Жена журавля - Несс Патрик - Страница 29

Табличку эту Аманда спрятала в стол и теперь, открывая ящик и разглядывая, испытывала то же странное чувство, что посетило ее, когда она увидела этот пейзаж впервые: что она стоит на краю бездны, рискуя в любой миг упасть, и что, несмотря на головокружение и страх, именно в этом падении она, скорее всего, обретет свободу.

При взгляде на эту бездну у нее перехватывало дыхание.

Ибо это напоминало…

Ну да, всего лишь глупое слово, не правда ли? Хуже того, глупое понятие — то, что никогда не случается намеренно, ну если не рассуждать о «привязанности», но сама Аманда никогда не произносила этого слова вслух и никогда не думала о нем слишком долго даже в самых своих сокровенных мыслях.

Ибо это напоминало…

Да, черт возьми, это напоминало любовь. Или нечто вроде прощения, что иногда означает то же самое.

Набредая на эту мысль, она всегда напоминала себе — господи, да это же просто табличка. Да и сама Аманда никогда, никогда не считала себя персоной, которую так уж сильно трогают Шедевры Изобразительного Искусства (и это было чуть ли не постыдной, но правдой. Однажды она выдержала целый час в Лувре — бедного Генри этот подвиг сразил наповал. «Мы посмотрели на Мону Лизу, посмотрели на крылатую Нику Самофракийскую, а теперь я хочу блинчик с кремом». А дальше, она уже не помнит зачем, они поехали в Бельгию, где всякой подобной чепухи было еще больше, чем во Франции, только вместо блинчиков с кремом торговали вафлями с передвижных лотков. Все равно что платишь за свежий воздух, а тебе всучивают смог). И все же именно здесь и сейчас, в своей рабочей кабинке, Аманда наконец поняла, почему слухи об этих табличках разносятся так быстро и почему все отзываются о них так экспрессивно. Она едва сдерживалась, чтобы в очередной раз не зависнуть над этим пейзажем, то поглаживая его кончиками пальцев, то придвигая поближе к глазам и…

— Это еще что?

И прежде чем поднять голову, она принялась проклинать себя за глупость — за то, что притащила эту табличку туда, где ее смогла увидеть эта чертова сучка Рэйчел.

Табличка эта была подарком — непрошеным и неожиданным. Не успела она отойти от шока в то ненавистное утро — на скамейке, в заброшенном пустом скверике с жиденькими кустиками и традиционной статуей всеми забытого мужчины на всеми забытой лошади, — как тут же разговорилась с Кумико. И как! Они обсудили ненавистных обеим велосипедистов («Самодовольные болваны, — сказала Кумико, нахмурившись, отчего стала еще симпатичнее. — Ведут себя так, словно это мы виноваты, даже если они прутся на красный и сбивают нас с ног!» — «И еще от них воняет, — добавила Аманда. — Они полагают, что раз переоделись в форму, то могут обойтись без душа…» — «А эти их складные железяки! — подхватила Кумико, к вящей радости Аманды. — Они забивают все проходы в электричках и ожидают, что все будут обращаться с ними, как с родными!» — «Да ващще!»); всех этих сборщиков пожертвований с плакатиками в руках, из-за которых глядеть прохожим в глаза на Хай-стрит становится просто опасно («Да они просто выполняют свою работу», — сказала Кумико. «Но они еще совсем юнцы, — отозвалась Аманда. — И скорее всего, какие-нибудь потерявшие работу актеры». — «Ну, слава богу, хоть не приходится видеть их на сцене»); а потом Аманда, набравшись храбрости, даже поведала Кумико, что думает о мемориале «Животные на войне». Характерно, что Кумико о таком и не слышала, и Аманде пришлось объяснить.

— Похоже, кто-то выкидывает на ветер огромные деньги, — сказала Кумико.

Аманда чуть не закричала от радости.

А потом — слишком скоро — обеденный перерыв подошел к концу. Голодной, но, как ни странно, довольной Аманде пора было возвращаться в контору, и тут Кумико сказала:

— У меня для тебя кое-что есть.

— Это можно съесть? — уточнила Аманда, тоскуя по своим «погибшим» кофе и сэндвичу.

Разделить рис и рыбу Кумико она отказалась и уже начинала горько о том сожалеть.

— В принципе, можно и съесть, — улыбнулась Кумико и открыла свой саквояжик. — Но потом, боюсь, придется долго чистить зубы нитью.

И она вручила Аманде табличку.

— Я не могу это принять, — проговорила остолбеневшая Аманда. — Нет, правда, никак не могу.

— Тебе нравится? — застенчиво спросила Кумико.

Искренность, с которой был задан вопрос, тронула Аманду до глубины души. Она всмотрелась в табличку, в эту невероятную красоту, — и вдруг ощутила такой небывалый подъем, словно не разглядывала этот пейзаж, а жила в нем. Конечно же позволить себе принять столь ценный подарок она никакие могла, но ее сердце — о как сильно, как сильно оно хотело его…

— Нравится? — переспросила Аманда шепотом, не в силах отвести от таблички взгляда. — Нравится?

Она смотрела и смотрела. Отвела-таки взгляд, потом взглянула еще раз. Потом еще раз.

— Это похоже на… — прошептала она. — Похоже на…

Она помедлила в нерешительности, пытаясь выбрать между словами «любовь» и «прощение», но вдруг с удивлением поняла, что Кумико уже ушла. Небольшой тканевый мешочек, явно для хранения таблички, остался рядом на скамье.

Так неведомо откуда — может, ветер принес? — она получила позволение оставить подарок у себя.

Как ни странно, встретиться с Кумико снова оказалось весьма непросто.

— Она только что сидела прямо вот здесь, пап! — выпалила Аманда в трубку, позвонив Джорджу, как только поднялась со скамьи (но сперва, разумеется, быстро, но бережно спрятала табличку в мешочек — та уже начала притягивать взгляды людей на соседних скамейках). — Ну, то есть как такое вообще возможно?

— Не знаю, милая, — пробормотал он в самую трубку: похоже, в студии скандалил какой-то особенно недовольный клиент. — Но она тебе понравилась?

— «Понравилась»?? Да я бы на ней женилась!!

Джордж издал долгий вздох облегчения — это было так по-детски, что Аманде захотелось немедленно обнять отца прямо по телефону.

— Что у вас там происходит? Мехмет опять притворился, что не понял заказа?

— Пришлось снизить цену на очередную табличку, — сказал он чуть напряженно. В наступившей тишине Аманда услышала, как в студии оглушительно хлопнула дверь. — Мы должны были закончить одну сегодня, но в последний момент Кумико решила ее не продавать. Ну, клиент и рассвирепел, сама понимаешь.

— И часто она так? — осторожно спросила Аманда, неся мешочек с табличкой перед собой, чтобы не выронить в толпе по дороге в офис. — Ну, решает не продавать?

— Да нет, — ответил Джордж. — В первый раз, если точнее.

— Может, она решила, что в самой табличке что-то не так?

Удивленный вопросом, Джордж некоторое время помолчал.

— Н-не знаю, — сказал он наконец. — Эту я сам не видел. Она просто позвонила и сказала, мол, эта не для продажи, и все. В таких вопросах я стараюсь ей доверять. Она об этом ничего не говорила?

— Нет-нет, — пробормотала Аманда.

Не сводя глаз с мешочка перед собой, она слушала Джорджа, односложно отвечала на его вопросы о Кумико, борясь с непреодолимым нежеланием рассказывать ему о табличке, которую ей подарили.

— Все это очень странно, — наконец сказала она и отключилась.

В следующий раз, решила она. Расскажу, но в следующий раз.

И ошиблась.

Несколько следующих недель Аманде не только не удавалось устроить встречу с Кумико, но и поймать отца, даже для того, чтобы он посидел с Джеем-Пи. Джордж то уезжал на выходные с Кумико в какие-нибудь горы (кто бы мог подумать?), то был занят по уши, вырезая очередные фигурки из книг или закупая для студии новое оборудование. Наконец он назначил дату для вечеринки, на которой собрался представить Кумико всем, включая некоторых покупателей табличек, особенно жаждавших с нею встретиться, и все уже предвкушали это событие, но Аманда жаждала большего, хотя и сама не смогла бы сказать чего.

— Он сказал, что зарабатывает столько, что скоро полностью погасит ипотеку, — поделилась она как-то вечером с матерью, которая восприняла эту новость как личное оскорбление.