Тень Каравеллы (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 20

— Ско-лько… — задумчиво начал он и поднял к небу круглые коричневые глазки, будто решал трудную задачу. — Ну, сколько? Всего шесть курсов. Отнять четыре… Значит, два. Два, да?

— Ты допрыгаешься, Воробей, — сказал Генка. — Катись, не мешай.

Эх, Генка, Генка… Не умел он лукавить. Слишком быстро и неловко перевел он разговор на Яшкину сестру. А Воробей хитер и догадлив.

— В медицинском шесть лет учатся, — начал он будто между прочим. — Больше, чем во всех других. Да еще какой-то этот нужен… стаж. Когда человек работает. Галка два года санитаркой работала, а потом уж в институт. Без стажа трудно.

— Мало ли что трудно.

— Отличники еще могут, — объяснил Яшка. — А ты, что ли, отличник?

— При чем тут я? — зло бросил Генка.

— Ха-ха! — нахально сказал Яшка, потому что был далеко. — Думаешь, я дурак?

Генка смотрел на него пристально и сурово.

— Слушай, — тихо сказал он. — Ни в каком месте, никогда, никому не вздумай пикнуть об этом.

Яшка знал, когда можно шутить, а когда лучше не надо.

— Зачем мне пикать? Мне-то что… — Он равнодушно засвистел, потом вздохнул, взглянул последний раз на Генку и ушел.

А Генка смотрел на учебник полными тоски глазами. И в голове толкались две дурацкие фразы: «Хау ду ю ду, Тэдди!» — «Хау ду ю ду, Джонни!» Этих слов не было в учебнике. Генка запомнил их на одном из уроков, когда Вера Генриховна читала вслух тонкую книжонку об английских мальчиках, которые сделали воздушного змея. Поскольку речь шла о запуске змея, Генка решил сначала отнестись к этой истории с некоторым вниманием. Но понял он только первые слова: «Хау ду ю ду…» Это благовоспитанные Тэдди и Джонни приветствовали друг друга. С тех пор, неизвестно почему, стоило Генке сесть за английский язык или даже подумать о нем, как начинало вертеться в голове: «Хау ду ю ду, Тэдди!» — «Хау ду ю ду, Джонни!»

Генка ненавидел этих Тэдди и Джонни беспощадной ненавистью. Он представлял их удивительно ярко, просто как живых видел: чистеньких, приглаженных, с аккуратными проборчиками в прическах, в пестрых чулках до колен и ярко-рыжих полуботинках. Тэдди, кроме того, еще и сам был удивительно рыжий, а Джонни белобрысый и лупоглазый. Они бестолково бегали по лужайке с подстриженной травкой и пытались запустить змея, сделанного из газеты с дурацким английским названием. Конечно, у таких растяп и дурней ничего не вышло, и змей упал в болото, распугав сытых английских лягушек.

Это Генка знал точно, хотя Вера Генриховна ничего о таком конце не сообщала…

«Хау ду ю ду, Тэдди!» — «Хау ду ю ду, Джонни!» Ну, попались бы вы Генке, он бы вам показал «хау ду ю ду»!

А учебник все еще был открыт на первой странице. Трудные дела всегда надо начинать с самой первой страницы, Генка это понимал. Но учить здесь было нечего, и он перевернул лист.

Потом еще.

А за окном среди листьев, уже просохших после дождя, посвистывал ветер августа. И Генка увидел, как из-за крыши взбирается в небо маленький голубой змей «Василек».

А «Кондор» уже не поднимется. Будут удивляться мальчишки, будут узнавать друг у друга, куда делся Генка. Поползут по ниткам пестрые телеграммы: «Что случилось?»

Что же случилось?

А ничего.

Конечно, теперь проще всего сказать, что Генка все понял и решил исправиться. Что он дал себе слово стать отличником, выучить английский язык назубок. И что у него появилось горячее желание сделаться доктором медицины, о чем сразу же догадался хитрый Воробей.

Но ведь это же чепуха. Английский язык Генка не терпел по-прежнему, и становиться врачом ему совсем не хотелось. Кем-нибудь другим: летчиком, шофером, космонавтом, но только не врачом!

Но что он мог сделать?!

Что же делать, если есть на свете Владька, которому так плохо жить на свете, а помочь ему никто не может. А ведь кто-то должен помочь. Если отступают врачи, если боится отец, значит, должен помочь Генка. Это, может быть, смешно, но это так. Другого выхода Генка не знал и придумать не мог.

И отступить Генка не мог. Это было все равно что увидеть, как падает чей-то змей, и не броситься на выручку. Только в миллион раз страшнее: это значило бы предать Владьку. Нет, предавать Генка не умел. Морщась от жалости к себе, Генка стал считать время: от шестого до десятого класса — пять лет и в институте — шесть. Одиннадцать. Раньше нельзя — это понятно даже дураку.

Значит, одиннадцать. Это еще одна Владькина жизнь. И каждый день — это темнота без крошечного лучика света. И каждая молния может оказаться смертельной. Ведь это же Владька! Нет, Генка не мог допустить, чтобы к этим одиннадцати годам ожидания прибавился еще один — двенадцатый.

Он перевернул несколько листов. Здесь уже начинались «джунгли».

«Хау ду ю ду, Тэдди!» — «Хау ду ю ду, Джонни!»

— Ну ладно, вы у меня запоете, — сказал сквозь зубы Генка.

Шумел ветер. Генка встал и захлопнул окно.

…В половине восьмого пришла со смены мама. Генка смутно, будто сквозь вату, услышал ее шаги. Он не оглянулся.

Уже темнело, но можно было еще читать без электричества, и он сидел над учебником, навалившись грудью на подоконник. Грудь болела, но он не хотел шевелиться. Он боялся спугнуть себя. Только что Генка сделал открытие: оказывается, он кое-что помнил и знал. Это «кое-что» было отрывочным и путаным, случайно схваченным на уроках. И все-таки, значит, он мог! В конце концов, за первую и вторую четверть у него были тройки. Худосочные, ненадежные, но все-таки тройки, а не двойки…

Генка вздохнул. Он как бы проснулся. И услышал всхлипывания.

Мама плакала.

— Мама… — сказал Генка и почувствовал, как стремительно вырастает непонятный страх. «С папой беда», — вдруг вспыхнула догадка. Генка прыгнул к стене и нажал выключатель.

Мама сидела у стола, положив голову на ладони. Она не сняла ни жакета, ни косынки. Сидела неподвижно, только вздрагивали плечи.

Генка сказал шепотом:

— Ты чего… поздно пришла?

— Поздно? — Мама подняла лицо с влажными полосками от слезинок. И вдруг закричала громко и беспомощно: — Что же это такое?! Что же ты делаешь-то, лодырь бессовестный! Как ты меня перед людьми выставляешь?!

Страх отхлынул. Генка расслабленно вздохнул и снова шагнул к окну. Он еще не знал, в чем на этот раз виноват, но мысль о несчастье с отцом оказалась напрасной, и это — главное. Остальное — пустяки.

— Как людям в глаза смотреть? — продолжала мама.— У всех дети как дети, а мой…

Генке стало жаль ее. Он всегда ее жалел, когда она так на него кричала. Звучало в ее словах какое-то бессильное отчаяние. А сами слова были давно известные, те самые, которые говорят все взрослые всем мальчишкам.

— Ни ума, ни совести у тебя нет! — продолжала мама. — По крышам свищешь, а за дело взяться толку не хватает.

«Стукнула бы лучше, — тоскливо подумал Генка. — Ладно, что еще бабушки нет. Наверно, телевизор у соседей смотрит. А то бы вдвоем взялись…»

— Дубина бессовестная! — сказала мама.

— Что я сделал? — привычно мрачным голосом поинтересовался Генка.

— А ничего ты, лодырь, не сделал. Бездельничаешь. До чего дошло! Учительница к матери на работу приходит. «Здрасьте, почему ваш Гена не бывает на занятиях?» — «Как — не бывает?» Вот и поговорили. А люди кругом стоят слушают!

«Ясно», — подумал Генка. И обрадовался: значит, на него еще не махнули рукой.

— Только знаешь свои крыши да книжки шпионские! — Мама шагнула к подоконнику, чтобы схватить и выбросить Генкину книгу. И остановилась.

Учебник английского языка был ей так же знаком, как и Генке.

— Учу ведь, — устало сказал Генка. — Сама видишь.

— А что я вижу? В школу-то не ходишь!

— Ну, не хожу. Думаешь почему? Они там уже вон сколько выучили, а я отстал. Вот догоню — и пойду.

— Догонишь ты… Времени-то много ли осталось!

— Догоню, — сказал Генка.

— Гена… Ты же понимаешь. Для себя же учишься. Постарайся. — Мама говорила уже не сердитым, просящим голосом. — Ты иди завтра в школу…