Пять рассерженных жён - Милевская Людмила Ивановна - Страница 36

— И бросил он тебя? — схватилась за голову я.

Тамарка горестно покачала головой:

— Если б бросил, а то с Зинкой рвать начал, а та вешаться, а я в больницу попала с нервным истощением. Помнишь?

Я помнила, что у Тамарки трудный развод был, но в подробности не вдавалась, потому что и сама не менее напряжённой жизнью жила. К тому же, Тамарка не всегда была склонна к такой откровенности.

— Помню, — уклончиво ответила я.

— Да ничего ты не помнишь, потому что ничего и не знала, — вдохновенно продолжила Тамарка. — Ох и крови он выпил тогда у меня! Я уже и любила его и ненавидела! А он же честный, он же не может, как другие мужики тайком, он же все мне откровенно должен рассказать, чтобы благородство своё извращённое соблюсти. И придраться нельзя, вроде все по чести, ведь не виноват же он, чувствам же не прикажешь, а так вроде и в самом деле благороден, без моего разрешения ни-ни. А у меня уже ненависть такая к нему зрела! Эх, Мама, все равно не поймёшь ты! — махнула рукой Тамарка.

Обидно мне стало, что так недооценивают меня.

Меня!!!

Проницательную!

Умную!

Решила я метафорой Тамарку добить.

— Что ж тут непонятного? — вдохновляясь, сказала я. — Я, как инженер человеческих душ, очень даже в суть вошла. Это то же, как встретить на своём пути большого гениального художника, который предлагает тебе вместе с ним творить шедевр. Шедевр человеческих отношений — тонкую драгоценную вазу или величайшее художественное полотно, картину. Сначала ты не очень-то в это веришь, и даже не слишком соглашаешься, а он настаивает, тебя ведёт, вперёд, вперёд! И вот уже видишь, получается! Получается нечто, и уже видишь, что не так, как у других, лучше! Лучше! Гораздо лучше! И вот уже точно шедевр! Настоящий шедевр получился! И ваза! И картина! Полотно! И видят уже все! И хвалят! И завидуют! И счастлива уже и горда! И… И вдруг он берет, он же, сам, тот, который убедил тебя на шедевр дерзнуть, тот который убедил, что ты сможешь создать шедевр и сам же с тобой его создавал… Он берет и шедевр этот! Эту вазу! Эту картину! Это полотно! И бамс! Бамс! Вдребезги!

Дальше я говорить не могла — так вошла в образ, что душили рыдания.

Тамарка тоже говорить не могла. Глянула она на меня, я на неё, обнялись мы и зарыдали в голос о бабьем горе своём, о жизненной несправедливости, и ещё черт его знает о чем.

Наплакавшись вволю, из объятий своих расплелись и в четыре глаза уставились на бутылку.

— Наливай! — скомандовала я, потому что уже и сама непрочь была выпить, и не только для того, чтобы разговорить Тамарку, а и потому, что горечь женской судьбины во всем ужасном объёме осознала.

И Тамарка налила. Мы выпили, закусили и беседу продолжили.

— И вот тогда-то, Мама, возненавидела я Прокопыча, когда вазу он нашу разбил, — нервно терзая свою грудь, поведала Тамарка. — Эх, хорошо ты, Мама, про вазу сказала.

— А про картину?

— И про картину хорошо. Точно. Образно. Так все и было. Не могла я так просто уйти. У них с Зинкой любовь, а я каждый день, засыпая, бога молила, чтобы не проснуться. И хотелось бежать к ним, и Зинке космы её прополоть, а ему харю его наглую раскроить, но гордость держала. Сижу я в квартире, которую он мне купил, волком вою и планы строю. Уже тогда поклялась я Прокопычу отомстить. А он звонит мне, жалуется, что страдает, что снюсь я ему каждую ночь, что рвётся между мною и Зинкой. В общем, так душу разбередил, что уж на все я была готовая. Год так жила и места себе не находила. Даже собиралась эту Зинку отравить, но не успела.

В этом месте я почему-то сильно расстроилась и говорю:

— Да что же помешало-то тебе?

— Сам Прокопыч. Пришёл ко мне и признается, что любит по-прежнему меня, а Зинку уже куда деть не знает — она беспомощная, вся в науке, то да се. Короче, я, дура, растаяла и про месть свою сразу забыла, и жили мы с ним уже как любовники. Представляешь? Это с мужем-то родным! И дело до того дошло, что каждый год я к ним на его день рождения приходила. Уж не знаю как там Прокопыч Зинке промыл мозги, но принимала она меня с душой.

Мне стало смешно:

— Как промыл? Да так же. Наплёл ей, что ты бедная да несчастная, что он любит только её, а ты страдаешь и жить не можешь без него, вот она и растаяла.

— Видимо, так и было, — согласилась Тамарка. — И в этом угаре ещё какое-то время я просуществовала, теша себя тем, что меня он любит, а с Зинкой долг свой выполняет. И так продолжалось до тех пор, пока Зинка ко мне вся в слезах не прибежала.

— Неужели Белка?! — уже восхитилась я.

— Изабелла! — подтвердила Тамарка.

— Ай, да Фрысик! Вот так мэн! А не мог он просто гулять, как все мужики? Или ему по зарез надо было все свои увлечения регистрировать?

Тамарка даже руками всплеснула.

— Значит ты ничего не поняла! — закричала она. — Не мог он, не мог! Конечно не мог! Он же влюблялся, понимаешь, по-настоящему. До одури влюблялся, но при этом, как уже позже выяснилось, не разлюбливал остальных жён.

Я обалдела:

— Вот это да!

— Вот-вот, — подтвердила Тамарка.

— Так что же это выходит, он и до сей поры, до самой своей смерти всех вас любил? — изумилась я.

— Примерно так же, как и мы его: и любил и ненавидел одновременно. И мы же не дуры, собрались в кучу и крови изрядно попортили ему. У него научились, все под марку любви и заботы.

— Так-так, — загорелась любопытством я, — и что же там дальше с этой Белкой было?

— А с Белкой получилось элементарно. Ты же её слабости знаешь. Любовь Прокопыча не свернула её с верного пути. Наша красотка разнежилась, конечно, на этой любви, загордилась и пошла дальше мужиков покорять. Ну, мы ухо востро держали, быстро прознали и пустили Прокопыча по нужному следу.

— Так это вы организовали ему разоблачение Изабеллы? — наконец-таки прозрела я.

Тамарка возмутилась даже:

— Как могла ты, Мама, сразу о нас так не подумать? Мы и организовали. Хитростью у Белки выведали где с любовничком она время проводит и Прокопычу сообщили. Он туда, а она… В общем, не виноватая я, он сам пришёл.

— И в жёнский клуб Изабеллу тут же и приняли, — подытожила я.

— Именно, — подтвердила Тамарка, — а там уже Татьяна на горизонте замаячила. — У нас уже жизнь кипела. Я за Даню вышла, Прокопыч тоже убивался, бегал за мной, страдал, а сам за Татьяной ухаживал.

— Да что же он за мужик ненасытный такой? — изумилась я.

Тамарка развела руками:

— Обычный мужик. Видно природой им сделано, каждому создавать свой гарем. Прокопыча воспитание странное его подводит и жадность ненормальная какая-то. Видно в детстве мать его рано грудью кормить бросила, вот он теперь и тянет к себе все, за что зацепился. А тут ещё и природа своё диктует. Я его лишь тогда поняла, когда завела кота. Кот же у меня домашний, на улицу не выходит, боится улицы хуже Дани. А сексуальные проблемы как-то решать надо, вот я и обратилась с этим вопросом к ветеринару. Наивно спросила, может кошечку ему завести. И знаешь, что ветеринар мне ответил?

— Что?

— Мало кошечки. Исстрадается ваш кот, облезет, исхудает и рано умрёт.

— А сколько ж ему, заразе, надо? — удивилась я.

— Не меньше четырех для нормальной жизнедеятельности, а там, чем больше, тем лучше.

Сильно, должна сказать, меня это впечатлило. Это что же получается? Мучаем мы, оказывается, своих котов… Тьфу, простите, мужей! Мужей своих мучаем и в положение их никак не входим, одной-то кошечки им мало, им минимум четыре подавай. Для нормальной жизнедеятельности. Может потому они у нас и спиваются, болезные, от сексуального однообразия.

— Ты с Даней этот вопрос как-нибудь решаешь? — строго спросила я. — Должна ему деньги выдавать и к этим, к девочкам по вызову отправлять. Видишь как подошёл к этому вопросу твой Прокопыч, цивилизованно подошёл, а Даня тут бедный сидит целыми днями с котом.

— Не волнуйся, — успокоила меня Тамарка. — Ишь как разволновалась.

— Что — не волнуйся? Так ты решила с ним этот вопрос или не решила?