Убийца с крестом - Монтечино Марсель - Страница 25

– Сдается мне, что у нас тут стихийное бедствие, Уэн! – мощно пробасил он.

Уэнди забрала у Чарли мальчика и пощупала у него попку:

– Да, дядя Чарли, действительно бедствие, причем крупномасштабное.

– Не вызвать ли нам пожарных?

Уэнди рассмеялась этой избитой шутке Чарли, которую помнила с детства.

– Не стоит, дядя Чарли, я думаю, что сама справлюсь.

Закинув младенца на плечо, она отыскала взглядом коляску на другом конце зала – там лежала упаковка памперсов.

– Пап, я хотела бы танцевать с тобой еще дюжину танцев, и это как минимум. Но в эту минуту самый главный мужчина в моей жизни – Джошуа.

– Эй, а как же я? – жалобно проскулил Чарли. – Неужели со мной ни разочка не станцуешь?

– Как только вернусь. Как только вернусь! – Она пошла в обход танцующей толпы. – Пап, скажешь Хоуи, куда я пошла, ладно? – крикнула она, обернувшись.

– Девчонка у тебя замечательная! – сказал Чарли.

Голд кивнул.

– Да, Чарли. Хоть что-то в этой жизни у меня получилось на славу!

Чарли искоса взглянул на него, поставил свой стакан на стойку.

– Мне кажется, что Джошуа высказал правильную мысль. Надо бы мне кое-куда прогуляться. – Он указал на свой стакан. – Если кто-нибудь прикоснется к моему виски, арестуй его!

Когда Чарли ушел, Голд повернулся к толпе спиной и оперся локтями на стойку. Подошел бармен.

– Не желаете ли еще порцию, сэр?

– Конечно, почему бы и нет?

Бармен был высокий паре ль с широкой грудью и темной кожей. На голове у него произрастали целые джунгли распушенных кудрей. Нос был широкий, сломанный.

– Странно, на еврея ты что-то не похож.

Бармен осклабился, обнажив белоснежные зубы.

– Гаваец, что ли? – осведомился Голд.

– Самоанец. – Бармен протер свою короткую стойку.

– Из вас получаются хорошие футболисты.

Бармен скрестил руки на могучей груди.

– А из вас – хорошие юристы.

Голд отхлебнул виски.

– Прополощи рот мылом, сынок!

Бармен коротко хохотнул и уставился в некую точку чуть в стороне от правого плеча Голда. Обернувшись, Голд столкнулся взглядом со своей бывшей женой – та злорадно ухмылялась.

– Джек! Как замечательно с твоей стороны, что ты пришел. Мне очень приятно видеть тебя.

Внезапно Голд почувствовал себя мальчишкой, застигнутым за мастурбацией. Возникло паническое желание проверить, застегнута ли ширинка. Он вдруг осознал, что Эвелин – единственный человек на свете, которого он боится.

– Эвелин, ты прекрасно выглядишь!

Ох, не прекрасно! Напротив, есть в ней что-то от посмертной маски. Добрый доктор Марковиц слишком уж часто упражнял свое искусство на собственной супруге. Кожа у глаз и вокруг рта туго натянута. Щеки, загоревшие под щедрым солнцем Палм-Спрингс, блестят, как бока отглазурованного горшка. «Она вся – как сплошной шрам от ожога», – подумалось Голду. Когда он порвал с Эвелин (это было на следующий день после смерти Анжелики), она весила на тридцать фунтов больше нормы. После рождения Питера она села на ускоренную диету, сбросила эти тридцать фунтов, а заодно – еще пятнадцать сверх того. В результате кожа провисла, мышцы висели тряпками. Тогда она стала искать хорошего спеца по пластической хирургии. Так она познакомилась со Стэнли. И он перекроил ее заново – видимо, в ту женщину, которая была ему нужна. Разве все не желали ее такой, как она была, – и сейчас и всегда? Голд не мог этого наблюдать, но он знал, слышал: она перенесла имплантацию грудей, удаление жировой ткани на животе, «подтягивание» ягодиц. Теперь она ходячая реклама пластической хирургии – школы доктора Стэнли Марковица. Голд подумал – и далеко не впервые, – что оба мужа Эвелин обошлись с ней не очень-то хорошо.

– Спасибо, что пришел, Джек. – Глаза Эвелин светились гордостью.

«Бог ты мой, – ужаснулся про себя Голд. – Да если бы я встретил тебя на улице, то не узнал бы. И даже за живого человека не принял!»

– Давно мы не виделись, Эвелин.

– Слишком давно, Джек. Когда же это было? На свадьбе у Уэнди ты выскочил из синагоги, как только кончилась церемония. Я даже не успела поздороваться с тобой. Потом мы как-то разминулись на похоронах Дот – как грустно, что она умерла. А! Должно быть, мы виделись на похоронах дядюшки Макса.

«Похороны, сплошные похороны, – подумал Голд. Слишком много смертей легло между нами, Эв. Начиная со смерти Анжелики».

– Когда ж это было? – продолжала она. – Лет шесть назад. И как нам удалось избегать друг друга так долго? Да и зачем мы это делали?

На ней было простое белое платье из сырого шелка: Голд знал, что это было платье-оригинал. По его подсчету, оно обошлось ей в семьсот – восемьсот долларов. В отличие от Кэрол с ее нарочито показными бриллиантами, Эвелин носила ненавязчивое одинарное ожерелье с натуральными жемчужинами, которые были гораздо дороже бриллиантов. Когда она протянула Голду руку, он заметил у нее на среднем пальце перстень с громадной жемчужиной, напоминающей небольшое блестящее яйцо.

– Ты же знаешь, как это бывает, Эвелин. Время ускользает от нас.

– Не от всех, Джек, не от всех! – лукаво поправила Эвелин, делая маленький глоточек шампанского. Над хрустальным ободком стакана на него смотрели полные ненависти глаза. От ее лица веяло холодом. – Что до меня, я никогда не чувствовала себя такой молодой – по утрам меня прямо подбрасывает. А ты как?

Голд быстро отхлебнул виски. Очень кстати – виски еще понадобится. Он не мог оторвать взгляда от глаз Эвелин.

– Врать не буду, Эв: когда я встаю по утрам, каждый прожитый год висит на мне тяжким грузом. И даже непрожитый.

Эвелин улыбнулась. Это было ужасно: она похожа на раскрытый бумажник, на распоротое сиденье с кожаной обивкой! А кое-кто за это еще и платит?!

– Это тебя совесть мучит, – сказала Эвелин. – Слишком много грехов на душе у тебя. Ты и спишь-то небось плохо. Кошмары тебя посещают, а?

У Голда прошел мороз по коже – то ли потому, что Эвелин попала в точку, то ли потому, что она все еще корчилась в своей отвратительной улыбке. "Кто ты такая? – подумал Голд. – Ты – не Эвелин. Ты даже не человек, а какое то инопланетное существо. Что вы сделали с Эвелин?!"

– С минуту назад я видела, как ты танцуешь с Уэнди. Очень трогательное зрелище: отец и дитя. Кстати, ты знаком с моим сыном Питером? Вряд ли. Нет, вряд ли вы встречались.

Эвелин поставила пустой бокал на стойку и взяла новый. А ведь раньше она с трудом выпивала один бокал коктейля, да и то за обедом. Голд взглянул на зал: казалось, взгляды всех присутствующих нацелены на них с Эвелин.

– Так, значит, ты не знаком с Питером? С мальчиком, у которого сегодня бар мицва? – вновь спросила Эвелин.

– Нет, мы еще не встречались.

– А какой мальчик, Джек, какой мальчик! Таким сыном гордились бы любые родители.

Голд улыбнулся ей в ответ – так же холодно.

– Знаешь, он валедиктор[44] в своем классе, – продолжала она. – А в своей возрастной группе, среди юниоров Калифорнии, он занял седьмое место по теннису. А впрочем, откуда тебе знать это?

– Я и не знал, Эвелин.

– Конечно, не знал. – Она пригубила шампанское. – Красив, элегантен, умен. Собирается стать доктором. – Она пристально взглянула на Голда. – Как и его отец.

Голд не поддался на провокацию.

– Да уж, я заметил. – Широким жестом он обвел украшенный «под больницу» зал. – А ты не думаешь, что о профессии думать еще рановато?

Эвелин фыркнула в свое шампанское.

– Рановато? Ну уж нет, Джек. Никогда не может быть слишком рано думать об успешной карьере. Но в любом случае ты ничего не будешь знать об этом, правда ведь?

«Один-ноль в твою пользу, сука!» – подумал Голд.

– Нет, Эвелин, конечно, не буду.

– Слушай, а сколько пятидесятишестилетних лейтенантов служат в департ...

– Джек! Как поживаешь, старина! – Высокий худой человек с белой бородой, одетый, в цвета пороха с синевой, пиджак «сафари», крепко пожал Голду руку. – Очень рад лицезреть тебя! Доктор Стэнли Марковиц принадлежал к тому разряду усердных людей с непоколебимо хорошим настроением, которые способны кого угодно довести до бешенства. Голду казалось, что счастливое расположение духа Стэнли зиждится на уверенности, что всю дисгармонию мира можно исправить парой правильно наложенных швов, несколькими искусно выполненными надрезами. Если бы Рейгану подтянули его индюшачью шею, он смотрел бы на мир с куда большей уверенностью. Кабы Арафату слегка нос подрезали, он выглядел бы не столь воинственно. А Горбачев без своего пятна подошел бы для ролей у лучших голливудских режиссеров.