Остров - Мерль Робер - Страница 8

— Нет, — ответил Парсел равнодушным тоном. — Дисциплины просто не существует. — И добавил: — Если начнется шторм, не знаю даже, смогу ли я заставить матросов лезть на ванты.

И так как Мэсон молчал, глядя на него во все глаза, Парсек сказал:

— Молю бога, чтобы мы поскорее добрались до вашего острова.

Стоя на пороге хижины, Оту, смотрел вдаль, поглаживая себе грудь рукой, хоть и крупной, но изящного рисунка, трудная клетка у него была могучая, но с годами началась одышка, живот не то чтобы ожирел, а как-то расплылся, и Оту не испытывал ни малейшей охоты бежать вместе с молодыми встречать перитани[3].

Он чувствовал, что стареет, но так как стареть каждому неприятно, то он старался убедить себя, что спешить навстречу чужестранцам ему не позволяет чувство собственного достоинства. Огромная пирога перитани, свернув свои большие паруса, уже стояла в лагуне, и белые люди спускали на воду маленьких пироги. А к ним подходила только что отчалившая, флотилия: на первой пироге дети, на второй — ваине[4], такие же резвые, как дети. «Ауэ, ваине! Ох уж эти женщины!» — с улыбкой пробормотал Оту. Солнце стояло уже высоко. И мужчины, увенчав головы листьями, дружески махали руками, приветствуя гостей, однако же остались на берегу. Оту одобрил их сдержанность.

Таитяне на берегу, да и сам Оту на пороге хижины от души хохотали, глядя, как ползут по спокойным водам лагуны шлюпки чужеземцев. Эатуа[5] свидетель, они слишком тяжелы по сравнению с местными пирогами, а движения перитани медлительны и неловки. Однако приятно было смотреть, как белые, странные на вид весла, длинные, словно ножки комаров, осторожно касаются воды.

Шлюпки ткнулись носом в песок, и Оту увидел, как перитани, мохнатые, бородатые, без рубашек, в полосатых штанах, перешагивают через карлинги. Оту покачал головой: «Ауэ, до чего же они тощие! Видать, остров дождей, пусть он и пребольшой, вовсе не такой уж богатый, как они уверяют».

Вдруг Оту пронзительно вскрикнул. Потом, воздев к небу свои на редкость красивые руки, широко развел их и зычно позвал: «Ивоа! Меани!» И, не дожидаясь ответа, зашагал к берегу, увязая голыми ступнями в горячем песке.

— Адамо! — крикнул он издали. Адам Парсел поднял голову, оглянулся, заметил Оту, который шел таким быстрым шагом, что под его парео мерно подпрыгивал живот, и опрометью бросился к нему навстречу. Золотистые кудри, гостя сверкали под солнцем.

— Адамо! — крикнул Оту, заключив Парсела в свои объятия.

Оту то отпускал гостя, то снова прижимал к своей широкой груди, терся щекой о его щеку и все твердил: «Адамо! Адамо! Адамо!» — вкладывая в эти слова все свое удивление и всю любовь. Лицо Парсела порозовело, а нижняя губа задрожала.

Толпа таитян облепила обоих мужчин, и Парсел невольно улыбнулся, заметив, что они подражают всем их движениям, комментируют каждое их восклицание, как хор античной трагедии, комментирующий диалог героев.

— Адамо! — крикнул Оту и со слезами на глазах снова прижал Парсела к своей груди. — Ты приехал! Адамо, сын мой! Ты приехал, ты здесь!

— Адамо здесь! — восторженно вопила толпа.

Вдруг юная красавица с обнаженной грудью бросилась к Парселу, вырвала его из объятий Оту, обняла и принялась целовать по моде перитани, то есть в губы, под дружный хохот зрителей. Нет, вы только посмотрите на этого ребенка! Парсел отступил на шаг, но молодая девушка, которая была с ним одного роста и уж никак не слабее, чем он, с силой прижала его к груди, продолжая осыпать поцелуями. Парсел, которого и забавляла и умиляла эта сцена, покорился и только изредка бросал через плечо своей дамы вопросительные взгляды на Оту.

— Как?! — воскликнул Оту. — Да это же Ивоа. Ты не узнал Ивоа! Адамо не узнал Ивоа! — крикнул он, широким взмахом руки призывая толпу в свидетели.

Зрители чуть не задохнулись от нежных чувств: они захохотали во все горло, и на плечи Парсела посыпался целый град дружеских хлопков.

— Адамо! — вопили таитяне с восхищенно-растроганным видом, словно то обстоятельство, что Адамо не узнал Ивоа, лишь усилило их любовь к нему.

— Адамо! — звонко крикнула Ивоа. — Ты меня не узнал? Она отпустила Парсела и, придерживая его за плечи, отодвинула от себя на длину вытянутой руки, показывая в улыбке свои ослепительно белые зубы. Парсел присмотрелся к девушке. Ее длинные черные волосы, низко спущенные челочкой на лоб и разделенные пробором, лежали тяжелыми волнами на плечах и, когда Ивоа слегка нагнулась вперед, упали на ее нагую грудь и закрыли до бедер. Ивоа была не совсем черной, а цвета амбры, и ее широко расставленные голубые глаза, опушенные длинными черными ресницами, ярко выделялись на смуглой, словно позолоченной солнцем . коже. Взгляд Парсела снова упал на ее длинные волосы цвета воронова крыла, на эти роскошные, пышные, густые, как руно, кудри. У него сжалось горло, и он промолчал.

Да я изменилась! — звонким голосом продолжала Ивоа. Теперь, Адамо, тебе, пожалуй, будет трудно носить меня на спине.

— С такой ношей ему далеко не уйти, — подхватил Оту, заливаясь счастливым смехом, и его руки, мирно сцепленные на животе, вдруг взлетели в воздух, как две птицы. «

Таитяне захохотали. Ауэ, Оту прав! Настоящей красавицей стала его Ивоа. Тонкая, а где положено — кругленькая. И весит она немало.

— Посмотри! — произнесла Ивоа. — Я ношу на шее медаль твоего бога Иисуса. Все время ношу! Ни на день с ней не расставалась. Даже когда купалась, и то не снимала! И каждый вечер я целовала твоего бога Иисуса и просила его вернуть мне Адамо. И он вернул! — торжествующе добавила она. — Видно, твой бог очень могущественный: все может сделать! Адамо здесь! — закричала она в приливе счастья, подняв обе руки, как будто подставляя небу открытые ладони. И тут же толпа, окружавшая Парсела, заголосила от радости.

— Да, ты выросла, — улыбнулся Парсел, незаметно отворачиваясь.

Каждый раз, когда он глядел на волосы Ивоа, у него перехватывало дыхание.

— Не стой на солнце, а то у тебя голова спечется, как яйцо морской ласточки! — заметил Оту под дружный хохот таитян. Иди ко мне, Адамо! Ты голоден?

— Очень, — признался Парсел.

И снова таитяне умиленно захохотали. Ивоа взяла руку. Парсела, обняла его за шею, окутав волной душистых волос. Оту схватил его за другую руку, и вот Парсела в сопровождении ликующей толпы повлекли, потащили, чуть не перенесли на руках ту сотню метров, что оставалась до хижины.

Он уже ступил на порог, как вдруг какой-то таитянин атлетического сложения, на голову выше любого из собравшихся, энергично растолкал толпу, приблизился к Адаму с сияющим лицом, схватил его под мышки, легко поднял с земли, так что лицо Парсела пришлось на уровне его лица, и несколько минут держал, как младенца, над головой хохочущей толпы.

— А меня? — прокричал он, счастливо улыбаясь. — А меня ты узнал, Адамо?

— Меани! — ответил Парсел, глаза его заблестели от радости, и он совсем забыл, что нелепо болтается в воздухе.

— Он его узнал! — заорал Оту, не помня себя от счастья, и, обведя толпу широким жестом, призвал своих подданных в свидетели чуда.

— Адамо узнал Меани! — закричала толпа, точно так же умиляясь и восхищаясь, как и тогда, когда Парсел не узнал Ивоа.

Меани с горящими восторгом глазами опустил Парсела на землю таким осторожным движением, словно боялся его сломать, и радостные клики стали еще громче.

— Твои дети выросли, Оту, — начал было Парсел. — А ведь прошло всего четыре года, прямо не верится…

Но докончить фразу ему не удалось. Ивоа снова бросилась ему на шею, снова стала осыпать его поцелуями, шутливо покусывая ухо, и под конец растрепала ему волосы. И снова тяжелые благоухающие кудри девушки взметнулись возле самого лица Парсела.

— Адамо голоден, — раскатисто захохотал Оту и вырвал Парсела из объятий дочери, что вызвало в толпе новый приступ веселья. — Входи, Адамо, — добавил он, описав рукой широкий полукруг, и изящным, исполненным подлинно царственного величия жестом он отпустил толпу, все так же добродушно смеясь и лукаво подмигивая, будто никогда он и не сомневался, что «Блоссом» непременно придет на Таити и Адамо вернется к ним.