Царский гнев - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 6

— Как опился?! Как душу Богу отдал?! — испуганно вскричал мальчик и тотчас же крикнул еще громче, весь трясясь от гнева и обиды: — Врешь ты все!.. Не пьет мой князь вина!.. Не мог он выпить столько, чтобы отдать душу Богу!.. Погубили его злые люди либо скрыли где-нибудь и не выпускают домой! — заключил свою пылкую речь уже сквозь рыдания Ванюша.

— Ин видать, что ты, паренек, не глупее нашего, — вмешался в разговор другой стражник, — и то правда, убили твоего князя за то, что он первый изменщик и крамольник перед царем был…

Глаза Вани при этих словах широко расширились от ужаса. Лицо стало бледным, как у мертвеца. Губы задрожали. Слезы ручьем хлынули из глаз.

— Неправда!.. Лжете вы оба! — закричал мальчик. — Не убили моего князеньку, не могли убить!.. Не за что… Измены он не творил… Не могли погубить его… Жив он… только у царя гостит… Домой его не пущают… Пустите же меня к нему… Все возьмите: и кафтан мой, и шапку, и коня княжьего, только меня за заставу пропустите, там я все узнаю… Именем Господа Бога вас о том молю!

Голос Ванюши звенел таким неподдельным отчаянием и тоскою, его слезы говорили о таком безысходном горе мальчика, что грубые, зачерствелые сердца стражников невольно дрогнули. К тому же великолепный вороной конь, бивший от нетерпения копытами о землю, не мог не понравиться им, и мысль, что овладеть таким конем можно без денег, даром, пришлась по душе обоим стражникам.

Они молча переглянулись между собою, потом один шепнул что-то другому, и этот другой, значительно смягчив свой грубый голос, обратился к Ване:

— Ин будь по-твоему, малец, отдавай коня и вали с Богом через заставу… Да ко дворцу не больно спеши… Там псы спущены с цепи, злые они. Лучше схоронись в кусты при дороге да дождись, когда царь со всей своей братией к заутрене пойдет… Може, тогда от слуг его и узнаешь что об участи твоего князя…

Ванюша едва слышал, что говорили ему стражники. Бросив им поводья, он быстро зашагал по дороге, ведущей ко дворцу. Но не успел он сделать и ста шагов, как неожиданное диковинное зрелище представилось его глазам, заставив мальчика, словно вкопанного, остановиться на месте…

IX

Прямо навстречу Ване подвигалось странное шествие. Длинная вереница черных фигур, одетых в монашеские рясы с высокими клобуками, с зажженными свечами в руках, шла по направлению к церкви. Впереди, тяжело опираясь на посох, выступал высокий, худой, сгорбленный человек с изможденным от болезни и страданий лицом, с седоватой бородой. Ванюша сразу узнал в высоком человеке царя Ивана Васильевича, которого не раз видывал и во время шествия его из собора Московского, и проезжающего по улицам Москвы.

Новая внезапная мысль толкнулась неожиданно при виде царя в голову Вани:

«Что если броситься в ноги царю, что если спросить его самого об участи князя? Что если умолить царя отпустить поскорее князя Дмитрия домой?»

И не долго думая по этому поводу, Ванюша со всех ног кинулся навстречу царю и упал ему в ноги.

Длинное шествие разом остановилось. Сам царь вздрогнул от неожиданности при виде мальчика, распростершегося у его ног и обнимавшего его колени.

Удивленные и смущенные опричники растерялись, не зная что им делать.

— Кто ты, малец? Откуда взялся? — послышался голос царя над головою Вани. — Чего просишь? На чем бьешь челом? — ласково прибавил царь.

В одну минуту Ваня был уже на ногах.

— Царь-государь! Батюшка милостивый! — произнес он дрожащим голосом. — Помоги мне моего князя найти… Ты знаешь, вестимо, куда подевался наш князь…

— Князь? Какой князь? Говори, малец. Я что-то и в толк речей твоих не возьму, — проговорил царь, и голос его опять дрогнул обычным раздражением.

Ваня смутился. Мальчику казалось, что царь должен был понять сразу, о каком князе шла речь, и помочь ему найти его, Ваниного, благодетеля. Но, очевидно, дело выходило много сложнее, нежели это думал мальчик. Он собрал, однако, все свои силы и, стараясь говорить насколько можно толковее, произнес:

— Князя нашего, Дмитрия Ивановича Овчину-Оболенскаго, государь, на пир звал ты к себе намедни… Федора Алексеевича Басманова за ним присылал… Поехал князь… А домой он не вернулся… Княгинюшка все слезы повыплакала… Боится, чтобы лиха какого не случилось с князем… Ну, вот я и решился поехать, разузнать в слободе, куды подевался кормилец наш…

— Один приехал? — изумился царь, окидывая маленькую фигурку мальчика сочувственным взором.

— Один, вестимо. Что мне сделается? На Ветре доскакал. Стражники только остановили у заставы… Непутевые такие речи говорили они, будто бы князь помер, будто князя убили за измену царю… Да быть этого не может… Князь наш завсегда тебе, государь, первым верным слугою был, это, как Бог свят, правда. Да и может ли царь казнить гостя своего, когда на пир честной зовет его в свои палаты!.. Врут, видно, стражники… Жив и невредим наш князь… У тебя, видно, во дворце гостит… Пусти его домой, государь… Верно говорю тебе, княгинюшка его который день глаз не осушает!

Горячо и искренне звучала речь ребенка. Горели его синие глаза, горели алым румянцем пылающие щеки. На диво хорош да пригож был в эти минуты Ванюша!

Смутно стало на душе царя. Тяжело стало ему воспоминание о князе Овчине-Оболенском. Вспыхнуло румянцем смущения лицо царя. Беспокойно забегали из стороны в сторону его горящие маленькие глазки…

— Кто ты, паренек? Как своему князю приходишься? Сыном али сродственником будешь? — спросил он мальчика, избегая его взгляда.

— Не сын и не сродственник, а просто приемыш я княжий, — отвечал Ваня. — Дед мой верой и правдой старому князю еще служил, а ноне я молодому князю Дмитрию Ивановичу с его княгинюшкой послужить хочу… Сделай милость, государь, вели проводить меня к князю! — смелым, ясным голоском звонко и бодро произнес Ваня.

— Ой, больно ты что-то прыток, парень, — проговорил царь Иван Васильевич и грозно нахмурился, — князя увидишь, когда велю тебе, а пока что ты мне послужи малость… Больно ты смел да храбр, паренек… Больно занятен… Такого нам не доводилось повстречать доселе. Нравишься ты мне, паренек… И хочу я тебя в моем тереме пристроить… государыне-матушке да царевне, да княжнам на потеху… Занятный паренек, и шутить-то ты, я чаю, мастер… Больно прыткий да бодрый. Таких ребяток люблю… И назначаю я тебя от нашей милости царской нашим теремным забавником… Эй, Федя! — кликнул он своего любимца Басманова, — отведи мальца в наш терем, пущай его обрядят поладнее… Ужо взглянуть на него приду… А сейчас, братия, во храм Божий поспешаем! Время упустили и то!

И царь, кивнув слегка головою озадаченному Ванюше, снова двинулся вперед, опираясь на свой тяжелый посох. За ним двинулась, по двое в ряд, и вся его черная свита. Большой колокол ударил глухо с колокольни церкви, как бы приветствуя приближающегося царя.

— Ну, идем, что ли, слыхал, небось, чем царь тебя пожаловал: царским забавником будешь отныне, — произнес далеко не ласковым голосом Басманов и, схватив за руку Ванюшу, повел его в направлении царских теремов.

— А князь-то мой как же будет? А княгинюшка-то как же? — испуганным голосом спрашивал своего спутника мальчик.

Тот незаметно усмехнулся недоброй усмешкой себе в усы.

— Ладно уж, ладно, — проговорил Басманов, — к твоей княгинюшке гонца ужо пошлем, а ты… ты вот что: коль хочешь князя вызволить из беды, перед царем отличиться постарайся, весели да смеши поладнее его царскую милость да матушку царицу… Ан смотришь — смилостивится царь и князя твоего на волю выпустит…

— Так он жив, князенька мой желанный? — вскричал вне себя от радости Ваня. — И я его из беды вызволить могу?