Вкус крови - Милкова Елена "Перехвальская Елена Всеволодовна" - Страница 9

– С меня-то почему? – изумился Кол.

– Такой порядок, – ответил Березин, укладывая документы в папку. – Это должны были первым делом сделать. Так что надо исправить. Сейчас спуститесь в третий кабинет, там будет криминалист. – Березин оторвался от папки и взглянул на Кола:

– Да вы не волнуйтесь. Просто нужно будет идентифицировать все отпечатки – ваши, проводника.

– А у него тоже брали?

– Это уж наша забота, – сказал следователь. – Значит, таким образом.

Сдайте отпечатки и можете идти. Телефон ваших родственников у меня есть. Когда будет движение, я позвоню.

У Кола на языке вертелся вопрос «а будет оно, движение?», но он вышел молча.

– Ну хохма! – рассказывал перед вечерней летучкой в транспортной прокуратуре Миша Березин. – Такой мне сегодня хмырь попался! Эталонный лох! В поезде его попутчик обокрал. Так он сначала требовал, чтобы мы всех питерских Константиновых проверили, а потом говорит… – Мишке самому было так смешно, что он не мог продолжать. – А потом говорит, у этого Васи Константинова есть знакомый владелец художественного салона. Может, через него поищете!

– Василий Константинов? – серьезно переспросила Катя Калачева. – Сколько их может быть в Питере?

– Ой, Катюша! Как ты это себе представляешь? Неделю ковыряться или две? И все из-за того, что у какого-то идиота сперли, как он его называл, слово-то такое заковыристое… каргоплан!

– А что это такое? – поинтересовался молодой следователь Никита Панков.

– План расположения грузов в трюме судна, – состроив важную мину, ответил Березин.

Разговор был прерван появлением Дмитрия Самарина. Все уже знали, что именно на него свалили дело об убийстве в электричке, а потому сейчас лишь сочувственно смотрели на него, хотя к сочувствию примешивалась и радость, что дело досталось кому-то другому.

– Ну чего, Дмитрий Евгеньевич, как там с этой жертвой? – спросил Никита.

– Пока даже личность не установил, – мрачно ответил Дмитрий. – В розыске не числится, родственники в милицию не обращались. Глухо.

– Надо по телевизору объявить, – предложила Калачева. – Соберем свидетелей.

– И нас потом обвинят в запугивании населения. В том, что мы сеем панику.

Первый раз, что ли? Уже проходили.

– Я сколько таких объявлений видела.

– Ты пойми, Катюша, это потянет за собой такой хвост! Ты поговори с начальством. Если покажем труп, значит, потом с нас спросят раскрытие убийства.

– Дмитрий, – в кабинете появился начальник следственного отдела Спиридонов, – звонили из мэрии. Яковлев уже интересовался. Гнедин взял это дело под личный контроль. Так что мы под колпаком у Мюллера. В помощь к тебе поступают Панков и Калачева. Используй их на всю катушку.

Первой забила тревогу Маргарита Васильевна, мать Марины. Дочь никогда не доставляла ей тех хлопот, которые сваливаются на иных родителей: Марина не задерживалась, никуда не ходила, не предупредив родителей, а мысль о том, что дочь может взять и на три дня укатить неизвестно с кем на дачу денька эдак на три-четыре, показалась бы Маргарите Васильевне бредовой. Она ахала, читая в газетах статьи о нравах современной молодежи, но эти нравы всегда оставались за порогом ее дома.

Правда, когда Марина привела в дом жениха, он понравился не очень. Обычный парень, не о таком она мечтала для своей дочери. В ее воображении возникал высокий серьезный мужчина, пожалуй, постарше, но спортивный, подтянутый. И в то же время рафинированный интеллигент. С деньгами, конечно. Дипломат, известный ученый, лауреат…

Костя Сорокин разочаровал Маргариту Васильевну. Восторженный дурачок. Она пыталась отговорить дочь от этого брака, но, увидев, что Марина решительно настаивает на своем, смирилась.

В день рождения Кости Марина вдруг позвонила и попросила родителей не приезжать, а ближе к вечеру появилась сама – с каменным лицом и чемоданом в руках. Мать не знала, что и думать. Постепенно по капле удалось что-то вытянуть.

Маргарита Васильевна вскипела – как он смел так поступить с ее дочерью! И все-таки благоразумие взяло верх. Все они, мужики, мазаны одним миром… И поздно вечером она провела с дочерью беседу на тему «А стоит ли разрушать семью».

– Нет, мама, все кончено. И не уговаривай меня. Я знаю, что говорю.

– Но, Мариночка… Неужели ты хочешь остаться одна?

– Все оставлю ему. – Марина как будто не слышала слов матери. – И машину, и квартиру. Пусть живет.

Маргарита Васильевна смотрела на дочь в изумлении.

– Да ты что! Все поровну. Вы вместе зарабатывали…

– Не будем об этом, мама. Я знаю, что говорю.

Мать только покачала головой.

«Пройдет время, передумает. И вообще, с разводом не стоит торопиться. Вот найдет подходящую партию, тогда можно и развестись, ну и квартиру разменять, конечно», – размышляла Маргарита Васильевна, однако Марина твердо настаивала на разводе немедленном. Дело оставалось только за паспортом, забытым на даче.

«Может, и к лучшему, что он там, – думала мать. – Пока соберется съездить, глядишь, что-нибудь изменится».

Марина не сообщила родителям, что собралась на это снова вызвало бы разговоры, от которых она пыталась уйти.

Маргарита Васильевна начала волноваться, когда Марина задержалась с работы. Она даже позвонила Косте решив, что они помирились, но тот ничего не знал. Ночью, когда метро уже перестало работать, мать приняв валидол, начала обзванивать больницы и морги, однако ничего не выяснила.

– Надо заявить в милицию, – сказала она мужу в пять утра. – Звони.

Александр Илларионович послушно набрал «ноль-два». Его соединили с диспетчером, имевшим сведения о происшествиях, но тот ничего не смог сказать о Сорокиной Марине Александровне.

Рано утром вместо Педагогического университета Александр Илларионович вместе с супругой отправился в районное отделение милиции. Однако им не удалось продвинуться дальше дежурного, который объяснил встревоженным родителям, что заявление о розыске у них примут недели через две, не раньше.

– Ночью не пришла! – скривился он. – Засиделась у подруги, поехала на дачу с теплой компанией. Может быть, она уже сейчас дома.

– Нет, – пыталась убедить его Маргарита Васильевна, – вы не знаете нашу дочь. Это совершенно исключено.

– Да у нас что ни день приходят вот такие мамаши, – ответил дежурный. – Тоже уверяют, что это исключено. А потом через три дня появляются их загулявшие дочки. Еще чего – на каждую бэ розыск открывать.

Диканские вернулись домой.

Дмитрий Самарин сказал на летучке чистую правду. Ни в одном отделении милиции города не была зафиксирована пропажа молодой женщины, чьи приметы совпадали бы с приметами убитой.

Шакутин медленно брел по вокзалу. Торопиться некуда. Все, что мог, он уже совершил. Даже сдал отпечатки пальцев. Правда, это пришлось перенести на следующий день. Процедура оказалась не из приятных. Кроме пальцев пришлось давать отпечаток всей ладони.

«Что они, хиромантией заниматься будут?» – размышлял Кол, потирая едва отмытые ладони.

В милицейском туалете наблюдалось полное отсутствие мыла, горячая вода также не была предусмотрена, а потому руки Кола напоминали о работе трубочиста или кочегара.

Отмыв руки от краски в платном туалете. Кол почувствовал себя лучше.

Первый шок через сутки прошел, и начали возвращаться простые человеческие чувства. Первым из них оказался голод. Повинуясь ему, Шакутин направил свои стопы в буфет.

Народу было немного. Прошли те времена, когда в вокзальных буфетах стояли часовые очереди. Теперь пассажир средней руки предпочитает сам нажарить дома «ножек Буша», здраво рассуждая, что так они обойдутся раза в три дешевле.

Поэтому очередь состояла из одного человека. Перекупщик билетов по имени Серый брал пачку сигарет и бутылку «Балтики» номер четыре.

– Открой, будь добра'.

– Слыхал, в электричке-то? – спросила буфетчица.

– Это кто-то залетный, – отозвался Серый. – Убил, говорят, где-то между Школьной и Пятьдесят седьмым.