Голубятня на желтой поляне (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 101

— Ох, Гелька, теперь тебя возьмут в оборот!

— А я сам всё расскажу. Рванём кольцо, тогда расскажу. А что такого? Мы же ни в чём не виноваты… Янка!

— Что?

— Ты завтра утром напиши что-нибудь, ладно?

— Обязательно.

Ни один учёный не смог бы изобрести такую моментальную почту!

Гелька что-нибудь писал на обороте Глебовых листов — и это письмо тут же появлялось у Янки. Писал Янка — и сию секунду читал это Гелька. У них стало обычным делом так переписываться. Правда, потом спохватились: бумагу надо беречь. Стали писать мельче, экономнее, уже не баловались рисунками. Каждый вечер они вешали на гвоздик у кровати листы с одинаковым номером, чистой изнанкой наружу. Утром смотришь — вдруг начинают бежать по бумаге торопливые строчки:

"Гелька, привет! О Юрке ничего не слыхать? Я его сейчас видел во сне. И Глеба… Гелька, прихвати в школу элементы для вычислителя, у меня сели. И ручку для Васьки, а то он растерял свои, и Алёшкины, и мои…"

Такие письма были в прежние дни. А что напишет Янка сейчас?

С этой мыслью Гелька открыл глаза. Было ещё рано. Утро за окном начиналось бледное, серенькое. Гелька поёжился. В открытое окошко тянуло холодом. Настоящая осень пришла?

Лист чётко белел на узорчатых обоях. Он был чистый. Гелька натянул до носа одеяло и невесело ждал. когда на листе появятся слова. Появятся же. Янка обещал…

И вот потянулась цепочка букв. Гелька сел. Тёмнокрасные строчки бежали коряво, торопливо:

"Гелька, прощай! Мы не успеем повидаться. Я улетаю, я чувствую. Это раньше, чем я ждал. Наверно, те два кусочка жизни, которые мы отдали искоркам, меня так сильно торопят. Не осталось ни минуты. Гелька, порви…"

Гелька всхлипнул и рванулся к столу за фломастером.

ВЕТЕРКИ

… — Юрка, — сдавленно сказал Глеб.

Яр каждым нервом ощутил это слово, и прошла по каждому нерву резкая электрическая боль. Он остался неподвижным. Но мысленно он рванулся вперёд — чтобы увидеть вплотную, разглядеть до последней чёрточки живое лицо сына. Юрка встретился с ним влажными, полными беды и упрямства глазами, медленно отвернул лицо, вскинул палочки выше прежнего и пропал за жёлтым языком огня.

Яр почувствовал, как Глеб сказал — одними губами, но уже твёрдо:

— Тихо, Яр. Всё — потом.

Да. Всё потом. Когда не будет Магистра. Чтобы Магистр ничего не понял, ничего не узнал. Врагу нельзя давать лишнюю ниточку. Сиди и молчи…

Изображение опять качнулось, мелькнули фигуры в коричневых шлемах, похожих на каски строителей. Стал виден фундамент башни, береговые камни, прибой над ними. С башни быстрыми тенями срывались тонкие мальчишечьи тела, не долетали до земли и пропадали, косо рванувшись в сторону. Теперь всё это виделось нечётко, раздёрганно. Картинка металась: то камни на ней, то волны, то мелькающий полёт мальчишечьих силуэтов. То очень синее небо с белым облаком — таким спокойным и ласковым.

Яр отчаянно хотел увидеть Юрку ещё раз. Сначала просто увидеть. А потом уже что-нибудь понять. Он даже не пытался разобраться в сумятице мыслей, они рвались на клочки: "Где?.. Как это случилось?.. Что с ним?.. Он — ветерок?.. Почему Глеб говорил: он вернулся?.. Какое странное лицо! Нет, не странное, знакомое… А это правда Юрка?.. Я же знаю, что Юрка!"

Фильм кончился, и было странно, даже дико видеть вместо живых мелькающих картин лаковый чёрный поднос и намалёванные на нём цветы.

— А дальше? — бесцветным голосом спросил Яр.

— Это всё, — сказал Магистр.

Яр ощутил маленькую и твёрдую ладонь Игнатика. Пальцы Игнатика слегка надавили ему на плечо сквозь толстое сукно пиджака: "Держись, Яр. Мы здесь, Яр". Яр чуть заметно шевельнул мускулами плеча: "Да, Тик. Я держусь".

Чита неожиданно резким голосом спросил:

— И зачем же вы нам это показали, Магистр?

— Вы сами хотели, — отозвался Магистр и вежливо повернул к Чите аккуратную профессорскую голову. — Это была иллюстрация.

— Иллюстрация ч е г о ? — спросил Чита.

— Какие же вы сволочи, — тихонько сказала Магистру Данка.

Магистр приподнял седые брови.

Глеб откинулся на стуле и сухо задал вопрос:

— Вы что же, хотели нас напугать?

— Пожалуй, нет, — с доброжелательной задумчивостью ответил Магистр. — Я просто пытался быть предельно откровенным. Откровенность — залог будущего союза.

— Вы всё ещё надеетесь на союз? — очень серьёзно спросил Глеб.

— Да, Глеб Сергеевич.

— После того, что показали?

— А что я показал? То, что было. В конце концов, мальчики сами виноваты, и это была необходимая акция. Взрослых можно убедить, можно напугать, а дети… это же категория, не поддающаяся логическим схемам.

— В а ш и м схемам, — глухо сказал Яр и опять ощутил пальцы Тика. — И поэтому вы решили их сжечь. Неподдающихся.

— Ну что вы, в самом деле, Ярослав Игоревич! Никто же из них не погиб! Улетели. Превратились в этих… в ветерков. Тоже форма существования разумной жизни.

— Не все превратились, — сказал Игнатик. — Не врите.

"Не все! — ахнул про себя Яр. — А Юрка?"

— Я не вру, мальчик, — терпеливо сказал Магистр. — Вы видели сами.

— Повторите фильм! — жёстко потребовал Игнатик. Яр никогда не слышал у него такого голоса. — Повторите! Самый конец.

— Это невозможно.

— Повторите, Магистр, — сказал Глеб.

— Но это невозможно, уверяю вас. Я очень устал.

— Он врёт, — сказал Игнатик. — Ладно, я запомнил. Я повторю.

— Не смейте! — тонко сказал Магистр и попытался встать. Яр быстро оглянулся на Игнатика. Тот резко побледнел, как бледнеет человек от борьбы с очень сильной болью. На верхней губе у него высыпали крошечные капельки. Металлический поднос тонко задребезжал. Яр метнулся к нему взглядом.

Он снова увидел основание башни, каменистый берег, взлетающую пену прибоя. Только сейчас пенные языки взлетали очень медленно. Так бывает, когда плёнку с записью прокручивают с тихой скоростью. И мальчишки падали с башни медленно. Видно было, как у самых камней силуэты их тают, а воздух на этом месте скручивается в прозрачную спираль.

Но не со всеми так случилось. Несколько ребят долетели до земли…

— Что вы делаете… — не то простонал, не то прокричал Магистр. — Я не могу…

…При замедленном движении фильма было видно, как сила удара вдавливает ребячьи тела в мелкую гальку среди камней, потом подбрасывает их на полметра, и мальчишки вытягиваются — уже неподвижные. Кто навзничь, кто ничком.

Яр заледенел, готовясь увидеть среди упавших Юрку. А движение фильма всё замедлялось, и наконец кадр застыл совсем. Потом берег и камни стремительно придвинулись.

Между глыб жёлтого ракушечника лежал мальчик. Он лежал, прильнув щекой к гальке и разметав избитые в кровь ноги. Он сжимал круглые камешки в пальцах выброшенных вперёд рук. На нём была порванная зелёная рубашка с квадратным белым воротником, похожим на матросский. Ветер кинул воротник на голову мальчику, и можно было разглядеть лишь рыжеватую ребячью макушку с торчащим пучком волос. Из-под руки мальчика выбралась ящерка — маленькая и проворная. По складкам рукава она взбежала к нему на плечо. И замерла там. Только глазки блестели — живые и умные, как у крошечного человечка.

Глеб с коротким стоном подался вперёд.

… — Это те, кто не успели стать ветерками, — шёпотом сказал Игнатик. И шёпот странно, очень громко прозвучал в мёртвой, какой-то чёрной тишине. Изображение погасло, и поднос с коротким звоном упал. Игнатик, часто дыша, лёг головой Яру на плечо.

Магистр негромко хрипел. Он полулежал на стуле, и руки его обвисли почти до пола. Лицо его затвердело, левая бровь наполовину отклеилась и висела над веком грязно-белым клочком.

Магистр заговорил, и голос его теперь напоминал шум от просыпавшихся гвоздей.

— Это нечестно… — сказал Магистр.