Жизнь термитов - Метерлинк Морис - Страница 12

Пока творится весь этот разгром, не видно ни одной живой души. Только при более пристальном взгляде маленькая глиняная трубочка, спрятанная в углу между двумя стенами или бегущая вдоль карниза или плинтуса и соединенная с термитником, выдает присутствие и личность врага; эти ничего не видящие насекомые умеют сделать так, чтобы не видели их. Работа выполняется беззвучно, и лишь искушенный слух способен расслышать в ночи шум миллионов челюстей, пожирающих несущую конструкцию дома и предвещающих его крушение.

В Конго, например, в Элизабетвилле, архитекторы и подрядчики предусматривают эти неизбежные разрушения и повышают расценки на 40% ввиду принимаемых мер предосторожности. В этом же регионе ежегодно приходится заменять полностью съеденные шпалы железных дорог, а также телеграфные столбы и несущие конструкции мостов. От любой одежды, оставленной на улице ночью, остаются лишь металлические пуговицы, а хижина туземцев, если не жечь в ней огня, выдерживает их атаки не больше трех лет.

II

Таковы их «домашние» и привычные злодеяния; но иногда они работают в крупном масштабе и опустошают целые города и страны. В 1840 году одно захваченное невольничье судно со срубленными мачтами занесло в Джеймстаун, столицу острова Святой Елены, Eutermes Tenuis — маленького бразильского термита с «носатыми» солдатами со спринцовкой, разрушившего часть города, которую пришлось затем отстраивать. По словам «штатного» историографа Дж. К. Меллиса, это было похоже на последствия землетрясения.

В 1879 году испанское военное судно было уничтожено Termes Dives в порту Ферроля. В «Анналах французского энтомологического общества» (сер. 2, 1851, т. IX) приводится пояснительная записка генерала Леклерка, где говорится, что в 1809 году Французские Антильские острова не смогли обороняться от англичан из-за того, что термиты разорили склады и привели в негодность батареи и боеприпасы. Список их преступлений можно продолжать бесконечно. Я уже говорил, что они сделали непригодными для возделывания некоторые части Австралии и острова Цейлон, где люди отказались от борьбы с ними. На острове Формоза Coptotermes Formosus Shikari прогрызает даже строительный раствор и рушит нецементированные стены.

На первый взгляд, учитывая, насколько они уязвимы и хрупки и что они могут жить только во мраке своего термитника, может показаться, что для того, чтобы от них избавиться, достаточно разрушить их «башенки». Но создается впечатление, будто они всегда готовы отразить неожиданное нападение, ибо достоверно известно, что в странах, где взрывали с помощью пороха их надстройки, разравнивая их затем плугом, они больше не строят холмиков, смиряются, как муравьи, с исключительно подземной жизнью и становятся совершенно неуловимыми.

Барьер холода до сих пор защищал Европу, но вполне возможно, что такому гибкому и необычайно многоликому животному удастся акклиматизироваться и у нас. Мы уже видели, например, ландских термитов, которые более или менее в этом преуспели, правда, ценой жалкого вырождения, сделавшего их безвреднее самого безвредного из муравьев. Возможно, это только первый этап. Во всяком случае, «Энтомологические анналы» прошлого века пространно повествуют о нашествии на некоторые города Нижней Шаранты, в частности на Сент, Сен-Жан-д'Анжели, Тоннэ-Шарант, остров Экс и, прежде всего, Ла-Рошель, настоящих тропических термитов, завезенных из Санто-Доминго на дне трюма вместе с растительным мусором. Целые улицы были захвачены и тайком «заминированы» стремительно размножавшимся и невидимым насекомым; весь Ла-Рошель находился под угрозой вторжения, и бедствие было остановлено только каналом де ла Веррьер, соединяющим сточные канавы с портом. Рушились целые дома, и пришлось даже подпирать арсенал и префектуру; а однажды жители с удивлением обнаружили, что все архивы и вся административная писанина были превращены в губчатые объедки. Аналогичные события происходили в Рошфоре.

Виновником этих опустошений стал один из самых маленьких термитов, которые нам известны, — Termes Lucifugus величиной 3-4 миллиметра.

Тайная сила

I

В термитнике мы снова сталкиваемся с великой проблемой улья, тем более неразрешимой из-за того, что его организация еще более сложна. Кто здесь правит? Кто отдает приказы, предвидит будущее, строит планы, восстанавливает равновесие, управляет и осуждает на смерть? Это не монархи — жалкие рабы своих обязанностей, питание которых зависит от доброй воли рабочих, пленники в своей клетке и единственные жители города, не имеющие права пересекать его черту. Царь — всего лишь боязливый перепуганный бедняга, придавленный животом супруги. Что же касается царицы, то это, возможно, самая жалкая жертва организации, где есть одни лишь жертвы, посвященные неведомо какому божеству. Она находится под жестким контролем, и когда ее подданные решают, что она кладет мало яиц, то перестают ее кормить; она умирает от голода, а они пожирают ее останки, поскольку ничего не должно пропасть, и заменяют ее другой. Для этой цели, как мы уже видели, у них в запасе всегда есть некоторое количество взрослых, пока еще не дифференцированных особей, и, благодаря чудесному полиморфизму своей породы, они быстро превращают одну из них в производительницу.

Но это и не воины — несчастные создания, согбенные под своим оружием, обремененные клешнями, лишенные половых органов и крыльев, совершенно слепые и неспособные добывать пищу. И это тем более не крылатые взрослые особи, совершающие блистательный, трагический и эфемерный выход, обездоленные принцы и принцессы, над которыми тяготеет государственный интерес и коллективная жестокость. Остаются рабочие — «желудки» и «животы» сообщества, кажущиеся одновременно рабами и хозяевами всех остальных. Неужели эта толпа и образует «Совет» города? Во всяком случае, все видящие, все, у кого есть глаза, — царь, царица и крылатые особи, — открыто отстранены от управления. Чудо в том, что управляемый таким образом термитник может существовать целые столетия. В наших анналах нет примера действительно демократической республики, которая просуществовала хотя бы несколько лет и не распалась бы, не закончилась бы полным провалом и тиранией, поскольку в политике у нашей толпы собачий нюх и ей по нраву лишь дурные запахи. Она выбирает только наименее приятные из них, и ее чутье почти непогрешимо.

Но договариваются ли между собой слепцы термитника? В их республике нет такой же тишины, как в муравейнике; мы не знаем, как они общаются, но это еще не означает, что они не общаются вовсе. При малейшем нападении тревога распространяется, словно пламя; организуется оборона, аккуратно и методично производится срочный ремонт. С другой стороны, эти слепцы, несомненно, регулируют по своему желанию плодовитость царицы, уменьшая или увеличивая ее тем, что пичкают ее своими слюнными выделениями или оставляют без них. Когда они приходят к выводу, что солдат слишком много, то сокращают их количество, оставляя умирать от голода тех, кого считают лишними, чтобы затем их съесть. Они определяют судьбу существа, которое должно вылупиться из яйца, и по своему усмотрению превращают его, в зависимости от пищи, которую ему дают, в такого же, как они, труженика, в царицу, царя, крылатую взрослую особь или воина. Но кому же или чему подчиняются они сами? Пожертвовавшие половыми органами, крыльями и глазами ради общего блага, обремененные различными бесчисленными делами, — жнецы, землекопы, каменщики, архитекторы, столяры, садовники, химики, кормильцы и гробовщики, трудящиеся, питающиеся и переваривающие пищу для всех, идущие на ощупь в своей неодолимой слепоте или бредущие по своим пещерам, — эти вечные узники собственной темницы кажутся менее всего способными понять, узнать, предвидеть или угадать, что надо делать.

Идет ли речь о ряде более или менее согласованных и чисто инстинктивных действий? Быть может, под воздействием врожденного представления они вначале машинально высиживают из большинства яиц таких же рабочих, как они сами? А затем, подчиняясь другому, тоже врожденному импульсу, не получают ли они из других яиц, похожих на первые, бесчисленное множество особей обоего пола, у которых вырастают крылья, которые не рождаются слепцами и скопцами и дают им царя и царицу, чтобы вскоре после этого всем вместе погибнуть? И, наконец, не обязывает ли их третий импульс создать некоторое количество солдат и не побуждает ли четвертый сократить численность гарнизона, когда последний требует слишком много пищи и становится обременительным? Не служит ли все это лишь игрой хаоса? Вполне возможно, хотя и сомнительно, что необычайное процветание, стабильность, гармоничное согласие и почти неограниченная жизнь этих громадных колоний основываются лишь на непрерывном ряде счастливых случайностей. Согласимся, что, если бы все обстояло подобным образом, случайность стала бы чуть ли не самым великим и самым мудрым из наших богов; но, в сущности, проще всего прийти к общему мнению лишь в вопросе о словах. Во всяком случае, гипотеза об инстинкте ничуть не более убедительна, чем гипотеза о разуме. Возможно, она даже менее убедительна, поскольку мы совершенно не знаем, что такое инстинкт, и в то же время полагаем, — верно ли, ошибочно ли, — что мы не совсем уж не сведущи в том, что такое разум.