старик Пенхи, наклонившись над столом, усердно лепил из воска какую-то фигурку в виде женщины, но с головой льва. На другом конце стола маленькая Хену тоже лепила какие-то фигурки, вся углубившись в свое занятие.

Подняв голову и взглянув на работу деда, она радостно захлопала в ладоши.

— Ах, дедушка, настоящая богиня Сохет! — воскликнула она, подходя к старику. — Ах, как хорошо!

— Да, дитя, она удалась мне, — задумчиво сказал старик, — сама богиня помогла.

— Она еще лучше, чем Озирис, — сказала девочка, подходя к нише и вынимая оттуда другую восковую фигурку. — А разве ты меньше молился Озирису?

— Нет, дитя, я усердно и ему молился.

— А посмотри, что я тебе покажу.

Хену подбежала к другому концу стола и взяла слепленные ею восковые фигурки.

— Смотри, дед, это — бог Апис, а это — я!

И девочка весело, звонко расхохоталась: ее смешили сделанные ею безобразные фигурки.

— Видишь, какая я? Ха-ха!

Старик добродушно улыбался, рассматривая произведение своей шалуньи-внучки.

— А какой Апис! Какие рога! Вот он сейчас меня забодает.

И девочка снова залилась, прыгая вокруг стола.

— Постой, дед, я теперь слеплю самого фараона, — говорила она, принимаясь за воск.

В это время с берега Нила донесся резкий звук медной трубы.

— Это корабль откуда-то пришел, — заметил Пенхи.

Затем и старик, и девочка снова углубились в свои работы. Слышно было, как на дворе переговаривались рабыни, которые доили коров и коз. С Нила доносился неясный гул голосов: это шла спешная разгрузка прибывшего в Фивы корабля.

— Не будет ли каких вестей о фараоне? — проговорил про себя Пенхи.

— Может быть, он еще победил какого-нибудь царя в земле Либу, — заметила Хену.

На дворе послышался лай собак.

«Не чужой ли кто-нибудь? — заметил про себя Пенхи. — Надо бы все это спрятать».

Но вслед за тем собака залаяла радостно, отвечая на чей-то призыв. В то же время раздался не то радостный, не то испуганный возглас старой Атор, верной ключницы Пенхи и няньки Хену.

— О, всемогущий Озирис! Кого же я вижу! Ты ли это! Из подземного царства Озириса?

— Нет, добрая Атор, я не был в подземном царстве, — отвечал чей-то знакомый голос.

— Кто бы это? Чей это голос? — удивился Пенхи.

— А как боги милуют отца? Что маленькая Хену? — послышался тот же голос.

— Обо мне спрашивает! — с удивлением воскликнула Хену. — Кто это?

Пенхи как-то задрожал и весь вытянулся, превратившись в слух. Дрожащими руками он стал собирать и прятать куски воска, фигурки восковые, лопаточки. Лицо его сначала вспыхнуло, потом побледнело.

— Не может быть! — прошептал он. — О боги!

— Кто, дедушка? — спрашивала Хену, схватив деда за руку.

— Я не знаю, дитя… Мне почудилось… Он говорит — что отец…

— О, великая Гато! — послышались радостные голоса рабынь на дворе. — Наш господин!

— Где отец? Где моя Хану? — снова говорил тот же знакомый голос.

— О боги! Это он! Это мой сын! — проговорил старый Пенхи и бросился к двери. — Это твой отец, дитя, — он воротился из подземного царства!

Пенхи быстро отворил дверь. Там, в соседней комнате стоял Адирома.

— Адирома! Сын мой! Ты ли это! — воскликнул Пенхи, протягивая руки.

— Отец мой! Отец! Я опять тебя вижу!

И отец, и сын бросились друг к другу в объятия. Одна Хену стояла в каком-то оцепенении, словно забытая. Но в это мгновение в комнату с радостным визгом влетела собака Шази и бросилась лизать лицо девочки.

— Хену! Дитя мое! — нагнулся к ней Адирома, освободившись от отца. — Ты не узнаешь меня? Я твой отец! Какая ты большая выросла! О, Гатор! Ока у меня красавица!

Девочка, пораженная неожиданностью, совершенно растерялась. Давно освоившись с мыслью, что ее отец погиб в море, что его давно нет на свете, привыкнув думать о нем как о каком-то нетленном духе, превращенном, как ей казалось, в орла или в ястреба, она не могла теперь сразу освоиться с мыслью, что этот большой мужчина, который обнимает и целует ее, и есть ее отец. Она представляла его себе каким-то божеством, не похожим на людей и потому как бы чужим ей, и вдруг он — сильный, высокий, красивый мужчина.

А между тем Адирома поднял ее и, держа под мышки, то подносил к себе ее раскрасневшееся личико, то отдалял.

— Девочка! Красавица! Вылитая мать! Моя Хену, моя крошка! — повторял он.

Эта пламенная нежность сообщилась девочке. Хену радостно обхватила шею отца.

— Так ты мой отец? Да, отец? Ах, как я люблю отцов! — лепетала она.

— Отцов! — невольно рассмеялись и Адирома, и Пенхи.

— Отца! Тебя люблю! И деда люблю!

— Вот она и права, говоря, что любит «отцов»: она любит тебя, своего отца, и меня, твоего отца, — поспешил поправить свою внучку Пенхи.

Старая, сморщенная Атор стояла в дверях, и слезы умиления текли по ее смуглым щекам. Из-за нее выглядывали другие рабыни: их всех трогала эта нежная семейная сцена — трогала до слез. Каждая из них, может быть, думала, что если б и ей удалось когда-либо воротиться на далекую родину, куда-нибудь в горную Ливию, или в милую приморскую Финикию, или в знойную Нубию, то, быть может, и их встретили бы родные такими радостными слезами… Но где уж бедным рабыням думать о возврате! Они все здесь, в неволе, в стовратных Фивах, сложат свои кости и рабынями перейдут в подземное царство.

Только дворовая собака Шази была довольна и счастлива за всех: она раньше всех, раньше даже старой Атор узнала бывшего своего господина, который столько лет пропадал где-то. Она узнала его по глазам. Вот почему теперь она суетилась и бегала от одного к другому.

— Но, дитя, дай же нам поговорить, — сказал Пенхи внучке, которая теперь поместилась на коленях у отца и не позволяла ему шевельнуться.

— Слушай, сам бог Апис глядел мне в глаза, — болтала она.

— Ой ли? И ты не испугалась? — улыбнулся Адирома.

— Сначала испугалась, а потом нет.

— Да постой же, сиди смирно, дай отцу слово сказать, — говорил Пенхи, стараясь унять расходившуюся внучку. — Но расскажи, что с тобой было, как ты спасся от смерти, где находился все эти почти десять лет? — спрашивал он сына.

— Боги были милостивы ко мне, — отвечал Адирома, лаская голову девочки.

Он рассказал все, что нам уже известно, а потом прибавил:

— В Мемфисе, по воле богов, я встретился с почтенным Имери, жрецом бога Хормаху, а также с почтенными Пилока и Инини, с которыми и прибыл сюда на корабле «Восход в Мемфисе», и они познакомили меня со всем (на слове «всем» он сделал ударение), что происходило в мое отсутствие в Египте и в Фивах и что совершается теперь… О великий Аммон-Горус!

Пенхи, ничего не сказав, вслед старой Атор и другим рабыням, велел приготовить ужин для дорогого гостя.

— А где теперь Лаодика? — спросила Хену. — Ах, как бы я хотела ее видеть!

— Она теперь, милая дочка, должна быть уже в доме царицы, в женской палате, — отвечал Адирома.

— Бедная Дидона! — продолжала болтать девочка, — Зачем же она сожгла себя?

— С печали по Энее, девочка.

— Вот глупенькая! Я б никогда не сожгла себя.

И дед, и отец рассмеялись. Они видели, что, пока Хену не уснула, она не даст поговорить им о деле. Она болтала без умолку; но о том, что считала она секретом, о том, что они с дедом для чего-то лепили из воска фигуры богов, фараона и царевичей, — она даже отцу не заикнулась. И Пенхи хорошо знал с этой стороны свою умненькую внучку: то, что велят ей хранить в тайне, она никому не выдаст.

— А кто лучше — Дидона или Лаодика? — спросила она, соображая что-то.

— Лаодика лучше, — отвечал Адирома. — Лаодику я знал такою же маленькой, как ты.

— А какие у ней волосы? Черные, курчавые?

— Нет, милая дочка, у Лаодики волосы золотистые.

— Как золото? Вот прелесть! А у Дидоны?

— У Дидоны черные, как у тебя.

— Пхе! Я не люблю черные.

И опять она рассмешила и деда, и отца. Последний начал гладить и целовать ее.