Мой друг Гитлер (пер. Г. Чхартишвили) - Мисима Юкио - Страница 4

Мы часто пели тогда эту песню. Сильная была песня. Музыка и слова Адольфа Гитлера. Почему ты теперь не позволяешь партийцам ее петь?

Гитлер. Не валяй дурака. Студентом, в Вене, я и оперу пробовал писать, мало ли что.

Рем. «Кузнец Виланд». Так она называлась, да? А куда ты дел партитуру?

Гитлер. Весной я часто ходил гулять в Венский лес один. Как-то раз дошел даже до перевала Зоммеринг. И бросил нотные листы с кручи – их развеял ветер. Альпийские долины были еще покрыты снегом, и моя музыка медленно кружилась, падая вниз. Листки, упавшие на снег, терялись на белом. Зато те, что попали на первые весенние проталины, казались сверху эдельвейсами… Эх, Эрнст, по-настоящему мне следовало бы посвятить свою жизнь искусству.

Рем. Превосходно! Адольф – человек искусства, Эрнст – человек военный. Возьмемся за руки – и вперед.

Гитлер. Ты полагаешь, такое возможно и сейчас?

Рем. Конечно, возможно.

Гитлер. Ну-ну… Да, жаль, что я оставил искусство. Подобно великому Вагнеру, я крепко держал бы кастрюлю этого мира за ручки, имя которым Смерть и Тщета. Я бы вываливал страсти представителей людского рода на сковороду и, как опытный повар, поджаривал бы их на вечном пламени великана Сурта. Это занятие куда более приятное, да и славу бы я приобрел куда более лестного свойства. А то стал канцлером и слышу, как по углам шепчутся: «Происхождения самого низкого, и образования, образования – практически никакого!..» Я хочу, чтобы ты, Эрнст, вспомнил, чему ты учил меня, что вдалбливал в мою голову, когда был капитаном?

Рем. Что?

Гитлер. Ты же сам только что сказал: «Как важна поддержка военных для создания партии». Вот чему ты меня научил.

Рем. Ну и что?

Гитлер. Вот и воскреси в памяти свой собственный урок.

Рем. Теперь дела обстоят иначе.

Гитлер. Нет, законы политики всегда неизменны.

Рем. Ладно, давай начистоту. Конечно, ты прав: поддержка военных необходима, была необходима тогда, необходима она и сейчас. Но в те годы ты стремился обрести ее в интересах партии, а теперь она тебе нужна для самого себя. Ты хочешь стать рейхспрезидентом. Гинденбург на ладан дышит, ему и до осени не дотянуть.

Гитлер. Не говори так, Эрнст. Это слова политического врага. Товарищи говорят между собой другим языком.

Рем. Хорошо, давай другим. Пускай ты станешь преемником фельдмаршала Гинденбурга. Я – за. Я помогу тебе в этом всем, чем смогу. За тобой стоит новая армия – три миллиона штурмовиков.

Гитлер. Вот я и…

Рем. Не перебивай. Но я не хочу, чтобы ты стал преемником коррупции и реакции. Я не хочу, чтобы ты стал рейхспрезидентом, торгуя идеей, чтобы ты предал нашу Новую Германию, созданную нами с таким трудом! Не хочу, чтобы ты опирался на всю эту свору – на капиталистов, юнкеров, дряхлых консерваторов и дряхлых генералов, на бездарных снобов-аристократов, задиравших передо мною носы в офицерском клубе, на прусских вояк – белоподкладочников, которым нет дела до революции и народа, на жирных лавочников, которые с утра уже рыгают пивом и жареной картошкой, на чиновников с наманикюренными ноготками! Таким путем идти ты не должен. Я сдохну, но не допущу этого!

Гитлер. Эрнст!

Рем. Нет, ты слушай! Я хочу, хочу, чтобы ты был рейхспрезидентом. От всего сердца хочу. Но сначала давай вместе сметем весь мусор с этой прогнившей земли. Что такое эта твоя военщина? Они грозны только на словах – пустые чучела, одетые в мундиры и сверкающие позументами. В Германии есть только одна армия – революционная. Это мои отряды СА, три миллиона бойцов… Ты только послушай, Адольф! Когда закончится великая чистка, мы застелим белоснежным ковром всю главную площадь Берлина и на ней провозгласим тебя рейхспрезидентом. Не забывай – революция еще не окончена. Будет новая революция, и после нее Германия возродится по-настоящему. Знамя со свастикой, раздуваемое свежим ветром, будет реять над юной, возрожденной страной Вотана, которая скинет с себя гниль и нечисть. Это будет страна ясноглазых, прекрасных, мужественных воинов, крепко взявшихся за руки – могучие, словно ветви дуба. И вождем этого государства будешь ты, Адольф. Вот какая ослепительная судьба уготована тебе. Ради этого я не пожалею и жизни.

Гитлер. Благодарю, Эрнст. Я тебя понимаю. И не сомневаюсь в твоей искренности.

Рем. Не связывайся с армейскими.

Гитлер. Ты хочешь сказать, что если ты из армии ушел, то это уже не армия?

Рем. Именно. У тебя есть армия штурмовиков.

Гитлер. Но армия все-таки продолжает существовать. Ведь ты не станешь этого отрицать?

Рем. В этой армии я разочаровался.

Гитлер. Разочаровался ты в ней или нет, она все равно существует. И ничего тут не поделаешь.

Рем. Ну, если можно называть армией армию, лишенную революционного духа…

Гитлер. Раз оружием бряцает, – значит, армия.

Рем. Не забывай, Адольф, это я научил тебя всему, что ты знаешь об армии.

Гитлер. Ладно, ладно, Эрнст, не заводись. Надеюсь, ты тоже не забыл, сколько я сделал для твоих штурмовых отрядов – и как друг, и как боевой соратник. Ты сам все развалил… Нет уж, теперь ты послушай. С самого начала ты мечтал влить СА в армию, превратить штурмовиков в ядро рейхсвера. Ты верил: впервые в истории у Германии будет народная, революционная армия. Так?

Рем. Да, так. Но замшелые генералы…

Гитлер. Брось, у тебя тоже ошибок хватало. Что вытворяют твои штурмовики уже второй год? И нечего удивляться, что военные от вас нос воротят. Кто устраивает в подвалах и гаражах тайные штаб-квартиры? Кто занимается похищениями, пытками, берет выкуп за заложников? Я слышал, что один из твоих молодцов арестовал соперника в любовных шашнях, привязал его в подвале к столбу и изрезал на куски!

Рем. Это все мелочи, болезнь роста. Молодым парням понравилось играть в гестапо. Я сейчас натянул поводья, и с подобными делами покончено

Гитлер. Хорошо, болезнь роста. Но скажи мне, Эрнст, – только давай уж начистоту, – разве твои СА не огромная ностальгическая химера?

Рем. То есть как?

Гитлер. Три миллиона бойцов – это мощная политическая организация, тут спору нет. Но разве ты не видишь, что занимаются эти три миллиона одной только игрой в солдатики, столь милой их сердцам? Ты тоскуешь по старым, добрым армейским традициям – это я могу понять. Но зачем ты отравляешь своей ностальгией этакую прорву молодых парней? Штурмовики грезят не о будущей войне, а о прошедшей. Та война проиграна, а все ваши затеи – просто попытка оживить воспоминания о славном фронтовом товариществе, о развеселых и бесшабашных ночах во время отдыха в тылу. Эти ваши допотопные боевые учения, эти дурацкие парады в мундирах, со знаменами. А потом непременно в пивную, и чтоб все стекла в ней – вдребезги. Орать дурными голосами боевой гимн, устраивать потасовки. А под занавес специально назначенные дежурные подберут сомлевших бойцов. В уставе, что ли, у вас записано – куролесить всю ночь, пока фонари на улицах не погаснут? Слишком много от твоих парней шума – порядочным гражданам они вот как надоели. Как завидят поблизости штурмовиков, сразу дочерей прячут подальше.

Рем (насупившись). Нельзя обо всей организации судить по нескольким шалопаям.

Гитлер. Ладно, оставим и это. Давай о тебе самом. Ты же сам как будто специально настраиваешь общество против СА! Сколько раз защищал я твоих штурмовиков перед военными, перед Герингом, который представляет интересы армии. Я сделал тебя членом кабинета, в феврале я провел закон, согласно которому штурмовики, получившие увечье в политических схватках, приравниваются по пенсионным льготам к инвалидам Великой войны. Ты видел, чего мне это стоило, ты же все время был рядом! И что же? Сразу после этого ты выкинул номер. Самый что ни на есть идиотский поступок, да еще в самый неподходящий – в политическом смысле – момент! Ты предлагаешь на заседании кабинета законопроект: провести реорганизацию рейхсвера, взяв за основу СА, а для управления вооруженными силами, включая все иррегулярные формирования, учредить пост специального министра. Кресло министра, разумеется, должен занять ты. В результате военный министр фон Бломберг сделался твоим заклятым врагом, а вся армейская верхушка переполошилась. Я немедленно провалил этот твой «законопроект», но было уже поздно. Армия теперь тебя ненавидит. И это целиком и полностью дело твоих рук. Генералы поняли: этот человек не успокоится, пока не одолеет их и не устроит новую революцию.