Андрейка - Свирский Григорий Цезаревич - Страница 4

Заглянул в пирожковую на углу, где тоже висел плакатик «Help wanted», спросил, не нужен ли помощник. Толстая женщина взглянула на него неприязненно и сказала, что уже взяли.

Андрейка понял: надо отколоть булавку с черепом. По крайней мере... Тогда-то он заработает на хлеб... Вон сколько картонок «Help wanted».

... Он промахал квартала два–три, не более, свернул на широкую и по-российски грязную улицу с названием «SPADINA», которую пересекал, названивая, трамвай. И вдруг увидел желтую полицейскую машину, шофер которой что-то говорил в микрофон.

Андрейка бросился бежать, свернув на рынок — узкую захламленную улочку с магазинчиками, пахнущими рыбой, с навалами яблок, апельсинов, помидоров, вынесенных на тротуар. Улочка забита машинами (сюда им не въехать). Но тут же услышал тяжелый топот сапог. Точно били в барабан. Бум! Бум! Вдруг барабан зачастил... Андрейка кинулся к двум оборванным парням лет семнадцати, которые тащили к своей машине большой ящик пива, пластиковые мешки с яблоками и прочей снедью.

— Police wants to catch me! — закричал он, показав в сторону приближающегося топота.

Один из парней быстро открыл дверь машины со ржавым и покореженным боком и втолкнул Андрейку в кабину.

— Ляг! — скомандовал он, так как из-за угла действительно показались бегущие полицейские.

Мгновение, и красно–рыжая от ржавчины, скрипящая машина двинулась, маневрируя в рыночной сутолоке, вырвалась, заезжая на тротуары, сбивая фанерные ящики, на большую улицу, на которой звенел трамвай, и помчалась, трясясь, как в ознобе, на выбоинах мостовой.

2. «Музыкальный ящик»

Лифт не работал. Ребята долго взбирались на верхний этаж, под самую крышу, хлопавшую полуоторванной железной кровлей.

Едва Андрейка просунул голову в двери, раздался негодующий бас:

— Холи шит! Какого дьявола привезли панка? Гнать крашеных!

Ребята, спасшие Андрейку от полиции, объяснили:

— Иммигрант! Прячется от полиции... Панки и обрадовались... Разукрасили...

— Упс! — удивился кто-то, невидимый в табачном дыму. — Вот так штука! Спрятаться хотел от полиции?! Среди панков?! Да они ж криком кричат, чтобы их заметили... А этот схорониться решил! Среди панков?! Ну, осел... Ты как забрел к ним?

— А я люблю ходить по улицам, — настороженно ответил Андрейка. — Зоопарк далеко и дорог. Здесь — самый интересный зоопарк.

Раздался хохот, парень с бычьей шеей и спутанными жирными волосами до плеч протянул Андрейке бутылку пива. Затем еще одну.

—... Из России? Никогда живого русского не видал... Давно из дома?

— А что считать домом?

— Где жрать дают.

— Час с четвертью!

Снова засмеялись, парень с волосами до плеч сказал добродушно: «Русский! Пойди-ка отмой свои патлы».

— Выгоните его к черту! — воскликнули враждебно из глубины комнаты. — Или отмойте шваброй!

Гривастый разразился по чьему-то адресу матерной бранью, затем схватил Андрейку за плечи, а кто-то с готовностью за ноги, и так, в твидовом костюме, швырнули его в ванну. И голову с острым гребнем окунули. «Чтоб не кололся!»

Когда Андрейка вылез с размякшими от теплой воды и липкими волосами из гостиной слышался какофонический грохот. Его, уж точно, Андрейка не назвал бы музыкой. Это был именно грохот. Он несся из четырех широченных динамиков, расставленных по углам комнаты. Коридор был загроможден пустыми пивными бутылками и почти до потолка картонными коробками. Пили, видать, серьезно.

Новичка встретили добродушными возгласами.

— Вот он, утопленник! А ну, вруби погромче!..

В первую минуту Андрейке почудилось, что он оглох. Потом слух вернулся к нему. Рев, нарастая, вызывал ужас: казалось, на него наезжает паровоз, грохочут под колесами рельсы, гудит земля, громадный состав подмял его под себя, и нет этому конца.

Андрейка стоял в оцепенении минут пять, и вдруг паровоз исчез сразу, точно взлетел в небо и превратился в русские сани, которые тащились по снегу...

Андрейка от радости даже покружился, раскинув руки: кто—то грубо одернул его:

— Хелло, у нас не танцуют! У нас пьют пиво!..

Андрейка начал различать в дымном мраке людей. Все сидят по стенам, на диване, на полу, в кожаных куртках и джинсах. У многих волосы до плеч. Андрейке вспомнились школьные стихи, забыл, чьи:

У Махно до самых плеч

Волосня густая...

Махно, рассказывала учительница, был анархистом.

— Эй, вы анархисты, что ли? — спросил Андрейка.

«Анархисты» не ответили, успокоено вслушиваясь в тихие звуки; сидели неподвижно, как в концертном зале, звуки были напряженно–скрипящими, царапающими, словно сани мчали то по талому снегу, то по земле, и тут только зазвучала песня, похожая на плач.

Андрейка не разобрал первых слов и вполголоса спросил сидящего рядом, о чем песня.

— «Бетонные джунгли», называется, иначе «Тюрьма»... Ты сидел в тюряге?.. Ну, так у тебя еще все впереди, парень...

Но сани с грустной песней опять подмял грохочущий товарняк.

Казалось, гитарные струны рвались и кто-то размеренно бил его, Андрейку, палкой по голове.

Он почувствовал боль в висках. Обхватил голову руками...

— Хелло! — проорал в ухо сосед. — Слушай! Умные слова. Только у нас можешь услышать умные песни. У остальных — слюни: Love! Love! Love!

Но тут врубили еще громче.

Андрейку вынесло из квартиры, как ураганом. Он кинулся по грязной, заплеванной лестнице вниз. Зацепившись носком кеда за выщербленную ступеньку, полетел вниз; разбился бы, если б не успел ухватиться за ржавые решетчатые перила. Огляделся. Стены были расписаны углем, слова бранные, почище тех, что красовались на белой майке девчушки–панка. Рисунки странно однообразны. Андрейка еще не знал о существовании назойливого искусства «граффити», загадившего вагоны Нью–Йоркского метро.

Стал смотреть под ноги: голову сломаешь...

Из двери, ведущей на один из этажей, доносилось нечто похожее на песню. Скорее, это был речитатив, и очень внятный. Электрогитары не заглушали слов. Кто-то втолковывал свое с большой убежденностью. И барабан подтверждал своим гулким «бам!», звучащим, как «так!».

Люди живут в страхе,

Сжавшись, как мыши, в своих норах. Так!

И знаешь, что я тебе скажу:

Наше заброшенное жилье

Выглядит лучше их красивых домов,

Из которых они боятся высунуть нос,

Когда наступит темнота... Та–ак! Конечно!

А мы здесь живем

И мы не боимся никого и ничего.

Мы — свободны...

Барабан вдруг потерял силу, рассыпал горохом свои так–ти–та–та–а–ак, вроде бы смеясь над уверенностью певца.

В полумраке коридора Андрейка разглядел согнутые фигуры. На каменном полу сидело пятеро молодых черных ребят. Они вяло играли в карты.

Андрейка хотел было уйти, но из магнитофона, стоящего у стены, зазвучало:

... Город — это джунгли. Что делать?

Жизнь доводит человека до грани.

За горло берет. Но я попытаюсь не потерять голову...

Один из парней выключил магнитофон, оборвав песню на полуслове, и окликнул Андрейку.

— Хелло, чего надо, asshole , так тебя этак... Мотай отсюда, белая вша!

И Андрейка снова побежал по узкой и бесконечной лестничной спирали, засыпанной обвалившейся штукатуркой, окурками, грязью. Все вниз и вниз. И почти у входа наткнулся на группу странно одетых парней и девчонок... В этом старом полуразрушенном доме все было странным. Однако ребята выделялись даже в таком доме. На китайце с растрепанными африканскими губами майка с восходящим солнцем. У другого расписана иероглифами. Гуськом тянулись и белые, и карибские негры, черные, как московские трубочисты, которых Андрейка помнил по картинкам деда. За ними испанцы или португальцы... Такой Вавилон Андрейка видел только в торонтском автобусе, где каждый пассажир с другого континента.

— Это что, клуб? — спросил Андрейка у парня в очках, который никуда не торопился.