Мушкетер и фея (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 98

Все боялся крокодила:

Как бы этот крокодил

Что-нибудь не откусил…

Симка зажал в себе все нервы и показал крокодилу язык. А также — себе и Которому. И чуть-чуть не дал себе слово, что сейчас пойдет к зеркалу опять. Который Всегда Рядом на язык не обиделся и добродушно посоветовал:

«Да оставь ты зеркало в покое, оно малость спятило на старости лет. Лучше разберись с пнем».

И Симка, отвернувшись от двери, посмотрел на пень.

Пень был нарисован на холсте. Такая картина без рамы. Она была прибита по краям к стене между кухонным шкафом и вешалкой. Осталась от прежних жильцов, когда мама, дядя Саша и Симка въехали сюда два года назад. Мама решила, что убирать ее не стоит — все-таки украшение, хотя и обшарпанное. Картина была, судя по всему, очень давняя. Края обмохнатились, краска местами потрескалась, потемнела. Однако все на ней было хорошо различимо. Художник («Наверно, какой-то самоучка», — сказала однажды Нора Аркадьевна) изобразил летний пейзаж — там была вырубка, окаймленная недалеким лесом, кривые березки, трава с лиловыми цветами, солнечные облака. Через траву шли две охотничьи собаки с висячими ушами — рыжая и черная. А на переднем плане торчал замшелый пень.

Может, художник и был самоучка, но пень у него получился отлично. Кривой, покрытый остатками коры и всякой порослью, он опирался на вылезшие из травы изогнутые корни. Словно сердитый сказочный осьминог попытался выбраться из-под земли и застрял. В верхней части пня виднелись два сучка с ровными срезами. Эти срезы, как два круглых глаза, с досадой и угрозой смотрели на весь белый свет. И прежде всего на Симку!

То есть днем они никак не смотрели — два сучка, вот и все. А после заката, при лампочке… Куда ни пойдешь, где ни сядешь — подземное существо следит за тобой неотрывно. Как портрет в известной повести Гоголя. Может, за этой картиной тоже скрывается тайник? А что! Вдруг купец перед революцией спрятал кубышку с золотом?!

Симка однажды поделился этими мыслями с мамой. Не следует ли отодрать холст и проверить? Ну, если не тайник там, то, может быть, дверца, как в книжке про Буратино…

Мама, однако, сказала: «Давай как-нибудь потом. А пока тебе пора на молочную кухню». И Симка пошел за спецпитанием для Андрюшки. А потом одно, другое, и мысли про тайник стали казаться чепухой. Тем более что при маме пень-осьминог следить за Симкой не решался, притворялся просто пнем. А вот сейчас — опять…

Симке вдруг подумалось, что этот пень — он, возможно, и есть источник всех страхов. Их сгусток, их сердцевина. Конечно, никакого тайника за холстом нет, но, если этот холст отодрать, свернуть в трубку, засунуть за шкаф, замшелое чудовище-спрут перестанет следить за Симкой. И все страхи отомрут, развеются, угаснут… А кроме того, всякая активная работа сама по себе позволяет забыть про глупые боязни! Как ему это раньше в голову не пришло?!

И Симка занялся работой.

Из нижнего ящика в кухонном шкафу он вытащил инструменты. Молоток с гвоздодером, расхлябанные кусачки (старые, тоже еще дедушкины) и тупую стамеску. Стамеской отколупал присохшие к штукатурке края холста, очистил от краски и ржавчины головки гвоздиков. Кусачками повытягивал один гвоздик за другим (гвоздодер и не понадобился). При этом Симка старался не встречаться глазами с пнем. И страхов почти не осталось. Тем более что за открытым окном где-то играла пластинка («Говорят, родилась я недаром на излучине реки Монтанары…»), а на дворе жена дяди Миши тетя Тома ругала за что-то кота Тимофея…

Картина все еще держалась на стене, присохла местами. От нее пахло сухой краской и пылью. Симка потянул за угол. Холст отодрался, хлопнул Симку по ногам. Симка не мешкая скатал его узким цилиндром, затолкал за шкаф. Вот и все! Пусть глазастый дурак теперь пялится в темноту! Больше — никаких страхов!..

Правда никаких?

Симка прислушался к себе. К тишине. Кажется, внутри Симки никакой боязни сейчас не было. И тишины не было. Пластинка бодро голосила:

Но только пускаюсь я в пляску

И кастаньеты мои стучат,

Вижу, как нежною лаской

Блестит Родриго влюбленный взгляд…

А дяди-Мишина супруга Тамара кричала:

— Чтоб ты подавился этой рыбой, ворюга! Чтоб она вылезла у тебя из-под хвоста всеми колючими костями!

Очевидно, крики по-прежнему адресовались Тимофею (у дяди Миши хвоста не было).

Симка хихикнул, расправил плечи. Теперь небось и зеркало перестанет фокусничать. Хотя… если захочет, пусть немного поиграет с Симкой. (Только не сегодня; сейчас лучше не устраивать опытов.)

Симка подбоченился и оглядел лишенную картины стену.

Никакой дверцы, конечно, и никаких намеков на тайник. Только оставшийся от холста прямоугольник был более светлым и чистым. Симка просто так, для порядка, постучал по нему костяшками пальцев… Ого… Что это? Под штукатуркой негромко, но явно откликнулась пустота. Не может быть!

Симка постучал в других местах — справа и слева от следа картины. Там удары были глухие. Он опять стукнул по центру прямоугольника. Да, там что-то…

Стамеской и молотком Симка начал торопливо вырубать в штукатурке дыру. Для начала — небольшую, размером с тетрадку. На босые ноги посыпались крошки. (Хорошо, что стенка другой стороной выходит в сени с лестницей, а то соседи всполошились бы.) Наконец он подколупнул стамеской и уронил на ступни (ой-ёй-ёй!) квадратный кусок. Ну? Что там?

Обычных перекрещенных дранок под штукатуркой не оказалось. Были неширокие (и, видимо, тонкие) досочки. В ответ на удар молотка пустота под ними отозвалась совсем явственно…

Симка заработал молотком, как шахтер-стахановец в забое, — принялся расширять доступ к тайнику (конечно же, к тайнику!). Сердце колотилось так же, как молоток.

Четыре дощечки закрывали окошко шириной в полметра и высотой сантиметров сорок. Каждая держалась всего на двух гвоздях. Причем шляпки гвоздей прижимались к дереву неплотно — видно, тот, кто прибивал, понимал: придет время открывать тайное углубление — и тогда не должно быть лишних хлопот.

Хлопот и не было. Послушные гвоздодеру, гвозди с кряканьем, но без упрямства вылезли из гнезд. Присохшие концами к штукатурке досочки еще держались, но Симка поддел их стамеской, оторвал одну за другой. Открылось… непонятно что… Нет, понятно. В маленькой нише стояла сумка с двумя ремешками и тускло блеснувшим замком. И не просто сумка! Симка почти сразу понял, что это ученический ранец. Нынче с такими ранцами в школу не ходили, но они были у гимназистов. Симка видел в фильме «Белеет парус одинокий»! Там гимназист Петька носил в ранце восставшим рабочим патроны!

А что здесь? Тоже патроны? С какой стати… Ну уж и не золото, конечно. Золото прячут в банках или сундучках, а не в школьных ранцах. Но ведь все равно что-то есть!..

Ранец оказался не тяжелый. Но и явно не пустой. Симка поставил его на половицы прямо под лампочкой, сел на корточки, двинул колечко замка — он был почти такой же, как на нынешних портфелях. Отогнул заскорузлую крышку. Что-то заискрилось… Стекло… Симка за скользкое горлышко вытащил под лучи квадратную бутылку.

Сразу видно — старина! Лицевую сторону бутылки украшал выпуклый герб Турени: кораблик с узким флагом на мачте и скрещенные знамена над ним. А сверху и снизу такие же выпуклые буквы: «Туреньская крепкая». Горлышко было запечатано широкой сургучной нашлепкой. На сургуче что-то оттиснуто… Что?

Симка пригляделся и понял: не какая-то специальная печать, а пятак. Такой же, какой утром подарил ему Фатяня (только год был другой).

Скорее всего, бутылку запечатал мальчишка (наверно, хозяин ранца). Видать, хотел сохранить в ней что-то ценное. Или тайное. Но что, что, что?!