Судьбы и сердца - Асадов Эдуард Аркадьевич - Страница 53

Приготовьтесь к новому огню!

Жмите, шпарьте до седьмого пота!

Если ночью не пройдет пехота,

Залп с рассветом. Я вам позвоню.

Вот он, наш «артиллерийский бог»! —

В генеральских полевых погонах

И, хоть был он и суров и строг,

Все-таки в лихих дивизионах.

В пересвисте пуль на огневой.

В громе залпов на переднем крае,

Всюду по-суворовски простой,

С честною и храброю душой,

Был он и любим и почитаем.

Враг плевался тоннами тротила,

Только врешь, не выдержишь, отдашь!

Три-четыре дня еще от силы

И — конец! И Севастополь наш!

Три-четыре… Ну совсем немного…

Да была загвоздочка одна

В том, что многотрудная дорога

Под конец особенно трудна.

Ведь тому, кто вышел из огня

Сотен битв, где и конца не видно..

Как-то до нелепого обидно

Пасть вот в эти три-четыре дня.

Впрочем, что с судьбою препираться?!

Фронтовик бессменно на посту.

Здесь война. И надобно сражаться

И кому-то солнцу улыбаться,

А кому-то падать в темноту…

2

Ax, как буйно яблони цвели

Той военной, майскою весною,

Будто вновь рванулись от земли

Парашюты в небо голубое!

Или будто, забывая страх,

В трех шагах от грохота и горя

Сотни чаек, прямо из-за моря

Прилетев, расселись на ветвях.

Словно снегом ветви осыпали

Все вокруг на целую версту.

Только хлопцы вряд ли замечали

Неземную эту красоту.

Мать-земля, не сетуй на ребят,

Ибо сад в жестокой обстановке

Мог ли быть хоть чем-то для солдат,

Кроме белопенной маскировки?!

Будет время, и настанет час,

И ребята где-нибудь у дома

Белым жаром яблонь и черемух

Встретят свет привороженных глаз.

Ну а тех, кто не придет домой,

Ты, как мать, и примешь и укроешь,

Соловьиной песней успокоишь

И осыплешь белою пургой…

Память, память. Нелегко, не скрою,

Возвращать исчезнувшую тень.

Что ж, давай же вспомним этот день

Перед тем, перед последним боем…

Быстро цифры множа в голове

И значки условные рисуя,

Я сижу под яблоней, в траве,

Нанося на карту огневую.

Муравей по карте пробежал,

Сел и пузо лапками погладил.

Ну ни дать ни взять солидный дядя.

Что там дядя — целый генерал!

Обошел сердито огневую,

Ус потрогал: дескать, молодец!

А потом, отчаянно рискуя,

Дунул прямо на «передовую»,

Наплевав на вражеский свинец.

Не спеша у немцев покрутился.

Вдруг насторожился и затих,

И затем обратно припустился…

То-то, брат, не бегай от своих}

Вот и нам бы действовать так юрко!

Кто-то веткой хрустнул за спиной,

Почему-то сразу, всей душой,

И не обернувшись понял: Шурка!

Села, быстро за руку взяла.

— Извини… Не помешаю? Можно?

До чего же рада, что нашла.

Я ведь нынче даже не спала,

Вот тревожно как-то и тревожно.

Словно сыч уставилась во тьму

И не сплю. Себя не укоряю,

Но причину так и не пойму.

— А теперь-то знаешь почему?

— А теперь как будто понимаю.

Завтра ты идешь на огневую?

— Нет, наверно, не пойдет никто.

— Не шути. Я знаю.

— Ну и что?

Ведь не с прошлой пятницы воюю!

С ревом пролетев над головами,

Грохнул за оврагами снаряд.

И, тряхнув испуганно плечами,

Сад рассыпал белый снегопад.

— Можешь ехать. Ну и шут с тобой!

— Тоже мне веселое напутствие.

— Нет, прости. Я глупая… Постой…

Но сейчас прошу вот всей душой,

Я ведь не шутила о предчувствии.

Понимаю, чушь и ерунда.

Я сама ругать себя готова,

Ничего не будет никогда!

Но послать ведь можно же туда

Ну хоть раз кого-нибудь другого?!

Вроде улыбнуться попыталась,

А потом упала на плечо

И впервые горько разрыдалась

Как-то вдруг по-детски, горячо.

Ни от горя, ни от резкой фразы,

Ни от злых обид или похвал,

Никогда нигде еще ни разу

Я тебя в слезах не заставал.

Замолчала, руку отвела:

— Погоди, не утешай, не надо. —

Улыбнулась повлажневшим взглядом.

— Видишь, вот и Шура не скала.

От пригорка к морю — две дороги.

На поселок издали взгляни —

Словно путник, вытянувший ноги,

Сунул в воду голые ступни.

Две дороги — разные пороги,

За спиной двадцатая весна,

Две дороги у войны в залоге,

И бог весть какая суждена…

Но какие б ни гремели грозы,

Шурка, Шурка, светлая душа,

С этою улыбкою сквозь слезы

До чего ж была ты хороша!

— Ты скажи мне честно, как бывало!

Даже жизнь до ярости любя,

Ты б в огонь когда-нибудь послала

Ну хоть раз кого-то за себя?

Я спросил. И ты молчала хмуро.

Ах, как долго мучился ответ.

— Хорошо… Ну, вероятно, нет…

Но пойми!

— Я понимаю, Шура.

Ты мой самый задушевный штаб.

Только что нам краешек передний!

А к тому же ведь последний залп.

Понимаешь, самый распоследний!..

Годы, годы… Рыжий листопад,

Голубые зимние метели,

Где сейчас тот яблоневый сад

В шрамах от пожаров и шрапнели?

Может, сгинул в душный суховей

Или стал ворчливее и гуще,

Только вечно в памяти моей

Он все тот же: юный и цветущий!

Вот и нас с тобою, вот и нас

Вижу вдруг взволнованно и четко:

Эту грусть тревожно-серых глаз

И слезинку возле подбородка.

Вижу пальцев легкую печаль,

Гладящих мне голову и руку,

И морскую, ветровую даль,

Словно предвещавшую разлуку.

Встала. Взглядом обежала сад.

— Ох и яблок тут, наверно, зреет!

Жаль, нельзя вот так: цветы белеют,

А под ними яблоки висят…

Ну пора. Но поимей в виду,

Завтра я приду на огневую.

Что смеешься? Думаешь, впустую?

Да хоть в ад упрячешься — найду!

Я смотрю, как ты мне улыбаешься,

И отнюдь не ведаю сейчас,

Что в душе ты навсегда останешься

Вот такой, как в этот самый час,

Как стоишь ты, глаз не опуская,

Словно бы задумалась о чем,

Тоненькая, светлая, прямая,

С яблоневой веткой за плечом…

Я смотрю и даже не предвижу,

Что ни глаз, ни этого лица

Никогда уж больше не увижу,

Никогда… До самого конца…

Надо бы листок перевернуть,

Но сейчас, в последнюю минуту,

Я не в силах, кажется, шагнуть

И все медлю, медлю почему-то…

На душе щемящая печаль,

Был иль нет я в юности счастливым,

Только нынче, вглядываясь в даль,

Мне до боли расставаться жаль

С этим днем весенним и красивым.

И пока не опустилась тень,

Тщусь запомнить все его приметы.

Ибо это мой последний день,

Полный красок, облаков и света…

Жизнь не ждет. Она торопит в путь.

Ах, как было б славно, вероятно,

Если б каждый почему-нибудь

Мог хоть раз свой день перевернуть,

Словно лист тетрадочный, обратно…

Ну да раз нельзя, так и нельзя!

Было все обычным: огневая,

Рев машин, хорошие друзья

И в дыму дорога фронтовая.

Враг, пока не наступил рассвет,

Бил всю ночь, снарядов не жалея,

И разгрохал нашу батарею,

А у друга, у соседа — нет.

Значит, было до зарезу надо,

Чтоб напор пехоты не ослаб,

Передать товарищу снаряды

И рвануть наш знаменитый залп.

Сделать быстро, точно по часам,

И расстаться с краешком передним.

Но комбат, как в море капитан,

Пусть хоть смертью пахнет ураган,

Все же сходит с мостика последним.

И уж вспоминать так вспоминать:

О дороге в огненной завесе,

О пехоте, что не может ждать,

И о том и о последнем рейсе…

Как с шофером в грузовой машине

Сквозь разрывы мчались напролом

Вверх по склону в стонущей кабине

По воронкам, по разбитой глине…

И еще, наверное, о том,