Факультет патологии - Минчин Александр - Страница 2

— Шурик! — Мы обнялись с ним, как родные. В какой-то мере мы были с ним — родные. Или станем позже. (Его жена… Ну, да это не важно сейчас.)

— Ты что здесь делаешь? Как ты сюда попал?

— Буду учиться на этом курсе.

— Как?! — и тут я вспоминаю, что он этот фокус с психдиспансерами проделал раньше меня.

— Я рад тебя видеть, Саня, — говорит он, и мы улыбаемся. Знаем чему.

— Пойдем ударим по пиву, что ли, как в прежние времена?

— Конечно! С удовольствием! Сколько времени прошло с последнего раза?

Мы вышли из института и пошли в ту сторону, где была пивная.

На сегодня институт был, кажется, закончен. Он закончился при неначавшихся занятиях. Которые шли своим чередом. Никого не касаясь.

У меня есть деньги, и я покупаю четыре кружки пива. Мы отходим от подавалки, вечно кричащей на алкоголиков, у них постоянно то две, то одной копейки не хватало, и заговариваем.

— Ну, как ты, Шур, что нового? Сто лет тебя не видел.

Фразы были банальные, но я действительно год его не видел и был очень рад.

— Женился я недавно, летом.

— Да ты что, смеешься?!

— Нет, Сань, правда.

— Не может быть! Откуда она?

— С нашего прошлого курса, помнишь, на котором мы учились. — Он улыбнулся. Слово учились звучало для нас сакраментально, так как его видели на том курсе, по-моему, два раза, а меня и того меньше. Я все никак не могу поверить в свершившееся: мой Шурик — муж.

— А я ее знаю?

— Может быть, видел когда, но вряд ли, тебя ж почти никогда на занятиях не было. А она не очень заметная.

— Почему ж так быстро, Шур, а?

— Да в общежитии был, напился немного, то ли много, ну и полез с дури на нее, давно девочки не было. Потом жениться пришлось. Вроде неудобно.

Шурик — совсем тощий, тихий и улыбчивый, как он мог полезть на кого-то, к тому же живого… — я не представлял. Но раз он говорит, я ему верю.

— Но она-то тебя любит?

— Не знаю даже.

Я не стал допытываться. Или выяснять.

— Ну, за твою свадьбу или женитьбу. Как это там называется, — и кружки наши боками своими глухо чокнулись.

Мы резко отпили так, что на дне едва осталось. Я всегда все любил пить залпом, сразу. А Шурику без разницы было, он просто копировал меня. Поставил бы я кружку раньше, и он бы остановился, а так ему было скучно одному, останавливаться.

— Ты думаешь, ей прописка нужна? Они все хотят в Москве остаться…

— Не знаю, Сань. Она вроде неплохая девочка. А что ей нужно, это мне не понятно. Увидишь ее сам.

— Но она-то тебе нравится?

— Не знаю, раньше вроде нравилась, а сейчас как-то неясно.

— Ну, как же так можно, кто так женится?

— А почему нет, Сань, почему нельзя?

И вправду, подумал я, почему нельзя. Кто-то придумал глупые правила. А на самом деле — все можно. Возражать было нечего, и я взялся за вторую кружку пива. Шурик скопировал меня.

— Сань, а ты как был, чем занимался?

— Ты помнишь, научил меня, как делать и что сказать психдиспансерным акробатам. Ну, что голова не работает и так далее. Я сделал, как ты учил. Бросил я институт, кажется, когда с Натальей расстался. И уехал на север, чтобы деньги большие заработать, чтобы жизнь у меня была другая и не зависеть от отца. Да и тяжело было жить с ней в том же городе, ее не видя. Сначала собирался в Магадан, хорошо, одна добрая женщина завернула, помнишь, я тебе рассказывал, у нее библиотека большая, великолепная. Уехал вверх от Архангельска, по Двине.

Из Магадана, думаю, точно не вернулся б.

— Эх, Архангельск, милый город. Помню, как два мужика отделывали меня там в порту, за отцовские часы: им на водку не хватало.

— Шур, стою я на одном колене, почти падаю, кровь из двух ноздрей фонтаном брызжет, течет, — они еще трезвые были, когда меня встретили, злые, пить им хотелось. А когда у них пить хотят, то лучше сразу сдаваться, не сопротивляясь: в клочья разорвут. Поднял я что-то с земли, типа металлического бруса, заостренного, ну и ору, вернее, орать я не мог — кровь в глотку лила, капала… Но говорю: «Подходите, суки. Первого и уложу навсегда», — а в голове у меня уже плывет, мутится. Еще минута, и нет меня: Двина рядом, и под причал, чтобы следов не осталось. Порт, трудяги, — такое дело.

Шурик отпил пива быстро.

— Самый здоровый и двинулся на меня. Я на коленях стою, ничего не вижу. Темно глазам, они отделали. Восстал я, когда ему шаг оставался. И он его, на свою голову, делает. Шур, я размахиваюсь, а он руки вверх к голове поднимает, защищается, да я сообразил вовремя — убью ведь (брус железный и конец острый, как штык), — сдержался и как уделал его по яйцам, он аж волчком, с клекотом и воплем закрутился. И покатился. Друг его — бежать куда глаза глядят, куда попало.

— Шур, я видел, как люди волчком ходят, ты знаешь, где я вырос, — Кавказ, страшное место, но чтобы так вертелись, даже я не видел никогда. Первый раз ударил ногой, и думаю, последний. А что было делать, я б оттуда живой не вырвался, точно.

— А дальше что, Сань?

— Я не знал, куда побежал тот мужик, но знал, что вернется, вернутся, — город переполют, а меня найдут: они ж портовые были, знали, что я не местный. Сел на первый рейс, который летел до наших мест, оказалась Тула, и поручил свою душу грешному… ненавижу самолеты, не терплю. А уж из Тулы зайчиком на электричке добирался. До Москвы бы мне все равно на билет не хватило.

— А институт как же?

— Вернулся обратно, а меня уже на отчисление подали. Мама срочно прилетела, слезами, мольбами выбила мне задним числом академический. Твоя наука помогла, больше ничего не подходило. А потом — попал туда. Доигрался, вернее, переигрался.

— Ты что, правда, там был?..

— Да. Это не так страшно, как кажется.

Мы отпили пива. Шурик вздохнул глубоко, и непонятно было, что ему кажется. Или ему ничего не казалось, он тоже в психдиспансере на учете стоял…

— А как… Наталья? — Он посмотрел на меня.

Он знал все. Это была моя любовь на первом втором курсе. Я встречался с ней, забыв про все и вся на этой грешной, душной земле, и мир мне волшебным казался, а она божественной и сказочной. Такое, наверно, бывает раз в жизни у каждого. И мне очень жаль, у кого это не было. (Все эти муки, радости, чувства, страдания, горести и сладости, замирания и вздрагивания, взлеты и падения необходимо пережить, испытать хотя бы один раз, — тогда живешь, тогда не прозябаешь, а иначе жизнь — пуста.)

Теперь я снова на втором курсе, но нет Натальи у меня.

И больше не будет… никогда.

— Живет как-то… Мы с ней дружим теперь. Иногда встречаемся, просто так, как друзья, и все повторяем, что мы — друзья.

— А ты к ней все по-прежнему…

И тут появилась эта пятерка и подошла к нам: две девочки и три мальчика.

— Привет, алкаши! — сказал тот, в голубой рубашке, имени которого я не знал. Она у него то голубая, то синяя была, меняющаяся.

Шурик улыбнулся, он вообще всем улыбался. (Такой человек.)

Пятерка дружно ушла к ларьку.

— Он тебе не действует на нервы?

— Саш, пожалуйста, не надо.

Они принесли, наверно, кружек двадцать пива и поставили на стойку, где стояли почти пустые — Шурика и моя. Покупал парень без имени.

Он облокотился на стойку и долго посмотрел на меня:

— Моя фамилия, — сказал он четко и раздельно, — Юстинов, зовут меня Андрей. Можешь звать меня Андрюша.

Но там было больше понту, чем дела. Я это сразу почувствовал.

— В этом есть какая-то необходимость? — спросил я.

— Конечно, — строптовато заявил он; от слова «строптивый», кажется.

— Например?

— Мы же будем учиться на одном курсе. Сокурсники зовется.

— Мне это совсем неинтересно.

— Да ты чего, парень! — ухмыляется он.

— Послушай, мне не нравятся твои шутки, реплики и прочее. К тому же, как ты ко мне обращаешься: у меня имя есть…

— Саш, не надо, — попросил Шурик и улыбнулся просительно, он всегда улыбался. Даже кому не надо.

— Да ты че, парень! — сказал тот. — Драться, что ли, собрался, — и расхохотался, остальные поддержали. И превратили все в шутливые тона.