Юнармия - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 25

Вдруг, глядим, Степка наш упал на левую ногу. Потом поднялся, повернулся к нам и махнул бомбой. «Выле­зай!» – кричит. И выкинул бомбу вперед. А сам будто споткнулся, сел. Тут у нас на правом фланге как закричат: «Бей шкуринцев! Забегай с левого фланга!»

И побежали мы все. Добежал я до Степана, а он еще дергается, головой мотает.

Больше его я не видал. Сбили мы у опушки огневые точки противника, а потом, не давая осесть, гнали шкуринцев до самой реки. Назад ворочаться, конечно, смысла не было. Так я и не знаю, кто подобрал моего товарища и где его зарыли. Ясно только – в живых его нет, а то бы где-нибудь объявился.

– Дядя Порфирий, – сказал Васька, – а он, товарищ ваш, который первый поднялся, он здоровый, наверно, высокий такой был, да?

– Нет, не высокий – сказал Порфирий, – а совсем ко­ротенький, такой вот, как ты, Вася, только пошире в пле­чах… Так вот видите, ребята, нам уж совсем казалось тогда, что конец пришел, а смотрите – вылезли. Значит, и теперь вылезем. Только духом не падай да помни, что ты не один…

– Дядя Порфирий, – сказал опять Васька, – отчего же он один пошел?

– Кто он?

– Да товарищ ваш, Степка.

– А потому, что мы вначале, как тебе сказать… струсили малость. Если бы все пошли разом, то пожалуй, и он бы живой остался, и с неприятелем бы мы скорее по­кончили. В бою ведь каждая минута дорога. Вот и теперь дремать не надо. Ничего, что армия отступает. Она вер­нется еще да так погонит белых, как мы их гнали под Беломечеткой. А нам здесь надо встречу готовить, деповских да станичных собирать в одну шеренгу.

Я сразу представил себе, как мы идем длинной-длинной шеренгой, потом строимся по два, по четыре. Мы уже не ребята, а боевые красноармейцы. Большевики. Плечо мое режет тяжелая винтовка. Я поправляю ее и подтягиваю ремень.

Мы идем по дороге на Кубань.

Земля ухает под ровным шагом крепких сапог. Звяка­ют котелки, привязанные к нашим поясам.

Подходим к реке. Летний ветер несет сырой запах ка­мышника. Летний!.. Какой черт – летний!.. Снег по-преж­нему тарахтит сухими крупинками по крыше чердака и залетает мелкой пылью во все щели. Наш красноармеец сидит согнувшись, засунув озябшие руки в рукава, а перед ним Сенька, Андрей, Васька и я.

Глава XX

БУЛЫЖНЫЙ ЭКСПРЕСС

Зима пришла настоящая – с ветром, с метелью. Как идешь через выгон в станичную школу, ветер дерет на те­бе полушубок, вырывает из рук сумку. Идешь-идешь и обернешься назад, чтобы дух перевести.

Правда, в школу мы не часто ходили – в две недели раз, а то и реже.

Да и какое могло быть ученье, когда напротив школы, рядом со станичной церковью и атаманским правлением, болтались между черными, вымазанными дегтем столбами покойники – иной раз один, а то и пятеро.

Из окон моего класса хорошо была видна виселица. Когда дул сильный ветер, покойников раскачивало, как на качелях. Страшно было смотреть на них. А один раз, во время урока арифметики, мы видели самую казнь. Боро­датые казаки пригнали с атаманского двора человек де­сять иногородних и одного за другим стали раздевать до­гола. Мы все, не слушая окриков Александра Ивановича, нашего учителя, полезли на широкие подоконники и отту­да смотрели, как ловко и проворно вешали, снимали и кла­ли на подводы людей.

Дома мы рассказали все родителям. Мать даже не до­слушала, только с того дня перестала посылать меня в школу.

Мне, конечно, это было только на руку. Мы с Васькой целыми днями околачивались во дворе, били из рогаток ворон или съезжали на санках с крыши погреба до самой бани.

Как-то раз лепили мы снежную бабу. Сперва сваляли из снега огромный бугристый шар – туловище. К туло­вищу пристроили плоскую голову. На голову надели рва­ную черную папаху – в мусорной яме нашли. Из-под па­пахи свисала на лоб белая лента. Вместо глаз торчали угольки. На плечах погоны из дощечек. Во рту – цигарка.

Словом, белогвардеец вышел настоящий, вроде того толстого есаула, который часто проезжал по нашей улице. Когда есаул был готов, Васька сразу решил его расстре­лять, но я не дал.

– Он еще мягкий, – сказал я. – Не тронь. Успеем рас­стрелять. Пусть промерзнет как следует.

На следующий день, когда наш есаул сделался от мо­роза твердым и звонким, мы натаскали камней и присту­пили к делу.

– Вот я его сейчас по носу! – крикнул Васька.

Он отступил, прищурив глаз, и, замахнувшись, пустил кирпичину есаулу в голову.

– Перелет, – сказал он. – Не так замахнулся. Ну, да­вай я еще три камня кину, потом ты три камня, потом я три… потом ты три…

Первыми двумя камнями Васька поцарапал плечо и сбил папиросу. Я сбил погон и обе руки. Только голова никак не падала. Крепко примерзла к туловищу.

Сначала мы с Васькой соблюдали очередь, а потом в такой раж вошли, что открыли по есаулу беглый огонь: били оба по чему попало. Есаул звенел, как чугунок.

В самый разгар артиллерийского боя во двор зашли Сенька и Андрей.

– Эй, вы, своих не заденьте! – закричал Андрей, увер­тываясь от Васькиного булыжника. – Будет вам зря ка­мешки кидать! У меня есть дело поважнее. Идем за пог­реб!

Мы оставили есаула и пошли за Андреем. По дороге Васька все-таки не утерпел, размахнулся и сбил есаулу голову.

– Ну, в чем дело, говори, – сказал я Андрею, когда мы присели на покатую крышу погреба.

– Вот в чем, – сказал Андрей. – Я на вокзале был, слышал – «Победа» из ремонта выходит. Догонять крас­ных отправляется.

– Ну и что? – спросил Васька.

– А то, что наши и так отступают, а тут еще броневик им вдогонку посылают.

– Бежим к Порфирию, – сказал Васька. – Может, он что придумает…

– Да что он придумает? – перебил его Сенька. – Что у него – снаряды есть или броневики? Ведь «Победу» го­лыми руками не возьмешь.

В это время калитка хлопнула, и к нам во двор вбежал токарь Корнелюк. Он огляделся по сторонам, сунулся бы­ло к сараю, а потом повернул налево, к Васькиной квар­тире.

– Ой, чего это с ним? – зашептал Сенька. – В мазуте весь. Без шапки… Может, случилось что…

– Опять в депо, верно, кого-нибудь застукали… – ска­зал Андрей.

Следом за Корнелюком во двор вошли Репко и Илья Федорович. На ходу они разговаривали. Илья Федорович говорил тихо, одними губами, а Репко каждое слово вы­крикивал. Только слов его нельзя было понять.

– Пойдем узнаем, что там случилось, – сказал Андрей.

У Васьки в коридоре было темно. Мы приоткрыли дверь и осторожно, один за другим, пролезли в комнату. Корнелюк стоял около стола и разматывал толстую про­волоку. Репко, примостившись у подоконника, разворачи­вал какой-то чертеж.

– Гляди сюда, – сказал он Илье Федоровичу. – Вот Бондаренкова будка, а тут откос…

– Вижу, – сказал Илья Федорович. – Только погоди. Зачем это ребята сюда набились?

Мы все попятились к дверям. Только Андрей вышел вперед и сказал:

– Дядя Илья, а ты знаешь, что «Победа» на Курсавку выходит?

– Вот черти! – засмеялся Илья Федорович. – Прежде нас все узнают… Ну ладно, оставайтесь. Все равно от вас никуда не скроешься. А ты, Гришка, слетай за отцом. Чего он там в канаве копается?

– В какой канаве?

– А в депо.

Я пулей понесся в мастерскую. Отец сидел, скрючив­шись, под вагоном и колотил по рессоре молотком.

Я полез к нему под колеса.

– Отец, – зашептал я, – тебя Илья Федорович зовет, иди скорее.

Отец стукнул еще несколько раз молотком и осторож­но вылез из-под вагона.

– И чего суматоху подымают? Все экстренности…

Он неторопливо собрал инструмент и пошел за мной. Когда мы вошли во двор, Илья Федорович выносил из са­рая десяток болтов.

– Долго ждать себя заставляешь, – сказал он моему отцу.

– Скорее не мог, – ответил отец угрюмо. – Надо было непременно рессору переменить. Да нескладная попалась, не отвинчивается. Я и так и этак… И молотком пробовал, и зубилом. Не идет окаянная!

– А ты бросил бы. Чего ради старался?

– Я и бросил, – сказал отец.