Мост Верразано - Мирер Александр Исаакович - Страница 63

— Ничего я не говорю, — сказала Амалия.

Ее внезапно и сильно затошнило; перед глазами была широкая спина человека с автоматом, его черная кудрявая голова, лежащая на колесе, лицом вниз. И тот, второй, что шевелился, как краб в корзине. Она глубоко вздохнула, перебарывая тошноту, и выговорила:

— Не думаю, чтобы ждали. Три группы убийц — это надежно, больше просто не надо.

— Этим людям не жалко, Амми…

— Слишком много исполнителей — тоже нехорошо. Люди пробалтываются, опять-таки полиция, — объясняла Амалия, чтобы не молчать. — Ты понял, что они были американцы? — Он помотал головой. — Одежда, обувь… латины, скорее всего. И — крепыши, тренированные. Полиция таких не любит в Европе. Но все-таки, когда будем выходить у Марты, надо включить машинки. — Она потрогала Невредимку на поясе; машинка была теплая — нагрелась от ее тела. — Ты молодец, что не хочешь это никому продавать. Ты — Умник…

Он мрачно ухмыльнулся и продекламировал:

— «…Кто покупал, кто продавал, кто лгал, кто слезы лил…»

— Что-что?

— Это стихи, Амми.

Она спросила, что за стихи, и он в трех фразах объяснил ей, кто такой был Оскар Уайльд, думая при этом, каково ей приходится и как замечательно она владеет собой, и что эта невежественная американская девочка понимает все, что надо понимать хорошему другу, — как она мгновенно поняла и то, почему он хочет скрыть Невредимку от всего мира, и то, почему он соорудил все-таки эти машинки — предвидя, как события пойдут дальше. И поняла без всяких слов, почему он, опять-таки все предвидя, передал Клему Гилберту свой автомобильный двигатель: потому что нельзя было не попытаться отдать его миру. Ее можно будет научить массе разных интересных вещей — научить читать книги, научить системно понимать окружающее. Языкам, конечно же. Отважный маленький рыжик… Он не думал о мертвецах, оставшихся позади, может быть, впервые в жизни он всерьез размышлял о женщине — и когда они проезжали железнодорожную станцию в Зандаме, и когда проскочили по очередной развязке на дорогу в Занстадт. На мгновение он ощутил острую тревогу — как все пойдет, когда они окажутся взаперти, в его пиренейской усадьбе?..

Колеса прошелестели по узенькой деревенской улице; вот поворот налево — к дому Марты Лионель. Благостная тишина, обычная благостная тишина, лишь вдалеке блеют овцы; еще поворот, и впереди обнаружилась сама Марта. Она ехала на велосипеде за покупками; в корзинке, прикрепленной к рулю, сидела кошка.

— Там у них шум-тарарам, — сказал Джо Бернанос. — Старикан объявил общий траур, сам, говорят, нацепил черный костюмчик.,

Речь шла о Лентини; имя его, как было принято, не называлось, и Джо на всякий случай говорил шепотом.

— Потерял семерых крестников… — Бернанос покачал головой. — Трое в больнице, четверо в морге.

— В газетах говорилось о восьми, — сказал Мабен. — Пять убитых. Странно.

— Ничего странного, прикупили кого-нибудь из местных. Не в том дело, Жако: твои-то подопечные живы? А охрана? Это они их… того?

— Огневого контакта не было. Подопечные скрылись вместе с моим человеком, — еще невыразительней, чем обычно, произнес Мабен. — Возможно, вместе с ними скрылся человек Ренна. Пока всё.

— Это точно? — наседал Бернанос.

— Точно, точно…

Мабену не хотелось рассказывать, как три часа назад ему позвонили и тонкий голосок промяукал, что «одна его молодая знакомая» просила передать — его друзья живы-здоровы, они очень Мабена благодарят, и еще просила не поминать ее лихом.

— Одной заботой меньше, — сказал он.

— Или больше, — возразил Джо. — Теперь они возьмутся за твоего парнишку. По-моему, должны взяться. — Бернанос стремительным движением подхватил со стола чистый бумажный квадратик и сложил вдвое. — Говорю тебе — тарарам, его тридцать лет так не прикладывали, старикашечку нашего. Лучшие из его охотников за скальпами: Мигун, Кречет, Эрви-Удавка… Слышал о таких?

— Не по моей части, — сказал Мабен.

— Они как раз и лежат в морге. — Джо аккуратно складывал бумажного голубя; было видно, что Бернанос не верит старому другу. Он спросил еще раз:

— Говоришь, не было огневого контакта? А какой был?

— Никакого! — уже с раздражением ответил Жак. — Не знаю, да и знать не хочу, кто перестрелял этих мигунов!

— Зря, зря, это зря, — пробормотал Джо. — Если Старикан считает, что…

— Ты думаешь, если он поймет, что его людей перебили не мы, он не будет охотиться на господина Гилберта?

— Нет.

— Так что тогда за разница?

— Злость, — изрек Бернанос. — И месть. Он остаток души продаст сатане, чтобы отомстить. Его тогда не остановишь… Впору ехать к нему и объясняться.

— Ты рехнулся, братец Джо.

— Скоро рехнусь, Жако. С твоими идиотскими делишками.

Он смял голубя, бросил на пол и выудил из кармана дискету. Все свои записки он подавал на дискетах, которые — по крайней мере, теоретически — мог прочесть только Мабен.

— Полюбуйся, мой красавчик. Полюбуйся и подумай. Пока.

Мабен заранее знал, что он там прочитает: купили того стража закона, возможно, купили этого. Надо опять ехать к фэбээровцам и объяснять им, что белое — это белое, а черное — черное…

Он вставил дискету в компьютер и увидел именно то, что ожидал. Купили еще одного — наверняка — и двоих предположительно. Нет, с Уэббом разговаривать далее бессмысленно; надо упросить своего шефа, чтобы он побеседовал с их высоким шефом или с министром юстиции. И упросить немедленно, потому что Джо прав: разъяренный Лентини медлить не будет.

Синьор Лентини был более, чем разъярен; ему было страшно. Джо Бернанос, ни разу в жизни не видевший его воочию — только на экране, когда демонстрировались оперативные съемки, — понял правильно: процветающему старому бандиту не бывало страшно с шестьдесят первого года. Тогда его жизнь воистину висела на волоске, но сейчас ему было страшно от непонятности. После побоищ на шоссе его голландский резидент сразу бросился на ферму «Баггес» (которую они только что нашли с немалым трудом, выбросив кучу денег) и установил, что немцы-охранники в этих побоищах не участвовали. Они сидели на месте, уехал только хозяин со своим инженером, своей бабой и старшим охранником. Невозможно было представить, чтобы эти четверо управились с его людьми; тем более невозможно, что их было не четверо — старший охранник (по докладу резидента) был куплен с потрохами и сам предложил схему операции. И тоже погиб. Трое! Три дилетанта положили семерых его профессионалов! Один Тони по кличке Кречет стоил семерых.

Старый гангстер, одетый в костюм для гольфа (столь же дорогой, как у старого господина Уайта, то есть у дядюшки Би), ходил большими шагами по лужайке за своим домом (очень похожим на дом старших Гилбертов в Майами), пытался переварить все это и управиться со страхом.

Прошлым утром он послал в Амстердам своего порученца Марино, необыкновенно шустрого молодца из новой поросли, чтобы тот собрал информацию и, главное, уцепился за след беглецов. Через тринадцать часов Марино доложил, что резидент насосался наркотиков и валяется в отключке — ну, это было понятно: ротозей полагал, что курносая уже стучит в его окно и ухмыляется Однако же, по мнению Марино, операция была организована чисто, даже мастерски, без упущений: о том, как она развивалась, рассказал ему один из раненых, которому досталось меньше, чем другим (пришлось подкупить полицейских, чтобы проникнуть в больницу). Шустрый Марино успел также побывать в морге, опознал своих и старшего охранника-немца (по фотографии) и клялся, что их побили из каких-то небывалых пушек: входные отверстия — размером с долларовую монету, а выходные — в два кулака. При этом — согласно рассказу раненого — объекты не стреляли в группу Эрви, в их машине были подняты стекла. По голосу Марино было слышно, что он ничего не понимает и сам готов насосаться наркотиков и накрыть голову подушкой… Насчет же беглецов он ничего доложить пока не мог — этого, впрочем, Лентини и не ждал от него так скоро.