Под созвездием Ориона (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 9

Оструганное дерево светилось в полумраке неуютно, «напоминающе». И жизнелюбивый Витя испытал прилив раздражения.

— Устроила тут похоронную контору! Все помирать собирается, а еще нас переживет… — И вместо того чтобы целиться в поставленную на чурбак жестянку, вдруг навел оружие на крышку гроба.

— Обалдел? — перепугался Сергей.

— А чего! Давай посмотрим, пробьет ли доску!

— Тебе отец… башку пробьет! Или другое место…

Но Витя уже чиркнул коробком о спичечную головку запала.

Выстрел оглушил испытателей и вызвал панику среди гулявших на дворе кур. К счастью, в доме никого не было, кроме упомянутой выше старушки, которая страдала глухотой.

Когда рассеялся дым, Витя и Сережа кинулись смотреть: есть ли в доске сквозная дыра?

Дыры не было. Потому что не было доски. Пуля не пробила крышку гроба, но могучим ударом вышибла из нее доску целиком…

— Елки-палки… — озадаченно произнес Витя.

— Ох и влетит нам, — сумрачно предрек недалекое будущее Сергей.

— А ни фига, — отозвался Витя. — Ну-ка, берись…

Доску приколотили на место. При этом Витя ворчал, что никогда не мечтал быть гробовых дел мастером.

Потом крышку поставили пострадавшей стороной к стене, рассудив, что едва ли кто-то станет разглядывать ее изнутри. Разве сама старушка, когда ее положат и накроют. Но, во-первых, там все равно темно, а во-вторых, бабушке будет уже безразлично.

Оба стрелка испытывали прилив бодрости, словно совершили жизнеутверждающий подвиг, нанеся урон похоронному атрибуту.

— Однако хорошо, что не насквозь, — заметил Сергей.

— Чего хорошего, — огорчился его друг. — Значит, система слабая. Или заряд маленький. Надо попробовать еще.

Но продолжить испытание в тот день не удалось, домой вернулся кто-то из взрослых.

Нетерпение, однако, грызло Витю Ножкина, и, едва дождавшись следующего утра, он решил возобновить испытания — как только последний взрослый житель дома отправится на работу.

На сей раз Витя выбрал для испытания прочную дверь уборной, стоящей в глубине двора. Жахнул усиленным зарядом. И прямо с огневой позиции увидел, что пробоина — сквозная. Черная аккуратная дырка в верхней части доски.

Но любовался результатом огнестрельной мощи Витя всего пару секунд. Дверь медленно отворилась, и на дощатый тротуарчик головой вперед вывалился пожилой Витин папа. В совершенно недостойном отца семейства виде.

Впоследствии оказалось, что перед уходом в свою контору Витин папа решил провести несколько минут в уединении и покое. А когда услышал грохот, напряженные нервы его (а тогда они у всех были напряжены) не выдержали. И Ножкин-старший вывалился наружу, тяжестью тела сорвав на двери жиденький крючок.

Как ни перепуган был испытатель оружия, он все же сообразил, что пуля прошла слишком высоко и не могла зацепить присевшего там папу. Витя принес из дождевой бочки в пригоршне воду и вылил папе на затылок.

Отец не был склонен к долгим нервным расстройствам. Через минуту он, поддерживая брюки, гнался за любимым наследником по улице Герцена и кричал ему в спину слова, которые заставляли Витю на бегу болезненно шевелить лопатками…

Впрочем, Сергей говорил, что это лишь одна версия событий и он не отвечает за ее достоверность. По другой версии, Витин папа не впадал в бессознательное состояние, а сразу после выстрела яростно вылетел из будочки и погнался за непутевым сыном. При этом успел огреть его выхваченным из брючных петель ремнем.

Вторая версия кажется мне менее живописной, но более реалистичной. Однако, как летописец, я считаю долгом изложить оба варианта того давнего события.

В тот день Витя не ходил домой и ночевал у Сергея. А через сутки его отец успокоился и, будучи человеком с юмором, уже похохатывал, вспоминая «покушение».

А что касается результата выстрела, то он оказался даже эффектнее, чем Витя ожидал. Пуля пробила не только дверь, но и заднюю стенку (она была из фанеры). Всех желающих — Витя водил к сортиру, чтобы доказать мощь своего оружия. Доказать его новыми выстрелами он, к сожалению, не мог, так как пистолет у него отец конфисковал. На всякий случай…

Старушка, обитавшая в нижнем этаже, говорят, пережила войну. И в суровые военные годы, когда не хватало дров, она пустила сухую домовину на топливо. Таким образом, в этой истории восторжествовало жизнеутверждающее начало. За полную достоверность данного факта я опять же не ручаюсь, но хочется верить, что все было именно так…

А Витя Ножкин, когда мой полупарализованный брат лежал в больнице, ушел на фронт. Это был уже период победных наступлений нашей армии. Однажды Витя прислал фотографию (она и сейчас хранится у моей сестры). Видимо, это лето сорок четвертого года. Витя стоит рядом с громадным, выше его, цветущим подсолнухом. Наверно, где-то в украинской деревне, во время отдыха между боями. В новенькой форме, в лихой пилотке…

Вскоре после этого Витя Ножкин попал под обстрел, и ему оторвало ногу.

Он вернулся домой на протезе.

И вот какое горькое совпадение. Был у Вити брат Валя, моложе года на три, по-моему. На фронте он не был, работал после войны шофером. Однажды он с другими водителями зачем-то взялся выжигать в бочке остатки бензина. Бочка рванула, и Валентину тоже оторвало ногу. Стали братья одинаковыми инвалидами…

…Став инвалидом, Витя не впал в мрачность. После войны он поступил в торговый техникум.

Сергей тогда вернулся из Одессы, где вместе с сестрой около года проучился в каком-то политехническом институте, а теперь, побывав дома, укатил в Белоруссию — работал в газете, помогал налаживать колхозы (часто вопреки желанию самих колхозников), иногда воевал с бандитами и влипал во всякие неприятности из-за чрезмерного молодежно-журналистского рвения. Однажды он написал в письме: «Если Славка закончит учебный год без троек, подарю ему свой пистолет».

— Этого еще не хватало, — сказала мама. И я с ней согласился. Уже мальчишкой я понимал, что может быть за хранение боевого пистолета. Это вам не поджиг…

Впрочем, письмо было позже, в начале пятидесятых. А летом сорок шестого я по старой памяти забегал к Ножкиным в гости, рассказывал новости про Сергея. Витя встречал меня приветливо. Помню, что однажды они с братом показали новое охотничье ружье. И удивились: откуда я знаю его устройство?

Я сказал солидно:

— А чего такого. У отчима есть похожее. «Тулка» двадцатого калибра.

— Ты небось уже стрелял из нее?

— Я из своего ружья стрелял. У меня есть берданка.

Я не врал. Заботясь о мужском воспитании пасынка, которому «уже скоро восемь», Владимир Эдвинович Кун — охотник и зверовед — раздобыл для меня ружьишко. Из списанного гладкоствольного оружия, которое каким-то образом оказалось то ли в охотничьем обществе, то ли в конторе «Заготживсырье».

Это была старинная японская винтовка с рассверленным под двадцать восьмой калибр и сильно укороченным стволом (так что именовать ее «берданкой» было неправильно, винтовки Бердана были американские; но название «берданка» к моему ружьецу прилипло). Приклад был тоже укорочен — как раз для меня.

Патронник был расточен не под стандартный патрон длиной в 70 миллиметров, а под уменьшенный — 65. Гильза такого стандарта нашлась лишь одна.

Затвор был похож на затвор русской трехлинейки, только шарик на рукоятке — более крупный и продолговатый. Выбрасыватель гильз на затворе не работал. После каждого выстрела приходилось гильзу выбивать шомполом.

Отчим вставлял в гильзу капсюль и давал мне пальнуть только этим капсюлем, без пороха. Грохот, однако (видимо, за счет резонанса в пустой гильзе и стволе), получался изрядный. После первого выстрела я крепко струхнул, и потом, перед каждым новым выстрелом, отчиму приходилось уговаривать меня «быть мужчиной». А я не мог решиться нажать спуск. Даже ревел. Надо мной смеялись соседские девчонки Галка и Лилька, но я все равно боялся…