Журавли и цапли . Повести и рассказы - Голышкин Василий Семенович - Страница 5

Итак, каким же она хочет видеть своего современника? Красивым? Ну, это необязательно. Хотя, если честно, то и красивым. А главное, добрым, смелым, умным… Ну а раньше какая-нибудь Лялька XV столетия не хотела именно такими видеть своих современников?

Какая же разница? Неужели с тех пор, как свет стоит, ничего не изменилось в желаниях, и Ларисы всех времен и народов хотели одного: видеть своих современников красивыми, умными, смелыми, добрыми? Изменилось. Масштабы стали другими. Она, Лариса, хочет видеть такими всех своих современников. Не какого-нибудь одного рыцаря, не представителей какого-нибудь одного рыцарского ордена, даже не один какой-нибудь народ, а всех живущих на земле людей. А какая-нибудь Лариса тысяча двадцатого века захочет видеть такими представителей всех неземных цивилизаций. А что ж, ничего удивительного, по масштабам и желания.

Однако добрый, умный, смелый, образованный — это все как-то неконкретно. Надо раскрыть, в чем, по ее, Лялькиному, разумению, эти качества выражаются. Доброта, например. Ну, доброта, скажем, это когда не просто отдаешь другому то, что имеешь, а помогаешь другому стать таким, как ты, умельцем, специалистом, чтобы он сам мог получить за свой труд то, что получаешь ты. Ну а доброта как жалость, просто жалость к птице, зверю, человеку, — без этого она может представить себе своего современника? О, сколько угодно. Едва подумав об этом, Лялька сейчас же представила себе Женьку Орлова, вредного человека. Грачей погубил — раз, ее не пожалел — два. Хорошо, что ему нечем было подтвердить свои слова, а то бы прощай, тайна. Да что там тайна — авторитет! Честное пионерское дала. Угораздило ее сгоряча. Маленький стыд большим прикрыла. Мучается теперь. А все он, Женька Орлов, вредный человек. Стоило потянуть за ниточку, и он стал разматываться, как клубок. Бери ниточку в руки, иди за клубком-колобком по Женькиной жизни и описывай ее такой, как она есть. Жуть. А ведь он тоже ее современник. Современник, которого она не хотела бы видеть своим современником. Нет, не то. Хотела не хотела, он есть, и от него никуда не денешься, и его никуда не денешь. Другое дело, помочь ему избавиться от недостатков: от зависти, от жадности, от жестокости, от всего того, чего она не хочет видеть в своем современнике. Вот именно, не видеть.

Лялька достает новую тетрадь, склоняется над партой и решительно пишет: «Каким я не хочу видеть своего современника».

Она первой заканчивает сочинение и выходит из класса. В коридоре никого. До звонка еще минут пять. Вдруг она замечает Женьку Орлова. Он стоит возле стенной газеты, но не читает, а косит глаза на нее. Горький комочек обиды снова подкатывает к горлу. Впрочем, обижаться не на что. Никто ему не поверил, и ее тайна осталась при ней. Сегодня же она соберет совет и скажет, почему соврала: ради общего дела.

Женька Орлов направляется в ее сторону. Лялька гордо вскидывает голову. Пусть видит, как она его презирает. Вот он с дурацкой улыбочкой на лице сует ей в руки какую-то карточку и проходит мимо. Лялька смотрит и бледнеет: на карточке — она, лось и мама вдали. Карточка подписана: «Фото И. Орлова». И. Орлов — это Женькин отец, помощник заведующего горфотоателье. А еще, как он сам себя называет, «бескровный охотник». «Охотится» на птицу и зверей с фоторужьем. Только все это неправда. От «бескровного охотника» кровью птиц и зверей за версту пахнет. Об этом весь Зарецк знает. От соседского глаза разве что скроешь?.. То собаки на Женькином дворе заячьим хвостом разживутся, то кошки тетеревиное крылышко притащат. Дядя Ваня, участковый, сколько раз к Женькиному отцу присматривался: пустой из леса возвращается. Только вот что странно дяде Ване. Как Женькин отец в лес, на фотоохоту, так и Женькина мать туда же: летом по грибы, зимой по рябину. Смотришь — тащит корзину. А что там в ней? С обыском не полезешь, закон не велит.

Лялька вспоминает все плохое, что слышала о «бескровном охотнике» И. Орлове, и приходит в ужас. Лось, ее лось, который пока тайна для всех, для него, И. Орлова, уже не тайна, а мишень для съемок. Но только ли для съемок?

Лялька дико вскрикивает и испуганно озирается: что это? А, прозвенел звонок, и хлопают двери классов, выпуская учеников.

Лялька нервно смеется. Беды еще нет, а ей уже выстрелы мерещатся. Не зря, не зря мерещатся. Вот он, лось, уже на мушке, правда, пока еще на фотографической. А рядом с ним она, Лялька. Кормит лося с руки хлебом. Что значит эта фотография: угроза, предупреждение? Занятая мыслью об Орлове-старшем, она совсем забыла об Орлове-младшем, который только что с дурацкой ухмылочкой сунул ей этот снимок. Если это угроза, что ж, значит, младший от старшего недалеко ушел. Нашел, кому грозить, девчонке: никакого мальчишеского достоинства. Да и опоздает он со своими угрозами. Она сама сегодня сознается, что солгала. И объяснит почему. Ради общего дела. «Ради общего…» Нет уж, ложь всегда ложь, во что ее ни наряжай. И вряд ли ей легко простят «честное пионерское». А все он, этот Орлов-младший. Из-за него, из-за обиды на то, что он выдал ее тайну, решилась она на ложь… А что, если снимок не угроза, а предупреждение? Вряд ли. Но что, если Орлов-младший действительно предупреждает ее об опасности, грозящей лосю?

Лялька, рискуя опоздать на урок (да чего там «рискуя», опоздала уже!), находит старшую вожатую Валентину Сергееву и просит сразу же, после уроков, собрать совет дружины. Она должна сообщить совету нечто чрезвычайно важное.

Валентина обещает, и Лялька убегает на урок.

А тем временем Орлов-младший идет домой (двух последних уроков не было). Мысли у него о жизни, о школе, о себе.

В школе Женьку Орлова учили: подражай тем, кого ставят тебе в пример, и ты вырастешь настоящим человеком. Школа очень любила это слово: «настоящий». Настоящий октябренок, настоящий пионер, настоящий комсомолец, настоящий коммунист. А Женьку оно злило. Он был глубоко убежден, что слово «настоящий» несовместимо со словами октябренок, пионер, комсомолец, коммунист. Не настоящий, значит, просто не октябренок, не пионер, не комсомолец, не коммунист. Но разве школу переспоришь? И Женька не спорил. Школа умней его, и если она разделяет ребят на «просто пионеров» и пионеров в превосходной степени — «настоящих», — значит, в этом есть какой-то смысл. Подрастет — докопается.

Перед теми, кому его учили подражать, Женька Орлов чувствовал себя неловко. Что он знал о них? Одно хорошее. А он, Женька, был далеко-далеко не настоящим. Настоящий — это уступи место старшему, носи домой пятерки, не лезь первым в драку, не тронь чужого. А Женьке порой так не хотелось уступать места (у самого ноги как телеграфные столбы от ходьбы гудели), так не хотелось иногда корпеть над учебником (не нужны мне пятерки!) и, наоборот, так хотелось первым полезть в драку, натрясти яблок в чужом саду. Да что там хотелось! Как хотелось Женьке Орлову, так он и поступал, а школа, узнав об этом, ахала: у него такие примеры для подражания были, а он вот ими не воспользовался… Женьке вспомнилась одна сказка.

Жили два брата. Один — Ловкач, другой — Простак. Пошли счастья искать. Да где оно, под какой крышей? Смотрят, дом стоит.

«Кто под крышей есть?»

«Я, Злосчастье».

«На постой пустишь?»

«Пущу».

«Что возьмешь?»

«Ничего».

«Что дашь?»

«Все».

Обрадовался Ловкач: ни за что — все. Остался у Злосчастья в постояльцах.

А Простак дальше пошел. Смотрит, дом стоит.

«Кто под крышей есть?»

«Я, Добросчастье».

«На постой пустишь?»

«Пущу».

«А что возьмешь?»

«Все».

«Что дашь?»

«Что заслужишь».

Что заслужил, то и получил: долгий век и добрую память. А Ловкач? Следа-памяти не оставил. Как раздобрел на даровых хлебах, так Злосчастье его и съело. Оно жирных любит.

Сказку эту Женька слышал от своего сводного брата Бориса. Да разве только сказку? Многое о жизни рассказывал Женьке брат Борис, мамин сын. Он, Женька, тоже мамин сын. Но в то же время и папин. А Борис только мамин. Женькин папа ему чужой. И не только по крови. Чужой по всему, по всей жизни. Он и ушел от них, потому что не разделял папиных взглядов. «У нас, — говорил он Илье Борисовичу, — разные точки зрения на жизнь. Поэтому и смотреть на нее нам лучше с разных точек зрения». Ушел и поселился отдельно. Но папе, Илье Борисовичу, не стало от того легче. Борис не оставил его в покое, приходил и допекал, учил жить правильно. Норовил почему-то «учить» при всех, при нем, Женьке, и при маме.