Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Стихотворения и поэмы

Багрицкий Эдуард Георгиевич

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Стихотворения и поэмы - Багрицкий Эдуард Георгиевич - Страница 41

Изменить размер шрифта:

ТВС

Пыль по ноздрям — лошади ржут.

Акации сыплются на дрова.

Треплется по ветру рыжий джут.

Солнце стоит посреди двора.

Рычаньем и чадом воздух прорыв,

Приходит обеденный перерыв.

Домой до вечера. Тишина.

Солнце кипит в каждом кремне.

Но глухо, от сердца, из глубины,

Предчувствие кашля идет ко мне.

И сызнова мир колюч и наг:

Камни — углы, и дома — углы;

Трава до оскомины зелена;

Дороги до скрежета белы.

Надсаживаясь и спеша донельзя,

Лезут под солнце ростки и Цельсий.

(Значит: в гортани просохла слизь,

Воздух, прожарясь, стекает вниз,

А снизу, цепляясь по веткам лоз,

Плесенью лезет туберкулез.)

Земля надрывается от жары.

Термометр взорван. И на меня,

Грохоча, осыпаются миры

Каплями ртутного огня,

Обжигают темя, текут ко рту.

И вся дорога бежит, как ртуть.

А вечером в клуб (доклад и кино,

Собрание рабкоровского кружка).

Дома же сои по и полутемно:

О, скромная заповедь молока!

Под окнами тот же скопческий вид,

Тот же кошачий и детский мир,

Который удушьем ползет в крови,

Который до отвращенья мил,

Чадом которого ноздри, рот,

Бронхи и легкие — всё полно,

Которому голосом сковород

Напоминать о себе дано.

Напоминать: «Подремли, пока

Правильно в мире. Усни, сынок».

Тягостно коченеет рука,

Жилка колотится о висок.

(Значит: упорней бронхи сосут

Воздух по капле в каждый сосуд;

Значит: на ткани полезла ржа;

Значит: озноб, духота, жар.)

Жилка колотится у виска,

Судорожно дрожит у век.

Будто постукивает слегка

Остроугольный палец в дверь.

Надо открыть в конце концов!

«Войдите». — И он идет сюда:

Остроугольное лицо,

Остроугольная борода.

(Прямо с простенка не он ли, не он,

Выплыл из воспаленных знамен?

Выпятив бороду, щурясь слегка

Едким глазом из-под козырька.)

Я говорю ему: «Вы ко мне,

Феликс Эдмундович? Я нездоров».

…Солнце спускается по стене.

Кошкам на ужин в помойный ров

Заря разливает компотный сок.

Идет знаменитая тишина.

И вот над уборной из досок

Вылазит неприбранная луна.

«Нет, я попросту — потолковать», —

И опускается на кровать.

Как бы продолжая давнишний спор,

Он говорит: «Под окошком двор

В колючих кошках, в мертвой траве,

Не разберешься, который век.

А век поджидает на мостовой,

Сосредоточен, как часовой.

Иди — и не бойся с ним рядом встать.

Твое одиночество веку под стать.

Оглянешься — а вокруг враги;

Руки протянешь — и нет друзей;

Но если он скажет: «Солги», — солги.

Но если он скажет: «Убей», — убей.

Я тоже почувствовал тяжкий груз

Опущенной на плечо руки.

Подстриженный по-солдатски ус

Касался тоже моей щеки.

И стол мой раскидывался, как страна,

В крови и чернилах квадрат сукна,

Ржавчина перьев, бумаги клок —

Всё друга и недруга стерегло.

Враги приходили — на тот же стул

Садились и рушились в пустоту.

Их нежные кости сосала грязь.

Над ними захлопывались рвы.

И подпись на приговоре вилась

Струей из простреленной головы.

О мать революция! Не легка

Трехгранная откровенность штыка;

Он вздыбился из гущины кровей,

Матерый желудочный быт земли.

Трави его трактором. Песней бей.

Лопатой взнуздай, киркой проколи!

Он вздыбился над головой твоей —

Прими на рогатину и повали.

Да будет почетной участь твоя,

Умри, побеждая, как умер я».

Смолкает. Жилка о висок

Глуше и осторожней бьет.

(Значит: из пор, как студеный сок,

Медленный проступает пот.)

И ветер в лицо, как вода из ведра.

Как вестник победы, как снег, как стынь.

Луна лейкоцитом над кругом двора,

Звезды круглы, и круглы кусты.

Скатываются девять часов

В огромную бочку возле окна.

Я выхожу. За спиной засов

Защелкивается. И тишина.

Земля, наплывающая из мглы,

Легла, как нестругапая доска,

Готовая к легкой пляске пилы,

К тяжелой походке молотка.

И я ухожу (а вокруг темно)

В клуб, где нынче доклад и кино,

Собранье рабкоровского кружка.

1929

Всеволоду

Он свечкой поднялся…

Рванулся вперед…

Качнулся налево, направо…

С налета

Я выстрелил… Промах!

Раскат отдает

Дрогнувшее до основания болото.

И вдруг неожиданно из-за плеча

Стреляет мой сын.

И, крутясь неуклюже,

Выкатив глаз и крыло волоча,

Срезанный дупель колотится в луже.

Он метче, мой сын.

Молодая рука

Верней нажимает

Пружину курка,

Он слышит ясней перекличку болот,

Шипенье крыла, что по воздуху бьет.

Простая машина — ружье.

Для меня

Оно только средство стрельбы и огня.

А он понимает и вес, и упор,

Сцепленье пружин, и закалку, и пробу,

Он глазом ощупал полет и простор,

Он вскинул как надо —

И дупеля добыл.

Машина открылась ему.

Колесо,

Не круг, проведенный пером наудачу;

Оно, завертевшись, летит и песет

Ветром ревущую передачу.

Хозяин машины —

Он может слегка

Нажать незаметный упор рычажка,

И ладом неведомым,

Нотой другой,

Она заиграет под детской рукой.

Хозяин природы,

Он с черных лесов

Ружейным прикладом сбивает засов,

И солнце выводит над студнем реки

Туч табуны и светил косяки.

А ветер, летящий по хвоям косым,

В чапыжнике ноет пчелиной трубою…

Ведь я еще молод!

Веди меня, сын,

Веди меня, сын, — я пойду за тобою.

Околицей брел я,

Пути изменял,

Мечтал — и нога заплеталась о ногу,

Могучее солнце в глазах у меня:

Оно проведет и просушит дорогу.

Мое недоверие, сын мой, прости,

Пусть мимо пройдет молодое презренье;

Я стану как равный на вольном пути,

И слух обновится, и голос, и зренье.

Смотри: пролетает над миром лугов

Косяк журавлей и курлычет на страже;

Дымок, заклубившийся из очагов,

Подернул их перья нежнейшей сажей.

Они пролетают из дальних концов,

В широкое солнце вонзаются клипом.

И мир приподнялся и блещет в лицо,

Зеленый и синий, как перья павлина.

1929