Спроси у марки - Свирский Владимир Давидович - Страница 24

По дороге Юраня мучительно вспоминал, каким был тот пьяница, но так и не вспомнил. Около магазина стоял похожий дядька — продавал безухого плюшевого мишку. Юрасов дважды прошел мимо, но дядька не обратил на него никакого внимания. Нет, не тот.

Что делать? Кляссер с „Эйвазовыми“ жег Юранины руки. Поехать на дачу к Григорию Александровичу и рассказать? Нет, нет, стыдно, ужасно стыдно! Куда угодно, только не к Боровому! Обменять? Конечно, обменять, и дело с концом! За „Эйвазовых“ можно получить хорошую марку, даже „Ополчение“, гашеную, конечно.

Обменять можно было в двух местах: в лесу у больницы пароходства и около филателистического магазина. В лесу — только по воскресеньям, около магазина — в любой день. Так как была среда, Юраня пошел к магазину.

В подворотнях соседних с „Филателией“ домов отиралось человек тридцать — взрослые и подростки. К нему тут же подкатилась маленькая, толстенькая, совершенно лысая личность и вкрадчивым голосом осведомилась:

— Чем интересуетесь? Имеется „Космос“, „Фауна“, „Спорт“». Другие вас надуют, молодой человек, берите, а то я тут одному обещал… Так выгодно вам никто не отдаст!

Создавалось впечатление, будто цель его жизни — сделать для Юрани доброе дело, что он всегда об этом мечтал и сейчас бесконечно рад возможности осуществить свою заветную мечту.

— Меня «Ополчение» интересует, — ответил Юраня. — А в обмен есть «Эйвазов». Оба!

— «Ополчение»! А у вас губа не дура! Да знаете ли вы, как нынче идет «Ополчение»? Покажите мне ваших «Эйвазовых», я за них, если в хорошем состоянии, тоже раритетик вам предложу!

«А может, и правда, — подумал Юраня, — обменять на что угодно, чтоб не вспоминать. Конечно: обменять и забыть!»

Толстенький человек ловко выхватил пинцетом одного «Эйвазова», поглядел на свет, недовольно буркнул что-то по поводу качества, хотя марка была в идеальном состоянии, и воскликнул:

— Считайте, что вам повезло, молодой человек! Я вам дам в обмен такую цацу, пальчики оближете! Вы мне симпатичны! Поэтому я вам расскажу правду об этой марке. Другому бы я не сказал, а вам скажу. Вы что же, действительно, верите, будто он полтораста лет прожил? Как бы не так! У них же там раньше никаких документов никогда не было. Кто сколько сказал, так и записывали. Ну, а этот, Эйвазов, понял, как выгодно прикинуться столетним! Тут тебе и почет, и деньги, и все такое! Вот и марку выпустили! Вы думаете, он за это не получил? Ого! Держи карман шире, такой куш отхватил, нам и не снилось… Каждый устраивается, как может…

Он вдруг перешел на шепот:

— Вот вы, например… Я же понимаю: марку-то вы подтибрили! Откуда бы иначе у вас взялся «Эйвазов»?! Но мне до этого нет никакого дела! Если у вас еще появится что-нибудь в этом роде, я к вашим услугам, запишите мой телефончик…

— Ничего я не подтибривал! — выкрикнул Юраня и выхватил свой кляссер.

Как только он вышел из подворотни на улицу, его догнали двое парней лет по двадцати. Один — с обвислыми рыжими усами, другой — с черными баками.

— А ты молодчага, что отшил этого барыгу! — похвалил усатый. — «Ополчение» я тебе дать не могу, а пятерки не пожалею. По рукам?

— Пятерку за марку? — ужаснулся его товарищ. — Да я б за нее и пятака не дал! Пять рублей — это ж канистра пива.

— Не обращай внимания! — сказал Юране рыжий. — Он в филателии ни черта не смыслит. Показывай своего долгожителя!

Продавать Юраня не любил. Обмен — другое дело: вещь отдал, вещь получил. А продал — вроде бы предал, на мороженое или конфеты сменял. Когда он видел филателиста, продающего свою коллекцию, у него начинало сосать под ложечкой. Ему представлялось, что того толкнула на этот шаг какая-то страшная беда… Кляссеры с продающимися коллекциями представлялись ему полем проигранной битвы, на котором лежат убитые, стонут раненые, хозяйничают мародеры. Вот страница… В ней нет всего лишь двух марок, а словно ослепили ее. Потом возьмут еще и еще. Раньше сюда допускались только друзья, а теперь каждый лезет в заветный кляссер пинцетом, а то и пальцами! И не всегда чистыми…

Да, продавать Юраня не любил. Но сейчас ему так хотелось поскорее отделаться от злополучных марок, что он протянул их усатому.

— Кто это? — вновь вмешался чернявый, заглядывая через его плечо. — А, Эйвазовский! Художник, море рисовал!

— Сам ты Эйвазовский! — засмеялся товарищ. — Это ж долгожитель! Гляди сюда, видишь, сто сорок восемь лет прожил!

— Сто сорок восемь?! Не может такого быть!

— Почему же не может? Это известный факт. Я тебе давно говорил: книжки читать надо!

— Сто пятьдесят один, — уточнил Юраня. — Он еще три года жил после того, как марку выпустили.

— Вот это да! — восхитился чернявый. — Сколько же он пива выпил за свою жизнь?

— Они пива не пьют, — сказал усатый. — У них вино, они его как воду хлещут.

— Ну пусть по литру в день, ладно? — спросил чернявый.

И зашептал:

— В год, значит, триста шестьдесят пять литров, високосный не в счет, за десять лет — три тысячи шестьсот пятьдесят, за сто — тридцать шесть тысяч пятьсот литров! Соображаешь?! Нет, ты соображаешь?!

Больше Юраня слушать не хотел.

— Давайте обратно марки! — потребовал он.

— Это почему же? — искренне удивился рыжий. — Если тебе мало, я могу добавить.

— Не хочу!

— Как знаешь… Чудной ты какой-то! Бери свое сокровище, только потом не жалей!

Юраня неловко сунул кляссер в карман и, не оглядываясь, зашагал прочь от магазина.

«Может, выбросить? — тоскливо подумал он. — Пусть никому!»

Но бросить марки в мусорник у него не хватило сил. Закопать? Конечно, закопать! Глубоко, глубоко! А где? Около дома, в жилмассиве не закопаешь. Надо в лес.

Дома Юраня положил кляссер с «Эйвазовыми» в коробку из-под конфет «Ассорти», перепоясал ее крест-накрест клейкой лентой, взял кухонный нож вместо лопаты и сел в троллейбус.

Однако вскоре он ужаснулся своему решению, коробка показалась ему гробом, и, выйдя на кольце, Юраня уже твердо знал, что хоронить «Эйвазовых» не будет. Не может!

И тут ему бросилась в глаза светящаяся вывеска «Стол находок троллейбусного парка» — ее, по-видимому, забыли выключить. Решение пришло само собой. Он размотал коробку, вынул из нее кляссер с «Эйвазовыми» и, выбросив коробку в кусты, толкнул дверь.

Комната, в которую он попал, напоминала камеру хранения на вокзале, только поменьше. У деревянного барьера сидела за конторкой старушка в синем халате и ела халву, запивая ее прямо из бутылки кефиром.

— Зачем пожаловал? — добродушно спросила она, поставив бутылку. — Потерял чего?

— Нашел! — глядя в сторону, ответил Юраня. — Вот.

И положил перед ней кляссер.

— Нашел?

Теперь в ее голосе слышалось недоверие. Она убрала под конторку еду и, не дотрагиваясь до «находки», спросила:

— Где ж нашел-то?

— На заднем сиденье… В троллейбусе…

— Прямо так и лежало? Может, еще что было? Ну, сумка, кошелек?

— Больше ничего не было, — покраснев, ответил Юраня.

— У нас, парень, всяко случается, — миролюбиво сказала она. — А что в нем есть? Смотрел?

— Ага. Марки! Вот.

Он сам раскрыл обложки кляссера.

— Кто ж это такой благопристойный? Партизан?

— Нет! — улыбнулся Юраня. — Почему вы решили, что партизан?

— А они в кино все с бородами. На ученого вроде бы не смахивает, на космонавта тем паче. Кто ж тогда еще, как не партизан?

— Долгожитель это! Понимаете? Эйвазов его фамилия. Больше ста пятидесяти лет прожил. Понимаете? Он родился, когда еще Пушкин жил!

— Да что ты! — женщина даже руками всплеснула. — Вот намаялся, сердечный! Это правильно, что его на марке пропечатали.

Но тут в ее глазах вновь мелькнуло подозрение.

— Откуда ж ты про него все знаешь, если только сейчас нашел? Нет, парень, хитришь ты что-то! А ну, не вертай головы, гляди прямо!

— Хитрю, — подчиняясь ее приказу, покорно согласился Юраня.

И рассказал этой незнакомой старой женщине все. Та слушала внимательно, не перебивая, а, когда он замолчал, тяжело вздохнула: