Жена журавля - Несс Патрик - Страница 20

Но даже после этих слов она не пошевелилась, чтобы развязать ленту.

— Ты не обязана, — сказал Джордж.

— Знаю.

— Я подожду. Я же говорил тебе, что готов ждать чего угодно.

Она посмотрела на него очень серьезно:

— Ты наделяешь меня чересчур большой властью, Джордж. Это нетяжелая ноша, но рискует стать таковой, а я этого не хочу. — Она коснулась его руки. — Я знаю, что ты поступаешь так от своей большой доброты, но может наступить день, когда мы оба пожалеем о том, что ты не обращался со мною хотя бы немного небрежнее. И риск того, что такое возможно, должен оставаться всегда, Джордж. Там, где нет места для тяжести или боли, мягкость не имеет смысла.

Джордж судорожно сглотнул.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Тогда давай посмотрю.

Приоткрыв губы, она округлила их в радостном удивлении:

— Ты уверен, Джордж? Моей первой мыслью было сказать тебе «нет». Но как здорово! Конечно, сейчас покажу.

Она развязала ленту и показала ему первую картинку.

Перья покрывали табличку почти полностью. Торчали в разные стороны, ныряли одно под другое и сплетались между собой, все — ослепительно-белые. И лишь одно перо на их фоне — также белое, но слегка иного оттенка — было обрезано, закручено и подшито в форме младенца.

— Эти работы — не для продажи, — пробормотала она, не решаясь показывать дальше.

— Да уж, — лишь проронил Джордж.

— Но что бы ты мог добавить? — спросила она. — Чего здесь не хватает?

— Всего хватает, — ответил Джордж, отслеживая каждый контур белого фона и каждый — немного иной белизны — изгиб силуэта младенца.

— Ты знаешь, что это неправда, — возразила она. — Почему я и прошу тебя над этим подумать.

Джордж исследовал картину заново, пытаясь отключить аналитический ум и поймать спонтанные образы, которые навевает его сознанию это изображение.

— Я бы добавил пустоты, — сказал он. — Пустоты из слов. Вот чего здесь не хватает… — Он поморгал, будто приходя в себя. — По-моему.

Она кивнула:

— И ты готов вырезать для меня из слов эту пустоту? И что-нибудь к другим работам — так же, как ты делал до сих пор?

— Разумеется, — сказал он. — Все что угодно.

Они вернулись к табличкам.

— Что же здесь происходит? — спросил он. — Ты сказала, это миф. Что за миф?

Она снова кивнула — так слабо, будто не собиралась отвечать.

Но все-таки заговорила, и это было началом истории.

— Она родилась от дыхания облака, — произнесла она.

И продолжила дальше.

В понедельник, проведя с нею выходные, вновь запутавшись в частностях, но, по большому счету, обретя безмятежность и познав усладу, Джордж повесил на стену в студии уже третью картину, которую они собрали вместе — и последнюю из тех, что не входили в ее «частное» собрание из тридцати двух работ.

Она использовала вырезанный им сжатый кулак — тот самый, в котором иссякла тяга к власти и мщению, который, казалось, сдался пред ликом неумолимой Судьбы — и совместила его с перьевым изображением щеки и шеи женщины, отвернувшейся от художника. Это сочетание было еще контрастнее, чем даже у «Мельницы и льва». Здесь угадывалась нотка насилия — кулак против лица, не важно, насколько он «мирный», но ощущение это быстро рассеивалось. Этот кулак теперь выглядел не кулаком, а нераскрытой пустой ладонью, уже отодвигающейся от лица той, кого приласкал в последний раз. Сама эта ласка словно предназначалась бережно хранимому образу — закрытая ладонь, которая потянулась в прошлое, чтобы ощутить его снова, но потерпела фиаско, что происходит со всяким, кто пытается уцепиться за то, чего не вернуть уже никогда.

«Это всего лишь картинка», — повторял про себя Джордж, пытаясь понять, куда ее лучше повесить. Так, чтобы лишить ее силы, ослабить ее влияние на него, избавив себя от постоянных спазмов в желудке.

Но он не успел. И слава богу.

Дверь за его спиной вдруг открылась. Сперва он решил, что это Мехмет вдруг стал беспрецедентно пунктуальным, особенно после выходных, то есть после всего, чем могла быть чревата «проба на роль в бродвейском мюзикле „Злая“».

— Рано ты сегодня! — сказал он, разворачиваясь к двери с третьей табличкой в руках.

Но это был не Мехмет. Это был мужчина, купивший их вторую табличку за сумасшедшие деньги. Причем в этот раз не один. Его сопровождала женщина — слегка пухлая, но с хищным взглядом профессионала. Короткая стрижка этой блондинки, ее серьги и строгая блузка с открытым воротом явно стоили дороже, чем холодильник Джорджа.

Но ее лицо… Его исказило отчаяние, а глаза ее покраснели так, словно она прорыдала все утро.

— Это он? — спросила она.

— Он, — ответил мужчина, оставаясь на шаг позади нее.

Женщина посмотрела на табличку в пальцах у Джорджа.

— Есть еще! — выдохнула она с каким-то странным облегчением.

— Чем обязан? — наконец спросил Джордж.

— Эта картина, — сказала она. — Та, что у вас в руках.

— А что с ней? — уточнил Джордж, поднимая картинку чуть выше и готовясь защитить ее, если понадобится.

А затем женщина назвала сумму, определить которую иначе как «заоблачной» Джордж бы просто не смог.

Когда Аманда окончательно, навсегда, разобралась с самыми нудными подсчетами пробок в графстве Эссекс за всю историю нудных подсчетов пробок графства Эссекс, забрала сердитого полусонного Джея-Пи с очередных субботних посиделок с дедом, который выглядел как сумасшедший и все время бормотал, что собирается заняться своим книгорезанием, а потом наконец вернулась домой после похода в два разных супермаркета, чтобы найти единственный сок, который Джей-Пи соглашался пить на этой неделе (манго, маракуйя и персик), в ее дверь постучали.

Она проигнорировала это, как всегда. Кто в наши дни стучится в дверь парадного хода? По большей части коммивояжеры, рекламирующие преимущества стеклопакетов, или фашистки с розочками на летних шляпках, желающие баллотироваться на предстоящих выборах, или же, как уже было однажды, мужик, вопрошающий на таком непролазном кокни, что никакая англичанка не смогла бы понять его до конца, не желает ли она купить свежей рыбы прямо у него из багажника. («Какой болван это купит?» — сказала ему она.) В любом случае, это не мог быть ни управдом — по крайней мере, не сегодня, когда идет футбольный матч, — ни почтальон, для которого уже слишком поздно, так что, когда постучали во второй раз, она проигнорировала это снова.

— Как думаешь, что случилось со свидетелями Иеговы? — спросила она Джея-Пи, пялившегося через очки «три дэ» в телевизор, который и понятия не имел о каком-то там «три дэ». — Что-то их не видать в последнее время. Как будто они исчезли, превратились в какой-нибудь миф… — Она сгребла еще одну кучку игрушек, чтобы убрать на место. — Хотя, уж конечно, не в такой миф, где сплошные сиськи с вакханалиями и девственницы трахаются с лебедями. — Она повернулась к сыну, который не отвечал ей, поскольку был всего лишь четырехлетним мальчуганом, сидевшим перед телевизором. — Как считаешь, каким должен быть миф свидетелей Иеговы, а, пончик? Подозреваю, там должно быть много маяков…

— Тихо, мама, — потребовал Джей-Пи. — «Вихляшки Завро»!

Что означало: катастрофически скоро скачается очередной видеоклип «Вихляшек Завро», в котором костюмированные динозаврики будут танцевать на завропляже под заврорадугой и выпрыгивать из своих завропрограмм на наши завромониторы. В своих танцах они и правда больше вихлялись, чем танцевали, но Джей-Пи был их преданным фанатом.

Снова постучали и что-то крикнули. Она выдержала паузу, с героем из мультика в одной руке и пожарной машиной — в другой. Открывать или не стоит? Но ведь и чертов торговец рыбой уже что-то («Свежая рыба!», насколько она поняла, но какая разница?). Она выждала еще немного, но кто бы там ни был — в четвертый раз он не постучал. Затолкав игрушки в ящик, она вздохнула и решила, что в комнате достаточно прибрано, а потому можно приступать к осуществлению своих мечтаний: поскорей уложить своего красавчика сына в постель после еженедельного разговора по телефону с Генри и погрузиться в обычную субботнюю телемотину, прихлебывая чаек и перекидываясь саркастическими фразочками по твиттеру со своими шестнадцатью фолловерами.