Тропа длиною в жизнь - Микулов Олег - Страница 37

– Р-р-р-р-ахг!

Нечувствительно царапнув по лицу когтями, на нависшего над Аймиком врага метнулся яростный Серый Зверь. Он сбил врага с ног и вцепился в горло. Рычание и захлебывающийся крик смешались с нестерпимым запахом псины. И крови.

…И с нарастающей головной болью…

Бой закончился. Будь сыновей Сизой Горлицы не так много, будь они не столь уверены в своем праве мстить… и не будь у них таких помощников, как Серые, – и тогда неожиданный удар Оленерогих завершился бы их победой. Но в итоге привел только к лишней крови… а защитников стойбища и к лишним жертвам. Предводитель нападавших, тот самый, что возглавлял погоню за Хай-юрром и его братом и хранил их отрезанные уши, не справившись с поворотом, налетел на Аймика и погиб от клыков Серко. Двое других сильных напали на Хайюрра, и оба нашли свою смерть от его копья. Остальные, видя гибель лучших, дрогнули и побежали к стойбищу.

Разгоряченные боем, потерявшие несколько человек во время внезапной атаки, сыновья Сизой Горлицы были готовы убивать и жечь, жечь и убивать, щадя лишь тех молодок, что станут их законной добычей. Чтобы от этого ненавистного стойбища остались одни головешки да непогребенные трупы. Чтобы другим Оленерогим было неповадно…

Но уже бежали им навстречу женщины и с воем закрывали собой тела павших – убитых и раненых, и колдун уже стоял на коленях, бросив в снег свой плоский барабан и меховую остроконечную шапку-колпак и опустив голову для рокового удара, и старики во главе с их вождем протягивали навстречу победителям безоружные руки и кричали:

– Погодите! Не надо! Вы уже взяли кровь – возьмите же выкуп и пощадите остальных!

И замедлялись шаги, и опускались копья. Сыновья Сизой Горлицы еще выкрикивали угрозы, но уже было ясно: худшего не будет. Хайюрр, наступавший одним из первых, остановился, повернулся лицом к своим и поднял обе руки, призывая к молчанию. Затем обратился к старейшинам Оленерогих:

– Хорошо. Сыновьям Сизой Горлицы не нужна лишняя кровь. Но пусть Оленерогие прежде всего сложат оружие.

По знаку своего вождя мужчины складывали у его ног копья, дубинки, кинжалы, несколько коротких луков и пучков стрел. Безоружные опускались на корточки и ждали.

– Все? – спросил Хайюрр.

– Все, Одноухий! – вздохнул старый вождь Оленерогих.

– Тогда слушайте. Лишняя кровь сыновьям Сизой Горлицы не нужна. Но мы не можем вернуться, не отомстив тем, кто пролил кровь моего брата. И мою. Трое мертвы, я знаю. Но если двое оставшихся еще среди живых, они должны быть выданы нам.

– Одноухий – великий воин! Своего четвертого врага он сразил еще там, на Плохой Земле. Он давно погребен. А пятый…

Какая-то пожилая женщина внезапно бросилась к одному из сидящих на корточках, вытащила его и, оттолкнув своего вождя, повалилась вместе со своим пленником в ноги Хайюрру.

– Могучий! Бесстрашный! Великий! – голосила она. – Вот он, пятый! Мой сын! Но он не проливал вашу кровь, не проливал! Взгляни: он еще мальчик! Мужчины взяли его с собой учить. И потом смеялись: никого не схватил, никого не убил, только свой лоб под камень подставил! Великий, пощади! Все возьми, дочь возьми, она маленькая, вырастет – хорошей женой будет! Убей меня, старую, только пощади сына!

Хайюрр опустил глаза. Действительно, мальчишка… тот самый; Сингор тогда удачно ему в лоб засветил, как не помнить! Сжавшись от ужаса и боли, он смотрел снизу вверх огромными блестящими глазами. Трясутся губы, трясется правая рука, поддерживающая левую, окровавленную… Да это тот самый лучник, которому досталась первая стрела Аймика!

Хайюрр бросил через плечо:

– Что скажете, сородичи?

– Убить… Смотри сам… Да ну его!.. Прикончить, и дело с концом! – раздавались голоса. Заключил старый охотник из соседней общины, женатый на сестре Малуты:

– Хайюрр! Нас там с вами не было. Твой брат – тебе решать.

Полюбовавшись какое-то время своей жертвой, Хайюрр кивнул его матери:

– Хорошо. Забирай, лечи. О выкупе еще поговорим.

8

Тропа победителей легка. Сыновья Сизой Горлицы шли бодро, перешучивались, хвастались своими подвигами, обсуждали добычу. Добыча, что и говорить, хороша. Шкуры, и бивни, и добрый кремень. Да еще берестяные короба и туеса, а в одном из них – твердая смола! А в другом – дальние раковины!

Ну и молодки, конечно.

Они тащат добычу своих хозяев и тихонько переговариваются. Для них началась новая жизнь. Полонянки – только из дочерей и сестер Оленерогих (кстати, они, оказывается, вовсе и не Оленерогие; называют себя людьми Сохатого). Хотели еще прихватить и тех, кто вдовами сегодня стали, да их вождь уговорил этого не делать. («С женами и так плохо! Соседей мало; вы жен не даете, только наших отбираете! Как жить будем?!») Порешили в конце концов: дадут им жен люди Сизой Горлицы… если, конечно, хорошенько попросят! («Смотрите только, – смеялись победители, – хорошие дары несите! А то не видать вам наших сестер!»)

Хайюрр прихватил-таки малолетнюю сестренку того молодчика, которому жизнь оставил. Если не себе, то Кайюму подарит; ему на следующее лето уже мужчиной быть. Надо бы Аймику ее отдать, да возьмет ли? Странный он все же…

(И выживет ли Аймик?)

Тропа победителей легка, но победа в этот раз досталась дорогой ценой. Шестеро убитых да раненые. Трое тяжело, и среди них – Аймик. А если бы не трусящий рядом Серко… Только бы выжил.

(А если не выживет…)

Словно кто-то липкий, холодный, насмешливый говорит с ним изнутри. И, стремясь отделаться от этого гнусного голоса, Хайюрр почти подбежал к носилкам, на которых несли его спасителя.

– Ты как, дружище?

(Бледное лицо; запекшаяся кровь на лбу, глаза открыты, но видят ли они?)

– Листья… Убери… листья… Запах… Не могу…

Хайюрр недоуменно огляделся. Никаких листьев сейчас, посреди зимы, не было и в помине.

– Бредит, – проговорил один из несущих Аймика. – С духами говорит. Все о листьях да еще непонятное… Ничего. Авось оклемается.

(А если не оклемается…)

Качалась шкура, качались небо и ветви, нестерпимо болела голова, и каждое неосторожное движение отдавалось новым приступом боли. И приступом тошноты. С великим трудом Аймик перегнул голову через край своего такого неустойчивого ложа и его вырвало. Стало полегче. Ненадолго.

Должно быть, временами он впадал в забытье, но казалось, боль не оставляет его и там. И с открытыми ли, с закрытыми ли глазами – все качались и качались черные ветви на сером небе, падал и падал липкий снег, смешанный с кровью, и выплывала страшная оскаленная харя…

(Влево-вправо, влево-вправо, вперед-назад. И какой-то особенно мучительный толчок. С подковыркой…)

Потом пришел запах.

Сперва еле заметный, то наплывающий, то уходящий куда-то в сторону, вместе с качанием и приступами боли, он постепенно делался все сильнее и сильнее, словно люди, шедшие рядом, зачем-то с головой осыпали его палой листвой. Аймик просит, умоляет убрать эти проклятущие листья, – ведь дышать же нечем. Но его почему-то никто не слушает. Сыпят и сыпят… Может, он уже умер, и хоронят почему-то не в земле, а в листве?

Черная дыра. Глубокая, сужающаяся книзу. Он беззвучно падает в нее, стремительно и невесомо (только голова нестерпимо кружится), а навстречу…

поднимается…

кто-то…

кого нужно задержать, остановить во что бы то ни стало, иначе ЭТО займет его место, и тогда…

СЛУЧИТСЯ ТО, ЧТО УЖЕ БЫЛО КОГДА-ТО.

Стон. Ветви уже не просто качаются – кружатся. Голые, откуда же так воняет прелью? Уберите листья!

Журчит вода. По стенам и где-то там, внизу, в черной глубине. Не просто журчит – разговаривает. Не с ним – с той, кто его ведет сквозь мрак, окутанная нежно-голубым сиянием…

Тени зверей скользят мимо них и сквозь них и оседают на каменных стенах и сводах. Навсегда.