Андрейка - Свирский Григорий Цезаревич - Страница 11

Андрейка, наконец, сел. Сказал убито:

— Зачем я живу? Все чужие... — Долго молчал. Выпил стакан горячего молока, который подал Поль. — Уйдем куда-нибудь... — Они выскочили в окно, выходившее в подлесок, и забрели поглубже. Никакие объяснения Поля утешить его не могли. Андрейка чувствовал себя несчастным. Несчастным на всю жизнь. Оскорбленным на всю жизнь. Не только руки и ноги посинели от холода, — сердце окоченело... Этого он не ощущал даже в Торонтском аэропорту. Тогда было страшно и ... интересно. Заманчиво! И даже хрипатый голос, твердивший с тоской: «Четыреста лет рабства», не очень пугал. Всему приходит конец, даже рабству... А вот сейчас сухие ветки, которые обламываются, шуршат под ногами, казалось, шуршат о полном крахе всей жизни. Он один, и это навсегда... И Андрейка снова зарыдал по-мальчишески, в голос, размазывая по исцарапанным щекам слезы.

— Поль, ты пойми, меня выбрасывают... Меня постоянно... постоянно! выбрасывают... Как тряпку, которой стерли с ног грязь. Как хлам... Я — ничто. Поль, как нужно жить в этой стране, чтоб тебя не выбрасывали?.. Пожалуйста. Проводи меня до шоссе. Я уеду! Я не хочу с ней встречаться... Никогда!

— Андрэ, дорогой, ее уже нет. Она умчалась, как ведьма на помеле. С рассветом. Тебя еще не нашли, а я ей сказал...

— Что ты сказал? Зачем?!

— У нее отец — «политишен», а скоро выборы... Она так гордится безупречной репутацией своей семьи и своей частной школой, в которую нас с тобой не пустят и на порог, что... в общем, я объяснил ей, что она б..., что, если с тобой что-то случится, все узнают, что она б... И конечно, это попадет в газеты... При свете моих горящих сатанинских крестов. Уж я ее осатаню! Со всех гор и холмов Онтарио и Квебека... Андрэ, она бежала к своему «ягуару» вприпрыжку.

Поль обнял Андрейку за плечи, привел к бревнам, на которых они сидели вчера, и оставил там: его ждала кухонная мойка.

Андрейка не мог подняться с бревен. Сидел и час, и два, словно ему ноги перешибло...

Тут на него наткнулся «длинный» Роберт, начальник лагеря, со своей любимой собакой Томми на поводке. Томми начал рычать на Эндрю, «длинный» Роберт, видно, был не в духе, стал кричать на весь лес: «Томми! Шат ап!» (заткнись!)

Обойдя новичка со всех сторон, он сказал:

— У нас только звери на welfare , а люди должны работать.

Андрейка к нему головы не повернул... И без того уже выгнали отовсюду! Подумаешь!

— Вон! — вдруг заорал «длинный» Роберт, но тут выскользнул из своей мойки Поль, сказал резко:

— Закрой рот, начальник!

Затем и Барри вышел на крик и так взглянул на «длинного» Роберта, что тот сразу удалился.

Андрейка решил уходить. Некуда, правда, но что поделаешь. Он встал с бревен, к нему подскочил разъевшийся черный енот Чарли, запряжённый в детские вожжи. А за Чарли — его подруга, еще более толстая...

Чарли свое дело знал. Он побежал в сторону кухни: кто и когда отказывался бросить ему кусок хлеба с маслом? Он оглянулся нетерпеливо на Андрейку: мол, что ж ты?.. Я жду...

И тут только Андрейка улыбнулся... Заметил снующих белочек, услышал «тук–тук–тук» серого дятла за кухней. Вот и дрозд появился, которого Андрейка всегда подкармливал...

На другой день Андрейке принесли расчет. Получай свои гроши, и чтоб духа твоего не было!

Барри и Поль тут же отправились к длинному Роберту, которого Поль окрестил «конквистадором» и злым духом торонтских лесов. О чем они с ним говорили, осталось неизвестным, только до середины августа, когда кемп закрылся, Андрейку больше не тревожили. Он мыл тарелки с «сатанинской скоростью», получал свои чеки. И не ходил больше на ночные костры, где девушки по-прежнему пели свои отравные песни про «love».

Андрейка то и дело считал, сколько осталось ждать до шестнадцати. Прикинул и сейчас. Два месяца и три дня. Решил пока что вернуться в «музыкальный ящик». Отсидеться там. В стороне от всех...

... Барри нашел работу в каком-то отеле на востоке Торонто. Довез Эндрю до «музыкального ящика» на своем облупленном «шевроле». Андрейка был так измучен, что даже не попросил дать ему посидеть за рулем... Барри оглядел его на прощание. На Эндрю белая футболка с короткими рукавами, джинсы, кеды. Кивнул: мол, все правильно. Тут нельзя выделяться.

— Если не будет еды, рули ко мне. Я там при буфете.

И, махнув рукой, умчался на своем тарахтящем «шевроле».

Возле парадного стояли, греясь на солнце, незнакомые ребята, курили. Затягивались глубоко, с наслаждением. Андрейка почувствовал: сладковатый дымок, марихуана...

— А, привет, русский! — сказал кто-то пробегая.

Он уже начал подыматься по широченным ступеням на второй этаж, где хозяйничала Кэрен с друзьями, когда его нагнали. Схватили за руку и дернули вниз с такой силой, что Андрейка пролетел до нижней площадки. И тут же другой парень, с прилипшим к губе окурком, ударил его в скулу. Андрейку повалили на каменный пол, топтали ногами. Он вскочил и снова получил удар в челюсть, от которого не устоял. Искалечили б, наверное, если не распахнулись бы двери парадного. Ввалились несколько парней лет двадцати трех – пяти.

— Все на одного? За что? — спросил гладколицый здоровяк с татуировкой и на руках и на шее. Кто-то ответил:

— Русский! Их не за что бить, что ли?!

Гладколицый усмехнулся, поднял незнакомого мальчишку с пола, вывел его на улицу. «Здорово разрисовали, идиоты! Ты где живешь? Отдышись, приходи на четвертый этаж, справа. Никто не тронет».

Андрейка остался на улице один. Ныли ссадины у брови, на губе. Поглядел тоскливо вдоль улицы. Кроме «музыкального ящика», не было на улице больших домов. Ни одного. Вдоль всего пролета, заставленного старыми машинами, деревянные домишки... без лбов. «Без лбов!» — повторил он почти вслух. И в самом деле, одинаковые дома без чердаков; верхние этажи прямо под крышей. Как это раньше не замечал? Курятники, но по обеим сторонам от входа в курятники тонкие белые колонны. «Без лбов, но с дворцовыми претензиями... Проклятая Луна!»

Дня три он отсыпался; снилось, что он фокусник, вокруг которого летают грязные тарелки. Нет им конца, грязным тарелкам.

К обеду звала Кэрен. А Барри давно не видно. Что случилось?

Кэрен тоже простилась, сказав: уезжает к родителям.

В конце недели постучал гладколицый парень с татуировкой. Он приволок мешок консервов; сказал после того, как они поели прямо из жестяных банок:

— Эндрю, мы тебе помогли. Помоги нам. Возьми этот чемодан. Отвези его на улицу Дандас, дом №... У дома увидишь белый «вэн». Шофер рябой, с переломленным носом. Не бойся его страхолюдства. Спроси, как его зовут... Скажет «Томми» — отдай, и все!

Отвез Андрейка чемодан — у рябого шофера было такое лицо, что, сунув в кабину чемодан, Андрейка бросился бежать, словно за ним гнались.

Спустя неделю и деньги, и консервы кончились. Со вчерашнего дня у Андрейки во рту ни маковой росинки. Болела голова.

И тут снова постучал к нему гладколицый.

— Помоги сегодня, точно будут деньги!

Андрейка и еще двое взрослых парней впрыгнули в старый «вэн» и вскоре подъехали к одному из домов. Снаружи стояли два велосипеда.

— Отнеси их в «вэн», — сказал гладколицый, надев перчатки.

— Они ... не наши.

— Наши!

Андрейка отнес велосипеды в машину, озираясь, чувствуя холодок в сердце. Когда он вернулся в дом, парни шарили в приоткрытых ящиках шкафов, отбирая что-то и бросая в свои сумки.

У Андрейки вырвалось:

— Да вы что? — И тут только понял: воры! Бросился к дверям...

В «музыкальный ящик» больше ни ногой. Наелся! К ночи, намерзнувшись, он вспомнил название станции подземки, возле которой работал Барри. Где-то на востоке Торонто.

Найти бы! Иначе пропадешь...

4. «Королевский отель»

Такого отеля Андрейка не видел никогда. Почти все его постояльцы не имели зубов, по крайней мере, передних. Человеку сорок лет, а вместо рта черный провал.