Мост Верразано - Мирер Александр Исаакович - Страница 64

Старый гангстер вышагивал по лужайке, круто поворачивая каждые двенадцать шагов. Это заменяло ему бег трусцой. Не в том он возрасте, чтобы бегать, ему стукнуло семьдесят, хотя по лицу и фигуре нельзя было дать больше пятидесяти пяти: высокий, плотный, но не толстый, глаза не потеряли блеска и живости, в волосах почти не видно седины, а усы угольно-черные. В траве, внимательно глядя на хозяина, лежали два ротвейлера — поворачивали за ним массивные головы.

— Вам только жрать подавай, бездельники, — проворчал Лентини.

В Европе была еще ночь; следующего доклада от Марино можно было ждать лишь через несколько часов — главного доклада: куда утекли два американца, за головы которых Лентини были обещаны такие деньги, которых он сроду не зарабатывал. Впрочем, не только обещаны — он ведь и аванс получил, и позарез не хотелось думать о том, чтобы этот аванс возвращать.

И, главное, — в нем сидел страх. «Что же, я не Господь Бог, — подумал он, — а нам, смертным, надлежит страшиться».

Старый Лентини был грешник — и знал это, — но греха гордыни за ним не водилось. Он никогда себя не переоценивал. И сейчас он знал, что боится своих мальчиков, тех, что служат ему глазами, ушами и руками. В Нью-Йорке осталась группа Кречета, в Чикаго — группа Мигуна. О чем подумают эти мальчики, когда узнают о побоище? О том, что Папа послал их вожаков на смерть. Их, и еще троих товарищей; Джулио, помощник Мигуна, был настоящий ас. Папа Лентини и помыслить не мог, что его боевики могут восстать против его власти, но понимал, что, потеряв уверенность в его мудрой предусмотрительности, при случае могут и предать. Тем более что им нечем было заняться, некому мстить: в Голландии его люди воевали не с равными себе, не с людьми другого Папы. Против них были их обычные жертвы — законопослушные телята, ничто, живые манекены для стрельбы…

Погоди, сказал он себе, этого они не должны знать. Да, так. Прикажу Марино говорить, что наших друзей перестреляла охрана немецкого филиала «Дженерал карз» Да, так! Мальчики будут мстить… насколько я им позволю. Снова поверят в меня и в себя. И — пенсии семьям, жирные пенсии… их я назначу прилюдно, на панихиде, когда привезут тела.

Он круто повернулся, пошел к дому; собаки встали и побрели следом. Камердинер открыл заднюю дверь, хозяин кивнул ему и через черную прихожую, кладовую и малую буфетную прошел на кухню — повар по кличке Луковица кинулся навстречу. «Кофе подай…» — проговорил синьор Лентини, уселся за обширный чистый стол и приказал камердинеру: «Ступай наверх».

Нет, страх не прошел, когда появилось это решение — насчет мальчиков. Страх стал размытым и всеобъемлющим, как в детстве, когда отец показал ему картинку, на которой страшный, членистый, словно лангуст, дьявол подавал молитвенник святому. Он вдруг явственно вспомнил это: коричневого костистого дьявола с выступающим хребтом и рогами, похожими на клешни лангуста, святого в багровой мантии, отрешенно смотрящего в сторону, и свою маленькую руку на поле картинки, и свое острое недоумение: как же так, дьявол не боится креста и молитвенника, не боится святого — от него нет никакой защиты?!

Что сожгло машину Кречета? Что перевернуло машину Эрви?

Луковица подал кофе и бисквиты. Лентини машинально подул в чашечку и отставил ее. Они нас смели, подумал он, и поднялся.

Повар всплеснул руками, но промолчал. «С дьяволом не совладаешь», — вертелась в голове мысль, когда Лентини поднимался к себе в кабинет. Он понимал, что до завтрашнего утра ничего решать не следует, но страх подгонял, требовал решения. Остановившись перед распятием, Лентини перекрестился с той же самой мыслью своего детства — что дьявол не боится ни креста, ни молитвы.

В камине горели два полена, положенные накрест: камердинер затопил, потому что день был холодный и с океана дул свежий ветер. Лентини присел перед камином на корточки и подумал: надо решить сейчас, пока не догорел огонь. Второй заказ, под который аванс еще не получен, — обезвредить или убрать молодого Гилберта. Тоже колоссально дорогой заказ и стократно более опасный… Тысячекратно более опасный, если этот изобретатель, дружок Гилберта, снабдил его своим дьявольским оружием.

Дьявольским… оружием… Лентини покатал эти слова на языке, еще не осознавая их истинного смысла. И вдруг хлопнул себя по лбу, едва не упав с корточек на спину: вот где достойное дело! Заполучить секрет такого оружия, и вы не будете мне нужны, господа из «Мобила», — вот вы где у меня окажетесь!

Огонь, хотя и неяркий, жег лицо. Лентини, покряхтывая, поднялся на ноги. Решено. Охотники за скальпами перероют нашу маленькую старушку-Европу и поймают изобретателя. Живым, не мертвым.

Он понимал, что теперь, когда зверь напуган и бросился вон из берлоги, такая задача может занять многие недели. До тех пор он не хочет рисковать и не возьмется за устранение молодого Гилберта — здесь, в Нью-Йорке, внутри здешней полицейской паутины. В таком деле, с таким человеком лучше обходиться без убийств. Судя по тому, что о нем известно, устранять его физически не необходимо.

Да-да, решено. Разработку молодого Гилберта поручу Филу Малгану, и ему же поручу связаться с господином из «Мобила» и предложить новый план. За те же деньги. Благодарение Господу, что я не послал Фила в Амстердам; надежней этого парня у меня никого нет.

…Воистину, мы не знаем, в какой момент старухи-парки связали или рассекли нити наших судеб и какое обличье приняли на этот случай богини. Может быть, не случайно в носатом лице Лентини, освещенном прыгающим каминным огнем, проявилось что-то старушечье — вопреки черным усам, этому несомненному признаку мужественности.

Си-Джи — «молодой Гилберт» — не думал о Лентини ни секунды: давний доклад Мабена на сей счет он пропустил мимо ушей. Или просто не слушал, когда Мабен докладывал. Он с отвращением представлял себе, как будет добиваться свидания с высокими сановниками, а добившись — объяснять, что его опытный цех снова собираются взорвать. Мабен настаивал, чтобы он потребовал охраны воздушного пространства над Детройтским заводом; реакцию на такое требование можно было предугадать: мол, вам обещал это сам господин Президент, значит, так все и будет, вот только… Самым гнусным в данной ситуации было всеобщее сопротивление — тихое, невнятное, тягучее. Все, от собственных сотрудников, до советника президента, строили иронические гримасы. Кто за спиной, а кто и в лицо.

До начала испытаний нового образца эйвоновского электромобиля оставалась неделя.

Как читатель мог догадаться, Берт Эйвон благополучно миновал последнее опасное место, дом Марты Лионель. В то время, когда старый гангстер сидел на корточках перед каминным очагом, а Си-Джи в очередной раз заказывал встречу с советником Президента Соединенных Штатов, третий «мерседес» Эйвона — цвета морской волны, как и злосчастный «гурон», — закончил пробег по Европе. Точнее, почти по всей Европе, с северо-запада на юго-запад. Сначала от Амстердама до бельгийской границы, потом до Брюсселя — где Умник категорически отказался останавливаться, вопреки просьбам Амалии. Они оставили позади мировую столицу кружев и пронеслись через северную Францию к Парижу. Умник не хотел задерживаться и в Париже, но все трое были голодны, и час они провели в кафе под сенью Эйфелевой башни, а затем снова рванули на юг.

Мужчины сменялись за рулем, Амалия держала под контролем машины на шоссе. Она понимала, впрочем, что при хорошо поставленном наблюдении машины-соглядатаи могли регулярно меняться и не вызывать подозрений, но, с другой стороны, способен ли был противник за считанные часы организовать это наблюдение? Становилось все теплее. Когда на дорожных указателях появился славный город Коньяк, Амалия попросила мужчин не глядеть назад в переоделась в шорты и открытую блузку. И снова, десятый раз за эту дорогу, вспомнила Марту — как они всплакнули вместе и как старая дама просила ее беречься и не забывать, что она — женщина. Амми начала всхлипывать, а Берт немедля принялся что-то петь себе под нос. У славного города Бордо запахло морем и стало совсем жарко, мужчины сбросили куртки. Где-то у Дакса они снова перекусили, а там стало темнеть и пошли туннели и серпантины; Амалия легла на сиденье, и ей приснился сон.