Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Век перевода (2006)

Витковский Евгений Владимирович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Век перевода (2006) - Витковский Евгений Владимирович - Страница 13

Изменить размер шрифта:

ИОГАННЕС БОБРОВСКИЙ{30} (1917–1965)

Новгород в 1941 году

Монастырская церковь

Зачем идешь ты этою лестницей,

где каждый шаг тем глуше под сводами,

чем выше ты по ней восходишь, —

ты замедляешь стопы в смятенье.

Что ни стена — то лики старинные,

их взор суровый просто ли выдержать?

Нет, сотни взоров! Так беги же или

смотри на одни ступени.

И вот, пройдя сквозь сумерки вязкие,

где стены, мнится, сомкнуты наглухо,

ты взгляд подымешь — и увидишь:

лучик спасительный бьет сквозь купол.

Кремль

Несокрушимый холм над рекой взнесен,

несущей воды тяжкие в озеро, —

а как безжалостно блистает

злато крестов, куполов и кровель.

Не зрит слепой, как тени надвинулись,

колокола глухому не слышимы,

он и молитвам внять не может,

что возносились в простор веками.

Но всё затихло. Голосом бронзовым

звучит угроза из-за реки порой

да ночью видится сиянье

горних лампад, что людьми забыты.

Вечер

Прошу вас нынче, строфы Алкеевы,

подать мне меру, ибо уста мои

речей взыскуют, — близок вечер,

требуя слов беспредельно ясных.

Но где найти их? День завершается,

клоня чело в потемки багровые;

здесь — грань для взора. Полыханье

огненных стен, что встают в закате.

Где сердце ныне? Где обрести уста?

Смогу ль услышать песню ответную?

Лиши купола огнем объяты;

словно молитвы, кресты пылают.

Новгород в 1943 году

Монастырская церковь

О Троица! Взыскуют троичности

апсиды три. В четверосогласии

апостольски восходят главы,

чтоб увенчаться крестом срединным.

Столпа четыре высятся, будто им

всю тяжесть мира должно поддерживать, —

их не соединяют дуги,

но средокрестье меж ними зримо.

Провалы окон, двери — в зияниях,

нет крыши, клонится колоколенка;

стоит, одним дождем омытый,

древний сосуд благодати Божьей.

Вечер

Подобен берег лестнице взорванной;

развалин груды к влаге спускаются,

пылая белым, красным. Башня.

Зелень разбитой церковной кровли.

Кустарник буйный — как предсказание

своей же смерти. Вот и седой поток

вступает в озеро, как море,

столь же зовущее взор скитальца.

Туда, где взгляд не скован границами,

где ночь молчит и в день превращается,

где сердцу место есть. Лишь месяц

мерзнет серпом над равниной хладной.

На реке Великой

Вдали паромщик виден расплывчато,

голубоватой далью оправленный,

как бы в театре. Цвет медовый

под облаками течет по краю.

Так нежен пламень под синевой небес.

Всё вдаль уходит, ветками тальника

надежно скрыто. Лишь во мраке

черпает ведрами воду кто-то.

И сквозь листву подлеска вздымается

луны огромный шар, ярко-огненный,

пугливый. На ветру усталом

резко и долго кричат вороны.

ХАЙНЦ ПИОНТЕК{31} (1925–2003)

Унесенные ветром

Под подошвами нашими — ветер.

В затылок нам дует ветер.

Голос того, кто рядом, неводом снега накрыт.

Мы сложили в мешки серебро, сухари и вышли за дверь.

Ночь засверкала; безоружные, мы бросились к стойлам

и — прочь по дорогам, спасаясь от полчища крыс.

Рваная жесть и холод: страна побежденных.

Мы медленно двигались. Девушка проскользнула

между спиц колеса. Слепой на веревке брел за добрыми людьми,

не выдержал и возопил к небесам: где мы, где мы?

Нам приходится ждать на распутьях.

У нас никаких документов.

Кто-то садился и умирал — с горя, что лошадь пала,

другой спокойно и молча вытягивался под брезентом.

А когда мы цепочкой переходили встреченный мост,

мы смотрели на вмерзших в лед, зеленых, словно парящих.

Солнце было как сито, за караваном

оставались следы несмываемой тишины,

открытый ветрам окоем, где мы ночевали, пропал;

засыпает лишь тот, кто не боится погони.

Нельзя зажигать огня.

Нельзя покидать строй.

Крикнули мне: «Расскажи! Мы почти не знаем о тех,

кто в апреле блаженного века отправился в путь,

чтобы державы свои — двенадцать посохов дикости — вновь

основать на земле,

расскажи о костях на наших погостах!»

Я ответил им: «Этот народ шел в блаженные земли,

но не нашел их и где-то в пустыне погиб».

— Лжешь, нашел! Это сладкие земли меж девственных чащ и ручьев!

Мы отыщем, отыщем нашу былую отчизну».

Мы гнемся под легкою ношей.

Наша пища — птицы и снег.

Наши отряды редели и тени сужались.

Исчезали один за другим. Восход — словно пламенный миф —

угасал позади толпы. Был он только печалью

и над пустыней летящим пеплом, и темен, как в древние дни.

По внезапно догнал нас кто-то усталый, ведший ребенка.

Он был в военном мундире, совсем полинявшем,

отца-старика он нес на плечах.

И затеплился лепестками неведомой розы.

Мы придем к укрепленному городу через ветра.

Мы на скалах отыщем покой.