Дар Змеи - Кобербёль Лине - Страница 41

— И дело только в этом? — спросила я.

— Для Скюгге — только в этом, — коротко ответил Сецуан, не желая больше говорить о нашем преследователе.

Мы не завтракали. Да и откуда взяться завтраку? У нас не было даже воды. Остался лишь единственный приспособленный для воды сосуд — котелок для чая, который со вчерашнего вечера стоял рядом с прогоревшим костром. Я потрясла его, но плескаться в нем было нечему.

— Я схожу по воду, — предложила я.

— Нет, — возразил Сецуан. — Мы пойдем вместе.

— Ну, а как с нашим добром? Что если он удерет, прихватив остальное? Например, одеяла. Ночами будет холодно без них.

Пришлось взять их с собой.

Пусть у нас оставалось не так много поклажи, но без ослика и седельных сумок было все-таки тяжело. Нам пришлось связать узлы из одеял и нести их как мешки на спине, а кружки и ложки все время звякали, ударяясь друг о друга, и упирались мне в спину, когда я шла. У Сецуана в руке был наш маленький топорик, а я несла котелок.

Мы остановились у небольшого ручья и напились вволю. Потом наполнили котелок и снова двинулись в путь. А в животе у меня шел спор — урчать ему или бурчать. Холодная вода плохая замена завтраку, но если мы не найдем вора или не встретим гостеприимного крестьянина в горах, то надежды на основательное угощение придется отложить надолго.

Солнце всходило. Да и тропка вела все вверх и вверх… Повороты, изгибы, извилины. И ни одного живого существа, если не считать ящериц, птиц и еще кое-кого в том же роде. Никаких похитителей ослов, ни единого гостеприимного крестьянина в горах…

Не было даже коз. Только суровое жгучее солнце и скалы — еще суровее. Пыль. Терновник. Камни, камни, камни…

Мои мышцы болели оттого, что дорога долго поднималась вверх по склону. Но когда мы наконец достигли вершины и смогли взглянуть на следующий отрезок пути, он был так же каменист, крут и безлюден, как тот подъем, что мы с трудом только что преодолели. «По крайней мере, теперь идти вниз», — подумала я и потерла свою злосчастную голень. Должна же она помочь в ответ на ласку.

И поначалу это помогло. Но вот вместо голени у меня заныли бедра.

Солнце пекло. Одежда на спине промокла насквозь, а пальцы онемели и вспотели оттого, что держали грубое шерстяное одеяло. Примерно на полпути вниз по следующему откосу одеяло выскользнуло из рук, и одежда, кружки, тарелки и ложки вывалились из узла и рассыпались по горному склону. Вдобавок, пока я пыталась спасти узел, меня угораздило уронить котелок, так что теперь мы остались без воды.

Я потерла усталые глаза. Такая жара, а мы — без воды. Нехорошо! От этого можно захворать, и кто знает, когда мы в следующий раз придем к роднику или ручью. Нельзя сказать, что ручьи, родники и прохладные лесные озерца попадались здесь на каждом шагу.

Сецуан не ругал меня. Он только помог собрать вещи и как следует увязать их. Но по его лицу не видно было, что он собирается идти дальше.

— Так дело не пойдет, Дина, — молвил он. — Я вынужден пустить в дело флейту.

— А чем она поможет? Здесь ведь ни одной живой души.

— Быть может, мы здесь одни, — сказал он. — Но это неизвестно. Подожди, увидишь!

Оглядевшись, он указал на заросли аконита [16]рядом с тропкой.

— Сядь там! — велел он. — И сделай вид, будто тебя здесь нет!

Я, поколебавшись, посмотрела на высокие сине-лиловые цветы. «Аконит! Венерин цвет, — подумала я. — Ядовитый». Но я же не собиралась есть эти цветы, мне только надо было укрыться среди них. Если получится. Они доставали мне почти до пояса, но вряд ли это было самое укромное местечко.

— Ты хочешь, чтоб я спряталась там? — неуверенно спросила я.

Он покачал головой.

— Тебе прятаться не надо. Тебе надо только сесть и представить себе, что тебя там нет.

В этом было что-то таинственное. Вполне возможно, он мог так спрятаться при ярком солнечном свете. «Сецуана видят, только когда он сам того желает», — говорила матушка. Но я-то была не Сецуан.

— Просто сядь! — сказал он. — И молчи.

Ну, это нетрудно. Я уселась среди цветов, и золотисто-бурые пчелы и мелкие цветочные мушки беспрепятственно сновали вокруг меня. Я не видела, как он достал флейту. И вот осталась только музыка — великая и ошеломляющая, суровая, как скала. Совсем не такая, какую он играл для меня. Теперь уже никаких роз и лошадиных морд. Теперь это был гром и трубный глас, будто сигнал, призывавший солдат к битве. «Ступай! — призывала флейта. — Слушай!» Звуки маршировали через дол длинными рядами. И мне захотелось маршировать вместе с ними. Но звуки призывали не меня, и я осталась сидеть, где сидела, окруженная кивающими мне цветами.

Ничего не произошло. Никакой таинственный Скюгге не вынырнул из-за валунов. Да и вообще никто не появился.

Между тем Сецуан не сдался сразу. Он играл, пока капли пота не заблестели на его лице. Но в конце концов он отнял флейту ото рта.

— Может, его и вправду нет, — пробормотал он.

Я медленно поднялась. От долгой неподвижности у меня затекло все тело.

— Пойдем дальше? — спросила я.

— Придется!

Сецуан снова сунул флейту за пояс. Я собрала свой узел и закинула его за спину. Мы двинулись дальше.

Он стоял на тропке перед нами, словно внезапно вырос из-под земли. Рот у него был открыт, и он переводил дух, словно раненое животное. Мое сердце подпрыгнуло, и я снова уронила узел.

«Не смотри на него», — велел Сецуан. Но это было нелегко. Его вылинявшая красная рубашка была на груди мокрой от пота, его волосы, что некогда были такими же короткими и хорошо подстриженными, как у Сецуана, теперь были перемазаны глиной и золой. Так что было не разглядеть, какого они цвета, но уж не черные, как мне показалось, когда я увидела его на каштане у постоялого двора «Золотой Лебедь».

Но это был он. Никакого сомнения! Даже та длинная палка была при нем. Он стоял, вцепившись в нее, непонятно — то ли чтобы опереться на нее, то ли чтобы поколотить нас.

Не произнося ни слова, Сецуан поднял флейту. Глаза чужака следили за каждым его движением, но вообще-то он стоял смирно. Сецуан извлек из флейты короткую трель, словно подзывая собаку. Палка упала на землю, а этот человек — Скюгге, пожалуй, буду называть его так, — рухнул в пыль к ногам моего отца.

— Местер! — прошептал он. — Местер…

Сецуан, отняв флейту ото рта, глядел на коленопреклоненную фигуру. Я не понимала, о чем отец думал и что чувствовал.

— Где ослик? — спросил он, и голос его был так холоден, что мне стало ужасно жалко человека на земле. Поначалу Скюгге не ответил. Вместо этого он поднял голову и посмотрел прямо на меня, и тут мне не было надобности гадать, что чувствовал он. Его глаза от ненависти превратились в узенькие щелочки.

— Маленькая Змея, — сказал он, и голос его прозвучал так, словно говорил после многих лет молчания. — Маленькая Змея! Берегись! Гляди, чтобы большой Змей не сожрал тебя!

Сердце у меня снова подскочило. Недавно мне было просто жалко его. А теперь я его боялась. И каким гадким именем он меня назвал? Маленькая Змея! Знал ли он, что Сецуан мой отец?

— Где ослик? — повторил Сецуан, и на этот раз голос его был, если это только возможно, еще холоднее.

— Удр-а-а-л прочь! — пропел Скюгге. — Удр-а-а-л про-очь, про-очь, про-очь! — Он улыбался, и я заметила, что у него не хватает зуба в верхней челюсти. — Что дадут Скюгге, если он отыщет его?

Он посмотрел на Сецуана, и лицо его просветлело от ожидания, как у ребенка, который знает: у дедушки в мешочке есть какая-то вкуснятина. А Сецуану было, ясное дело, известно, что хотел получить Скюгге.

— Сон! — сурово ответил Сецуан. — Покажи нам ослика, и я дам тебе сон.

Ослик стоял привязанный к кусту боярышника в какой-то полумиле от нас внизу в долине. Седельные сумки тоже были там, но совсем пустые. Скюгге высыпал, что в них было, и теперь все наше добро было разбросано по долине. Все, что можно было открыть, было открыто, все, что разорвать в клочья, — разодрано. Остатки лепешек превратились в грязные пыльные крошки, а то, что лежало, напоминая слой снега на камнях, было солью, высыпавшейся из маленького мешочка Сецуана. Я опустилась на корточки и, обессилев, не спускала глаз со всего этого разорения.