Тропа длиною в жизнь - Микулов Олег - Страница 38

Маленькая девочка в странном одеянии показывает вверх и что-то беззвучно говорит. Мужчина, одетый не менее причудливо, поднимает факел и…

Голубое сияние заливает этих чудаков, и они растворяются, а Та, что несет с собой этот свет, нетерпеливо зовет его. Вот сейчас она обернется, и тогда…

РАДОСТЬ!

Но уже раздаются мерные, страшные удары. Бумм! Буммм! БУМММ!! Прямо по голове.

…Как больно! Снег ложится на лицо, и на том спасибо. Такой холодный… Если бы не эта качка… И еще запах…

На лице водяные брызги; почему-то соленые, и они снова и снова хлещут по глазам вместе с порывами ветра. Ходит ходуном кожаная лодка; он стоит на коленях, изо всех сил вцепившись в борта, и кажется, он здесь не один… А вокруг ничего, кроме воды, вздымающейся и опадающей воды да черного взлохмаченного неба, прорезанного молниями…

– Ты как, дружище?

…Кто? Ах да, Хайюрр. Какой-то… Все равно, лишь бы эти листья убрал и дал поспать!

– Хайюрр! Убери наконец эти листья! Видишь же, дышать не могу!

Ушел… Не слышит…

Глава 9 УХОДЯ – УХОДИ!

1

Аймик сидел на краю крутого обрыва, к основанию которого прилепились жилища детей Сизой Горлицы. Отсюда само стойбище почти полностью скрыто от глаз; только голоса доносятся. Женские. Да крики детей. Зато речная долина раскрывается во всей своей красе. Небесный Олень опустил в воду свои рога и сам, должно быть, не налюбуется, как блестит река в их сиянии. Далеко на другом, пологом берегу пасутся стада мамонтов. Аймик загибает пальцы один за другим, пытаясь сосчитать все эти стада, даже самые дальние, те, что и глаз охотника едва различает… Много! Взгляд скользит по перелескам (здесьдеревьев больше, чем там, на севере. Особенно таких, что на зиму теряют листву), возвращается на правый берег. Сейчас в дневном мареве не разглядеть, а вот под вечер или ранним утром, когда воздух прозрачен, далее дымки дальних стойбищ удается заметить. Сородичи Хайюрра…

Вот уже второе лето, как Аймик живет в общине детей Сизой Горлицы. Это место на круче, подле одинокой лиственницы, он открыл для себя и полюбил еще с прошлой весны. Сам нашел его? Да нет, не совсем. Рана зажила, да к весне голова стала болеть. Чем дальше, тем хуже и хуже. Колдун (Рамир – так его зовут) дал снадобье и велел, как ледоход начнется, наверх выходить, на ветер, и просить духов, чтобы зимнюю боль его унесла весна с ветром и льдом. Они приходили вдвоем с Атой и молча стояли и смотрели, и вспоминался ему другой ледоход. Когда к весенней свежести примешивался запах отцовской малицы…

(«…мы мужчины, сыновья Тигрольва. Наш великий Прародитель дал нам жен для того, чтобы они рожали наших детей и заботились о них и о нас. Мы должны кормить наших жен. Защищать наших жен. И наказывать их, когда они виноваты. Наши братъя-тигрольвы поступают так же. И ты будешь так же поступать, когда вырастешь и станешь нашим сородичем…»)

Нет! Все оказалось совсем не так, как пророчил отец!

…Подкрадывалась боль, и Аймик шептал слова, которым его научил Рамир:

– Отцепись, злыдня, вон твоя льдина, плыви-крутись, ко мне не вернись!

А потом они с женой так же стояли здесь и смотрели на Большой разлив. И летом приходили сюда, на теплую траву, когда колючий кустарник зацветал розовым цветом, и даже старое дерево, покрытое мягкими зелеными иглами, казалось не таким мрачным… Но с этой весны Аймик все чаще и чаще появлялся здесь один. Когда ему становилось плохо и одиноко. Как сейчас.

Как, почему все это произошло? Вначале все было так хорошо! Уже дома, на своей лежанке…

(Дома?)

…он сумел-таки избавиться от прелых листьев, чей запах не давал ему покоя. Уйти от навязчивых, мучительных видений. Возвращаясь в этот Мир, он прежде всего ощутил знакомые руки, укладывающие на его разбитый лоб что-то мягкое и прохладное, увидел склонившееся над ним лицо жены, услышал голоса, – слов не разобрать, но понятна тревога и забота… И почувствовал себя умиротворенным и счастливым, как… наверное, как в свою свадебную ночь. Ему казалось – да нет, он знал! — что вот, скитания кончены и он, Безродный, обрел-таки новых братьев и сестер. Хайюрр был прав: у них теперь – одна тропа, и разве он, Аймик, уже не показал это, пролив свою кровь в бою за Род Сизой Горлицы?

Почему же все изменилось? И как? Как? Постепенно. А почему?..

Вначале он не придавал особого значения мелочам. Ну подумаешь, не позвали на Совет, не пригласили в Мужской Дом. Правильно делают: ведь он еще не сын Сизой Горлицы. Вот будет усыновление, сделают его сородичем, тогда…

Но почему-то это самое тогда все отдалялось и отдалялось. До новолуния. До осени. До весны… А потом – и вовсе в неопределенную даль…

– Хайюрр! Ты же сам говорил: «У нас одна тропа! Ты, Аймик, нашим станешь, сыном Сизой Горлицы. Усыновим тебя». Так когда же?

– Погоди, Аймик, погоди. Не все сразу. Видишь ли, родни у нас много; говорил тебе: на обеих Великих Реках живут; и южнее, где Сестры в Хайгру сливаются, и восточнее, где Кушта течет. Всем сказать, у всех согласие испросить нужно. Не просто все это. Потерпи.

С прошлого лета такие вот разговоры пошли. И он верил и терпел, терпел и верил. А между тем…

Аймик не обиделся, когда в начале прошлого лета мужчины ушли на обряд Посвящения, оставив его в стойбище вместе с женщинами и детьми. Неприятно, конечно, да ничего не поделаешь: он чужак, инородец; плох ли, хорош ли, а на Родовом Обряде ему не место. В эти два дня он не решался даже на охоту пойти: а ну как ненароком наткнешься на то, что ему видеть не положено? Много времени с женой проводил да с ее новыми подругами; судовольствием возился с маленьким сынишкой Малуты. (Она уже нового ребенка носила тогда. Зимой родился. Девочка. Только хиленькая; по весне духи забрали.) Поглядывал на Ату в надежде: должны же помочь амулеты! Ну и оружием, конечно, занимался: Разящему дал новую тетиву, легкое копьецо смастерил и на вечерней зоръке подколол несколько рыбин… А после, когда срок пришел, вместе со всеми встречал новых мужчин: Кайюма и его ровесников. И ничего. Радовался даже; думал, глупец: «В следующий раз я уж непременно с остальными мужчинами буду!» Как бы не так.

Аймик не хотел смотреть направо, туда, откуда доносились крики и трубный рев мамонтов. Где шел Большой Загон. Но все же не выдержал, посмотрел – и уже против воли глаз оторвать не мог. Хоть и не близко и дым да пыль мешают, но охотнику даже отсюда понятно многое… Стадо окружено; его уже гонят огнями и криками от редколесья к краю обрыва; мамонтам еще кажется, что у них есть выход, но…

(А разве нет? У них есть выход. Как тогда, год назад…)

Все было хорошо, все – как надо. Стадо мамонтов отсекли и от отхода на плато, и от безопасного спуска в долину; с наветренной стороны пустили пал, с противоположной – крики и факелы. И сзади – направляющие. Все как всегда, как бывало и у них, детей Тигрольва. Он, Аймик, был среди направляющих… Великие Духи, он все делал как надо. Ни в чем не ошибся. Его ли вина, что старый вожак оказался мудрее, опытнее, чем обычно. Все же знают – такое случается. Редко, но случается! Рыжеволосый гигант, поддавшийся было общей панике, вдруг остановился, невзирая на рев и толчею своих сородичей, задрал свою страшную и прекрасную голову и, вздымая хобот, затрубил так, что у загонщиков уши заложило. А потом развернулся, сбил могучей грудью ополоумевшую самку, подмял мамонтенка и рванулся прямо на пал, увлекая за собой тех, кто смог в этот критический миг преодолеть свой ужас. Лучших…

Таких отчаявшихся не остановит ни копье, ни дротик. Конечно, прорвались далеко не все. Конечно, свыше половины стада нашло свою смерть там, под обрывом. Но прорвавшиеся – прорвались и унесли с собой не только лучшие бивни и кости… Двоих сыновей Сизой Горлицы, не сумевших вовремя увернуться, затоптали мимоходом, а третьего, Кайюма, сына вождя, едва успевшего пройти Посвящение, ИХ рыжеволосый вождь ухватил своим хоботом, взметнул вверх, и с ревом швырнул себе под ноги, и превратил в кровавую лепешку…