Двое - Милн Алан Александр - Страница 27

– Бедняга Берти, неудивительно.

Бакстер выпустил облако дыма и наблюдал, как оно медленно превращалось в серую вуаль, повисшую неподвижно на уровне его взгляда. Вдруг он резким движением левой руки разогнал дым и продолжил рассказ:

– Девушка в черном. Как описать ее? Она была высокая и стройная и, казалось, напряженно ждала кого-то или чего-то, ждала, что произойдет нечто. У нее был – глупо звучит – хорошей формы нос и вздернутая верхняя губа. Именно эта короткая верхняя губа придавала ее лицу выражение ожидания, из-за нее рот был чуть приоткрыт и виднелись мелкие, снежной белизны зубы. Голова чуть наклонена, высокие скулы, румянец на щеках, но не от ветра или дождя, а от какого-то внутреннего огня. Было заметно, как он становился то ярче, то слабее... Видишь ли, Салли, это были времена, когда девушки еще не красились. Тогда гримом пользовались лишь актрисы и женщины сомнительного поведения.

Жаль, что я не могу описать ее лучше. Помню, я даже чуточку ее побаивался. Она казалась такой гордой, в ней чувствовалась порода. Все остальные девушки превосходили ее красотою, но, выражаясь их собственным языком, она была из другой конюшни. Глядя на нее за ужином, я раздумывал, отважусь ли я пригласить ее на танец.

Как только ужин кончился, мы уселись в экипажи. Я оказался в одной карете с нашей хозяйкой, двумя девушками – в розовом и голубом – и двумя мужчинами. Мы возвращались в Бистер невероятно долго, по дороге уговариваясь, кто с кем танцует. Когда мы добрались до места и оказались в танцевальном зале, я поискал глазами девушку в черном. Казалось, ее знают здесь все. Когда я сумел подойти к ней, у нее оставался всего один свободный танец. Последний. Двадцатый. Тогда, Салли, танцы записывали в специальную книжечку.

Бал оказался отвратительным. Любая из моих партнерш-продавщиц танцевала лучше всех этих девушек. А мужчины... Наверняка они были без шпор, но казалось, что со шпорами, – так сильно они то и дело задевали тебя по ногам. Ужасно. Время от времени мне удавалось пропустить танец и побродить с сигаретой, делая вид, что я кого-то жду; во всяком случае, так мне никто не оттаптывал ноги. К счастью, одна партнерша у меня была прекрасная – наша хозяйка; очевидно, ее кто-то подвел. Она состояла в каком-то родстве с Вестом и все расспрашивала меня о нем – а мне не хотелось признаваться, что мы не виделись с тех пор, как нам было по двенадцать лет. Раза два она опять спрашивала, в какой группе я охочусь, и тут же спохватывалась: “Ах да, вы же не охотитесь, вы уже сказали”. Право, мне стоило бы повесить на грудь объявление, чтобы не оставалось никаких сомнений.

Пришло время последнего танца, и я разыскал девушку в черном. Я устал и совершенно замучился и подозревал, что она тоже. Танцевали мы скверно. Мы кружились и кружились по залу, пока музыка не перестала звучать. Тогда все остановились и стали неуверенно хлопать в ладоши, а я молил Бога, чтобы и оркестр выдохся и можно было уехать. Но нет. Они начали новый вальс – “Сицилиетту”.

В тот раз я впервые услышал его; возможно, его и играли впервые. Может быть, сам дирижер написал его и решил попробовать под конец вечера, чтобы понять, как он пойдет. Играл один из известных лондонских оркестров. Мы снова начали танцевать, и в этот раз действительно танцевали. И неудивительно. Я никогда не встречал девушки, которая танцевала бы лучше; никогда на свете не было двух людей, которые так подходили бы друг другу. Наши лица находились почти на одном уровне, и когда я бросал на нее взгляд, я видел перед собой ее глаза и видел в них такой восторг, как будто наконец исполнилось то, чего она давно ждала.

Наверное, они играли эту мелодию целый час. Даже те, со шпорами, стали танцевать по-человечески и не давали оркестру уйти. Мы танцевали и танцевали, слишком счастливые, чтобы обменяться хоть словом, только время от времени улыбались друг другу. Потом все кончилось, и наш хозяин заторопил нас, говоря, что лошади больше не могут ждать, и мы поехали, рассевшись так, как раньше. Я вновь оказался в обществе девушек в розовом и голубом.

Мы вернулись в дом около четырех. Все сразу же разошлись по своим комнатам. Вест должен был возвращаться рано, это означало, что мы будем завтракать в семь. Я только тогда и услышал об этом. Когда я желал хозяйке спокойной ночи и благодарил ее, то ждал, что она предложит мне задержаться, но этого не случилось. Я бы, конечно, не отказался уехать более поздним поездом, но она, очевидно, считала, что мы с Вестом неразлучны. Снова холод, темнота и слякоть; мы снова ехали в Бистер, на этот раз совершенно сонные; всю дорогу до самого Паддингтона мы спали, просыпались и снова засыпали, а потом Вест сказал: “Ну, до свидания, старина” – и взял кэб. Я вернулся к себе и стал думать о девушке в черном.

Я напишу ей и попрошу выйти за меня. Нет, ерунда. Конечно, надо написать и попросить о встрече, а потом, через день, через неделю, я попрошу ее выйти за меня. В любом случае мы должны увидеться как можно скорее.

Я сел писать ей. Дорогая... И тут я вспомнил, что, как это ни невероятно, я не знаю ее имени. Ну что ж, я узнаю его от хозяйки дома. Но как? Не могу же я написать, что мне понравилась девушка в черном и я хочу узнать, кто она. Я выдумывал новые и новые предлоги и наконец остановился на том, что мы с этой девушкой разговаривали об одной книге, которую я обещал ей прислать; “не будете ли Вы любезны сообщить мне имя и адрес девушки?” Потом я решил, что лучше послать девушке не книгу, а ноты вальса, который мы танцевали, – “Сицилиетты”. Я узнал его название от дирижера.

Я сел писать нашей хозяйке. Конечно, я в любом случае должен послать ей письмо с благодарностью за гостеприимство. Была среда, ответа я ждал в пятницу, и если я напишу сразу же, то письмо от девушки может прийти в понедельник. Безумие – терять целых три дня, но ничего не поделаешь. “Дорогая...” И тут я вспомнил, что не знаю ни имени, ни адреса хозяйки.

Новая отсрочка. Но теперь все просто. Я должен ее поблагодарить, поэтому совершенно естественно, если я узнаю у Веста ее имя и адрес. Я сел и написал ему; написал, что очень доволен поездкой и чувствую себя обязанным поблагодарить хозяйку, но не знаю, куда адресовать письмо. Я просил извинить меня за беспокойство и выражал надежду, что мы скоро встретимся.

Бакстер медленно поднялся с кресла и минуту постоял, тихонько насвистывая первые такты “Сицилиетты”. Затем, вздохнув, он повернулся к камину и сказал:

– Вот и все. На этом история кончается.

Раздались удивленные возгласы слушателей.

– Но как же!... – воскликнула Салли.

Бакстер бросил окурок сигары в огонь.

– У меня не было адреса Веста. Я не мог вспомнить его имени и не знал, где он работает. Я больше никогда не встречал ни Веста, ни нашей хозяйки, ни девушки в черном. А теперь, сэр Роджер, не сесть ли нам за бридж?

Бетти встала, подошла к Берти и сжала его локоть.

– Бедняга, – сказала она. – Хотя я рада, что все получилось именно так. Ну, кто будет играть?

III

Бакстеры и Эффингемы играли в бридж, молодые люди удалились в бильярдную, а мистер Кокс рассказывал Сильвии историю своей жизни. Реджинальд оказался рядом с мисс Воулс.

– Давайте выйдем на воздух, – сказала она, – здесь душно.

Они уселись на одной из многочисленных веранд, которые Бетти именовала лоджиями, в ласковой тишине наступившего вечера.

– Вы позволите? – спросил Реджинальд, показав на свою трубку, и она кивнула. Тогда он набил трубку и закурил.

– Как люди глупы, правда? – сказала она вдруг.

– Я как раз не могу решить, кто я – совершенный осел или...

– Или мудрец?

– Да нет, человек среднего ума.

– Как вы собираетесь выяснить это?

– Задав вам один вопрос.

– Задавайте.

– Если я окажусь полным идиотом, вы не рассердитесь?

– Нет.

– Ну хорошо, рискну. – Он взглянул на нее и отвел глаза. – Вы всегда ходите в черном?

Какое-то время она молчала. Реджинальд стал сомневаться, слышала ли она его, а если слышала, то поняла ли. Он затянулся и подумал, что все же оказался дураком.