Мушкетер и фея (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 100

«Я тогда сразу почуяла — кончено между нами», — рассказывала мама тете Капе и другим соседкам.

Так и получилось. Года два подряд Стеклов посылал жене и сыну деньги. Не помногу, но довольно регулярно. А потом — как отрезало. Где он, в каком театре (и в театре ли) и живой ли вообще, узнать не удалось, несмотря на все мамины запросы.

— Ну и ладно, — хмуро сказал повзрослевший Игорь. — Переживем. — Отчима он не любил (тот однажды вздумал воспитывать неродного сына ремнем и получил головой под дых).

Симка тоже не горевал, отца он не помнил.

А Игорь рос молодцом. В старших классах оставил «всякие свои фокусы», закончил школу с серебряной медалью, уехал в Свердловск и без труда поступил в Горный институт. Теперь, в шестидесятом году, он получил диплом геолога и сразу ушел в экспедицию по Полярному Уралу — срочно там нужны были специалисты. Не успел даже заехать в Турень… Он и раньше, в студенческие времена, появлялся дома нечасто — где-нибудь на недельку в зимние и летние каникулы. Зато каждый раз это был праздник. Игорь дурачился с Симкой, таскал его на плечах, рассказывал про всякие приключения из жизни геологов, ходил с ним в кино или на пляж под обрывами. И обязательно привозил какой-нибудь подарок: то трехцветный карманный фонарик, то настоящий походный компас, то похожий на золотой самородок осколок медного колчедана. И пел под гитару всякие песни — то студенческие, веселые (просто животик надорвешь), то сдержанно-печальные, вроде той, что в недавнем фильме «Последний дюйм»:

Тяжелым басом гремит фугас..

.

Когда Игорь появлялся, мама расцветала. А он вертел ее на руках, как девочку, и смеялся:

— Мамуля, ты все молодеешь…

Мама, она если и не молодела, то и не старилась. В пятьдесят восьмом, когда маме было уже сорок, никто не давал ей больше тридцати. Именно в том году она вышла замуж третий раз. Ни Игорь, ни Симка этот мамин шаг не осудили. Одобрили даже.

Дядя Саша был человек жизнерадостный. Этакий курчавый и бородатый крепыш с огоньками дальних странствий в карих глазах. На пять лет младше мамы, но выглядел старше, хотя, конечно, не казался очень пожилым. Он работал в Институте охотничьего хозяйства, часто ездил в командировки по северным районам — то есть был «бродячий человек» вроде Игоря. И деловой! Сумел добиться от своего института отдельной квартиры (у меня жена, и мы ждем ребенка!), хотя мама не могла стать его женой по всем правилам. Для этого ей следовало сначала оформить развод с Симкиным отцом, а тот был неизвестно где (и был ли вообще?). Это требовало о-го-го каких хлопот!

Тем не менее квартира в Нагорном переулке была получена, и они втроем — Симка, мама и дядя Саша — перебрались туда из частной комнаты на Профсоюзной улице. Казалось, все теперь будет хорошо!.. Но когда мама была «на четвертом месяце» (дяде Саше очень хотелось сына), охотовед Александр Селянин разбился с самолетом в районе Сургута.

В маленьком «Ан-2» забарахлил мотор, самолет стал планировать, чтобы выбрать в лесном массиве поляну или просеку для посадки, зацепил верхушки сосен, перевернулся и рухнул. Погибли все…

Симка очень жалел дядю Сашу, плакал. Но больше всего он боялся за маму: как она переживет новое горе?

Мама пережила. Даже сдержаннее, чем можно было ожидать. Плакала не очень много, только почти все время молчала. Съездила (хотя врачи и не советовали) в тот поселок, где на местном кладбище похоронили экипаж и пассажиров. Когда вернулась, жалостливая соседка тетя Капа сказала ей:

— Бедная ты бедная, что за судьбинушка у тебя. Опять без мужика.

— Есть у меня мужики. Один с геологами бродяжит, другой вот… — мама за плечи притянула Симку к округлившемуся животу. — И скоро будет еще один… — Она была уверена, что родится мальчик.

И родился мальчик. И назвали его Андреем, как хотел того дядя Саша.

Пока дядя Саша был холостой, он жил вместе со своей незамужней старшей сестрой, Норой Аркадьевной. Эта женщина была единственная, кто не одобрял брак Александра Селянина. Может, считала она, что Симкина мама ему не пара. Он-то хотя и «джеклондоновский персонаж», но человек очень культурный, с институтским дипломом, прекрасный музыкант, стихи писал. А в жены выбрал кого? Бухгалтершу со средним образованием, не знающую даже нотной грамоты (и немолодую к тому же)… А возможно, сестра просто ревновала брата к незнакомой женщине. До той поры Нора Аркадьевна многие годы была рядом с Сашей, привыкла с его младенчества заботиться о братишке.

Нет, она не спорила, не показывала открытого недовольства.

Но с мамой встречалась редко, разговаривала сухо. На скромной неофициальной свадьбе (вернее, просто вечеринке) сидела молчаливая, прямая, с поджатыми губами. Симка старался не смотреть на нее, а если смотрел, то косо.

Мало того, что казалась она недоброй, была еще и ужасно некрасивой. Худая, нескладно высокая, с длинным помятым лицом и пористым носом-картошкой. На носу кособоко сидели круглые, очень прозрачные очки без оправы. Симке казалось, что эта хрустальная прозрачность ну никак не соответствует Норе Аркадьевне, словно та присвоила очки другого — умного и доброго человека.

За очками видны были птичьи глазки табачного цвета, а над ними щетинились коротенькие рыжеватые брови. На лоб спускалась такая же рыжеватая, нелепая челка, над щеками вздрагивали, словно приклеенные к вискам, волосяные крендели. Было в этом что-то старомодное… Ну и ладно бы, что старомодное, ладно, что некрасивое! Но зачем она так сквозь сжатые губы разговаривала с мамой!

Впрочем, это было сначала. А когда погиб дядя Саша, Нора Аркадьевна стала вести себя по-другому. Мягче. Может быть, оттого, что теперь некого уже было ревновать, а горе у них с мамой сделалось общее. Когда родился Андрюшка, она принялась регулярно заходить к Стекловым, приносила малышу подарки, неловко брала его на руки. А маме предлагала деньги. Мама сперва отказывалась. Однако Нора Аркадьевна сказала:

— Анна Серафимовна, Андрюша мой племянник. Я не только имею право, но просто обязана заботиться о сыне моего брата. Поймите же, у меня никого больше нет… кроме вас… — При этом она вдруг сняла очки и принялась промокать глаза платочком.

Очки упали на половик. Симка поспешно поднял их и положил на табурет рядом с Андрюшкиной кроваткой.

— Спасибо, мой хороший… — шепотом проговорила Нора Аркадьевна.

Симка ушел из комнаты и не слышал, о чем говорили мама и сестра дяди Саши.

Иногда Нора Аркадьевна приносила книги — для Симки.

— Ты ведь любишь читать, не так ли? Мне кажется, эта книжка будет тебе полезна. Постарайся не откладывать, если с первых страниц она покажется не очень интересной.

Симка и не откладывал, не было у него такой привычки. Потому что Игорь как-то посоветовал брату-первокласснику: «Если взялся, дочитывай всякую книгу до конца. Без этого пропадешь и в ученье, и в других делах…» Симка не понял, что за «другие дела», но знал, что старший брат плохого не посоветует.

Надо сказать, что книги, приносимые Норой Аркадьевной, не были скучными. Иногда выглядели пугающе толстыми, но потом оказывались увлекательными. Например, «Легенда об Уленшпигеле», «Мифы Древней Греции» или «Человек, который смеется» — роман французского писателя Виктора Гюго («ВиктОра ГюгО, — торопливо поправила Симку мама, оглянувшись на Нору Аркадьевну. — Ты что, не читал «Гавроша»?»).

Особенно толстым оказался «Давид Копперфильд» англичанина Диккенса. Тоже интересный! Правда, вторую половину романа, где речь шла о взрослой жизни, Симка дочитывал без особого увлечения, зато к детским годам Копперфильда возвращался потом не раз. А Нора Аркадьевна однажды обронила:

— Я эту книгу в давние годы перечитала раз пять…

Иногда Нора Аркадьевна и мама спорили о литературе.

Мама любила «простых» поэтов — Пушкина, Лермонтова,

Некрасова, Есенина, Симонова… Нора Аркадьевна с ней снисходительно соглашалась, но тут же называла других, про которых Симка раньше и не слыхал (например, того же Пастернака). Из-за этого Пастернака однажды случился крупный спор про Твардовского.