Все, что захочешь (СИ) - Смирнова Наталья - Страница 25

- Ты думаешь, что у меня глаз нет? Так ты глубоко ошибаешься.

- Я не уволюсь. А Мише всё объясню. – Чёрт! С губ моих сорвалось уменьшительное имя Михаила. Надо же так проколоться! Вот я дебил. Змеюка торжествующе улыбнулась. Она словно ждала моей оплошности, чем я её незамедлительно и порадовал.

- Подумай и действуй, иначе пожалеешь.

Главбух ушла, оставив меня подавленным. Зная вспыльчивый и ревностный характер Миши, я представлял примерно его бурю по поводу компрометирующей меня фотки. Пашка! Ну, зачем ты это сделал?

Вечером я застал Мишу в полубредовом состоянии. Таблетки лежали нетронутыми. Вот что за упёртый баран! Справедливости ради, пришлось отметить, что чай он выпил и даже с вареньем.

Не дожидаясь действия таблеток, я обтёр Мишаню водкой, ворочая его в кровати с боку на бок. Мой больной с возмущением твердил, что я зря трачу на него такой ценный продукт. Это «лекарство» применяют только внутренне особой дозировкой и никак не связано с наружным применением.

Через полчаса взопревший Миша с мокрой чёлкой, прилипшей ко лбу, вполне осознанным взглядом смотрел на меня.

- Ты почему таблетки не пил?

- Таблетки – это отрава.

- Дурак, - я сидел и вытирал ему взмокший лоб полотенцем. – Грипп одним чаем не лечится.

- Сам-то как?

- Держусь, - вещал я, исторгая изо рта свежие чесночные пары. Перед тем, как войти к Мише, я нажевался чеснока.

- Чем воняет? – любимый сморщил нос.

- Чесноком. Он убивает микробы.

- Да, я – большой микроб, - согласился Миша. – Но не надо меня убивать. Как там на работе?

- Нормально. Пей чай. Ты есть хочешь?

- Не особо.

- Я тебе супчик куриный сварю. Говорят, что куриный бульон – панацея от всех болезней.

Через час я уже кормил своего Мишаню супом с ложечки как маленького.

- У меня руки вообще-то есть, - ворчал Миша, с явным удовольствием поглощая моё варево.

- Руки тебе ещё пригодятся, будь спокоен.

- Юрка, что бы я без тебя делал? Сдох бы бесславной смертью.

- Обещай мне, что будешь пить таблетки.

Миша кивнул головой, устало закрыл глаза.

- Пиши, что надо сделать в офисе.

Каждый день я отчитывался о проделанной работе и записывал новые указания Михаила, который даже в болезни оставался строгим руководителем. Что меня удержало от этой заразы так и осталось тайной за семью печатями. Я, вечно болеющий и никогда не избегающий повального гриппа, в этот раз стойко продержался. То ли помогли советы моей мамы, то ли ответственность за болеющего Мишу держала меня в тонусе. Кстати, оказалось, что змеи не переносят чеснок. Во всяком случае, главбух не совалась ко мне все две недели, которые ушли на восстановление Миши. Ещё по совету же мамы зубчик чеснока висел на верёвочке у меня на груди, распугивая оборзевших микробов и вампиров. О! Я понял. Наша змеюка была вампиром. Поэтому её не брала никакая зараза.

Миша вышел на работу бледным, осунувшимся, с синяками под глазами. Но здоровым. Слава Богу, никаких осложнений у него не было. Жизнь потекла своим чередом. Наступил февраль. О фотке я как-то благополучно забыл. Вернее, вспоминал, но думал, что вампирша передумала её показывать. Свои угрозы она спрятала до поры до времени.

Эх, надо было мне всё рассказать Мише – и про фотку, и про сплетни, что распускала Светлана по офису, про всё. Но я думал, что злобная кобра не решится на подлость. Угу. Похоже, что девиз этой змеюки был такой – «Сделал гадость – сердцу радость».

Последней каплей для неё стала служебная записка, которую Миша подал в конце марта для оформления мне стипендии на обучение в Германии. Я уже отдал документы на визу, потихоньку собирал вещички. Учёба начиналась с 15 апреля. Вот когда точка кипения ненависти ко мне нашей змеюки зашкалила до неприличия. Но истерики устраивать она не стала. Просто пришла в кабинет Миши, и через некоторое время он меня вызвал к себе, предварительно отпустив довольную донельзя Светлану.

- Это что? – под нос мне сунули злосчастную фотку. Пашка на ней очень красноречиво присосался к моим губам. Автоматически поставленная фотоаппаратом в уголочке дата доказывала факт моей «измены» уже тогда, когда я жил у Михаила.

- Миша, я тебе всё объясню.

Михаил слушать не хотел. Он вообще ничего не слышал. Он был не просто в бешенстве. Мне казалось, что меня готовы убить тут же, на месте.

- Миша…

- Я, кажется, уже говорил, что не переношу бл*дства. – Он чеканил каждое слово холодным тоном, едва сдерживая ярость, вырывающуюся наружу. Пугающе стеклянный взгляд не выражал ничего.

- Миша, пожалуйста…

- Скажи мне, было пари?

- К-какое пари?

- Что ты продержишься у меня год.

Что я мог ответить?

- Было. Но это было до того… - я не успел договорить. Мишина рука схватила меня за горло. Я судорожно вцепился в неё, пытаясь отодрать. Пальцы безжалостно сжимались, перекрывая воздух.

- Далеко пойдешь, сучонок. А я тебе верил.

- Миша… - хрипел я. Было больно. Нет, не шее, на которой отпечатались его пальцы. Боль поселилась в груди, раздирая лёгкие и сердце.

- Вон! Из моего дома, из моей жизни.

Он меня отпустил, я чуть не рухнул. Закашлялся, растирая шею.

- Стипендию ты получишь, заработал. – Его слова резали хуже острого ножа, оставляя незаживающие следы. – Даю тебе час на сборы. Через это время ключи от квартиры чтобы лежали у меня на столе.

Говорил он это монотонным, ничего не выражающим голосом, глядя сквозь меня. Лучше бы он кричал. Тогда бы и я на него наорал. Мы бы подрались, выместив свою злость кулаками и, возможно бы, помирились.

- Чтобы больше я тебя не видел.

Я вышел из кабинета и поехал в дом, который считал своим. Собрал вещи, затем вернулся и в полном молчании аккуратно положил ключи на директорский стол.

- Свободен. – Он даже не повернулся в мою сторону. Стоял и смотрел в окно.

Дома, не отвечая на расспросы мамы, я прошёл в свою комнату и заперся там. Нашёл давнишнюю пачку сигарет и закурил. Вообще, я не курю, баловался когда-то очень непродолжительное время, но как-то не пошло. Пачка так и валялась в глубине ящика стола. После трёх выкуренных сигарет в дверь стала долбаться мама.

- Юра, ты куришь? Что случилось?

- Ничего не случилось.

- Миша где?

Я ответил в рифму и выругался.

- Юра, открой!

Я нехотя открыл дверь.

- Вы поссорились что ли?

Кивнув головой, я застыл. Не хотелось ничего объяснять. Я чувствовал себя в этот момент ненужной вещью, которой попользовались, а затем выкинули за ненадобностью.

- Помиритесь ещё.

- Вряд ли. – Комок встал в горле. От нежных маминых рук захотелось заплакать. Не могу, когда она меня жалеет. Я прижался к ней. Никогда мне ещё не было так херово.

В конце недели мне позвонили с бывшей работы и попросили зайти за банковской картой. Я заставил себя подняться с кровати, которая стала мне в последнее время подругой, и дотащился до офиса. Забрав карту, на которую мне обещали перечислять стипендию, я вышел в коридор и наткнулся на цветущую кобру. Она аж сияла счастливым оскалом. Ну, что ж. Пусть торжествует. Мне здесь делать нечего.

Через день я уже уехал на учёбу. На полтора года.

Михаил

После Мюнхена я сразу же решил забрать Юрку к себе. Зачем тянуть? Я хотел его видеть рядом с собой, ложиться с ним в одну кровать, обнимать его во сне, чувствовать под руками худенькое тело.

С утра я убрался в квартире, уничтожив все следы Петра. Я год не мог выбросить его пену для бритья, снять с крючка его любимое полотенце, убрать из шкафа рубашки. Я не хотел его отпускать. И вдруг легко отпустил. В моей жизни появился Юрка.

С его мамой мы быстро сговорились. Похоже, что она была очень даже не против того, чтобы Юра научился жить самостоятельно.

Это был большой избалованный ребёнок. Омлет ему сделай, носки убери, джакузи за ним помой. Никогда не уберёт за собой, полотенца бросит на пол, воду не вытрет. Вещи часто исчезали со своих мест. Если Юрка и брал что-то, то ни разу не вернул туда, куда положено. Я боролся с ним всеми методами, которые знал, возомнив себя великим Макаренко вкупе с Яном Амосом Каменским.