Факультет патологии - Минчин Александр - Страница 1

Александр Минчин

Факультет патологии

Ради которой и было написано в тоскливое лето 1979 года

Впервые роман в несокращенной редакции был опубликован в 1986 году в Нью-Йорке в Издательстве А. Платонова.

БЛЯДСКИЕ СТУДЕНТЫ

Начну-к я с первого года обучения. Итак, год первый. Но чтобы сразу сказать, то я пришел на второй. Так что начнем с него.

О втором: я был в академическом и первый семестр вообще не занимался, поелику вроде прошел его в прошлом году (но с другим курсом). А во втором семестре я не начал сначала, так как тоже вроде как-то начинал, тогда и не было необходимости повторяться. Короче, я был еще тот студент.

А начал я, когда кончали.

Появившись именно на этом курсе того же факультета, где обучался раньше до академического отпуска, педагогического института им. Льва Троцкого московского города Москва. Или, если хотите, столичного города Москва. Как хотите, так и будет.

Можно и по-нормальному, а то все говорят, у меня закрученность в мыслях какая-то. И в голове не упорядочено. Так и быть, раскручу. Начну с самого начала, изначального и нормального. Учусь я на факультете русского языка и литературы, вернее, учился, так как на втором (первом) курсе мне понадобилась передышка. (Пришлось ее исполнить как медицинскую.) Я тогда «переутомился». И теперь начинаю с начала, то есть почти с самого конца — март скоро упадет под ноги апреля, — но нового курса.

Это был еще тот курсик.

Я видел много людей и встречал разных достаточно. Но таких, какие были на этом курсе, я не встречал никогда. И, думаю, уж не встречу больше.

Прежде всего скажу, что я провинциальный мальчик и кое-какие понятия, такие, как лесбос или братие члена в рот и засовывания его туда — глубоко, были неизвестны мне когда-то или претили как-то. Но обитателям этого курса ничего не претило, им было известно все до самого упора, до шейки матки, до упирающегося конца. Граждане этого курса жили удивительно.

Также добавлю, что такие вещи, как гомосексуализм, гетеросексуальность (явно выраженная), вандализм и кретинизм (не явно выраженный), просто вызывали отвращение во мне какое-то. Но не у граждан.

Это был необыкновенный курс. На нем существовало все, что вашей душе было угодно, и даже если это не было угодно, оно все равно существовало. И было на нем.

Итак, я объявился на этом курсе в середине второго семестра моего второго курса по второму разу. Приближалась весна, таяла вода, снега бежали и непойманные убегали куда-то, неизвестно куда. Но их никто и не ловил, эти снега. Да и кто будет, да и кому это надо, да и кто бы этим занимался, — не хватало еще этого — ловцов снега.

Когда я появился, весь цвет, вернее, вся краса этого курса стояла на теплой лестнице, сбоку от аудитории (в ней шла лекция). Аудитория была большая, амфитеатром поднимающаяся ввысь и имеющая посередине два выхода. Так что из этого амфитеатрического заведения можно было легко уходить с середины лекции или приходить к ее концу, когда бывала перекличка. (А она бывала, иногда…)

Лестница, куда выходили средние верхние двери аудитории, была большая, в три пролета, и называлась почему-то «теплая», но кавычек никто не использовал: вся жизнь закавыченная была. И как раз у перехода второго пролета стоял этот замечательный цвет того прекрасного курса, на который пришел я.

Ну, да я опять перекрутился, простите. Дальше — проще.

Бородатый мальчик сидел на стуле, и по его рубашке струились подтяжки. В прелестных полосах. На его коленях сидела девочка с большим задом, влекущего (то ли увлекающего) размера. И это в то время, когда шла лекция, на глазах у всего народа. Они о чем-то разговаривали, не обращая ни на кого внимания. Рядом у перил стоял еще мальчик, с ним девочка: ее я вроде встречал где-то, но где, не помню. И толстый парень, который меня, кажется, знал; он так и сверкал масляными волосами. Я стал вспоминать, но не про мальчика, а про девочку: где я ее встречал, и вспомнил. Около года назад я выходил из читального зала, а она орала подружке, проверяющей, зарегистрированы ли полномочия читательского билета, какие противозачаточные таблетки она принимает и сколько раз в месяц пьет. И очень громко, что как-то удивило меня, это на первом курсе, все-таки я тогда на втором учился. Сейчас я опять на нем.

Она мне первой и кивнула:

— Здравствуй. А ты что, будешь учиться на нашем курсе?

— Да, — ответил я.

И все посмотрели на меня.

— Как тебя зовут? — спросил парень с маслянистыми волосами, я бы сказал, волосами из масла.

— Саша, — ответил я. И поздоровался.

— Меня Ира, — сказала противозачаточная девочка.

— А меня Лена, — сказала девочка с большой попой, сидящая на коленях мальчика, по которому шли подтяжки.

— Васильвайкин, — официально представился тот. Вообще он был среди них самый серьезный. (Или таким казался. Или ему хотелось таким казаться.) Мне понравилась его фамилия.

— Боб зови меня, — сказал мальчик с волосами из масла.

И только последний, пятый, оставшийся мальчик ничего не сказал, никак не представился и лениво посмотрел на меня. Как на все уже давно виденное, как на просмотренный фильм. Однако я не был этим фильмом — им еще предстояло просмотреть меня.

Я всем кивал вежливо и говорил «очень приятно», это звучало неслабо, классно так как-то. Тем более для нас, молодняка: мы ведь не были еще солидны и не несли на себе бремени жизни в чаще ожидания.

Я стоял и смотрел на них, они смотрели на меня. Все ждали, кто начнет. Мы как бы снюхивались. Знаете, как собаки на улице.

Нам еще предстояло долго в одной упряжке бежать.

Начал Боб с волосами масляного цвета:

— Ты как к нам попал, откуда?

— Из академического, — ответил я.

— Как тебе удалось? — спросил серьезный Васильвайкин. — Какое заболевание? — Он, казалось, все знал. То ли догадывался.

— По психике — психиатрическое, — ответил я.

— А ты что, и в психушке был? — Спрошено было на всякий случай: мол, куда тебе там.

— Два месяца, — ответил я.

Все сразу посмотрели на меня очень внимательно. И с долей уважения. Это было неожиданно.

— Симулировал? — спросил Васильвайкин, который догадывался.

— Вроде.

Девочка Ира в красненьком платье синими брызгами смотрела на меня. Разбрызгивая эти брызги. Расширенными глазами.

— Должны были исключить из института, пропустил много, нужен был академический. Кто-то научил как, я пришел в диспансер и сказал, что болит голова; и что читаю, то не понимаю, не понимается читаемое. Так и попал туда, потом еле вырвался.

— Ну и как там? — спрашивает Боб, все уже ждали рассказа.

— Конечно, публика там небывалого класса. И страшного много и смешного. А вообще все это ужасно. Санитары, шоки, доктора… — Я встряхнулся: — Там был один мужик Рома, он боксом занимался, его дважды трахнули в одно и то же место на голове, и он семнадцать лет из дурдомов не вылазил. А к моему появлению… — Все внимательно слушали.

— Это что, — перебил меня парень в синей рубахе, не представившийся. — Боб, я тебе вообще гениальную историю расскажу: у меня клиент был, так тот в 51-м отделении Кащенко сидел, это такое отделение, откуда, практически, не выходят никогда или очень редко… — и он стал рассказывать историю, все стали слушать его, забыв про меня.

И в этот момент я увидел Шурика. Того, который учил меня, как разыгрывать из себя дурного и подавленного, короче, больного на голову.