Смертельный ход - Мэрфи Уоррен - Страница 26

Затем – Брюстер-Форум. Коттедж был оформлен по его собственному проекту. Доктор Брюстер понимал, насколько разнятся вкусы людей, и почему бы этого не учитывать? Так доктор Рэтчетт обрел свой дом, где собирал иногда коллег на сеансы гипноза, которому он обучился еще в детстве, ошибочно полагая, что способности к гипнотическому внушению обеспечат ему бесконечную череду любовников.

Вчерашний сеанс оставил неприятное, грызущее ощущение: что-то должно вспомниться, но никак не приходит в голову. Сознание предупреждает: «Готовься!». Но ничего не происходило.

Ладно. Он выбросит это из памяти, но сперва надо подготовиться. Мысль не ухватишь как мальчишку за тонкую шею. Ее нужно измучить, ее нужно уговорить. Не обращать на нее внимания. Устроиться без нее поудобнее, и вот тогда-то она уберется прочь.

Доктор Джеймс Рэтчетт разделся у входа в свою особую комнату – шедевр инженерного искусства – полый шар из белого пластика, под пластиком – слой воды, смягчающий пол и стены на высоту человеческого роста. Знакомые Рэтчетта называли это место «комнатой-маткой», но для него оно было убежищем, логовом.

Сюда-то он и принес набитую гашишем трубку. Нажатие кнопки – и трубка задымила. Рэтчетт вдохнул дым на всю глубину легких и задержал дыхание. Стали отчетливо ощущаться конечности, как они далеко, как глубоко он вдыхает дым. Он не выдыхал уже целую вечность, а голова ничего не чувствовала. В ней было пусто. Тогда он выдохнул. Просто для разнообразия. Не потому, что так было нужно. Он мог бы не дышать часами. Да. Вдохнем поглубже. У-у, прохладно. Он прислушался к прохладе, ощупал глазами виниловый потолок, и неожиданно белая матка показалась очень смешной. Вот он сидит здесь, в водяном миш-меше.

– Миш-меш, – проговорил он вслух и истерически захохотал. – Миш-меш, – опять произнес он, сожалея о том, что рядом нет никого, кто мог бы оценить его юмор.

Тут виниловые двери отворились. И показалась женщина. Да. Настоящая женщина. Наверное она пришла, чтобы затянуться гашишем. Он ей предложит покурить. Но говорить с ней не станет. Нет, никаких разговоров.

О, она тоже раздета, и у нее в руке плеть, а там, где у него эта штука, у нее – светло-коричневатая клякса. Он ей покажет. Правда, эрекции у него никогда не получалось. Но тут она начала что-то делать, и стало что-то получаться. И тогда он еще раз затянулся гашишем, и тогда… Надрез. Крик. Какой-то рывок…

Доктор Джеймс Рэтчетт схватился за гудящий тупой болью пах и ничего там не обнаружил. Ничего, кроме теплой крови, хлещущей на белый винил пола. Стало скользко, и он упал, и отчаянно задергался. Как остановить кровь?!

Извиваясь, он пополз к двери. Из горла вырывались вопли: «О-о-о-о! О-о-о-о!». Вот дверь. Выбраться. Помогите! Но дверь была заперта, и доктор Джеймс Рэтчетт соскользнул обратно в центр комнаты, где обнаружил, что не может даже прогрызть себе выход наружу. Он грыз пластик сильнее и сильнее, и наконец прогрыз, и хлынула вода, смешиваясь с кровью, и он забултыхался в розовой луже, в агонии красной смерти.

И тут он вспомнил, где он ее видел, и кто делал снимки, и догадался, почему она сейчас его убила.

Глава двадцатая

Нильс Брюстер был мокр от пота. Прическа «перекати-поле» слиплась. Руки дрожали, рот дергался, извергая громкие вопли. Он остановил Римо около коттеджа Деборы на усыпанной гравием дороге. Солнце поднималось к полудню. Для Римо это был день свободным от максимальной готовности, день отдыха.

– О-о-о-ох! О-о-х. О-х-о, – произнес ведущий авторитет в области изучения движущих сил враждебности человека, ученый, чьи труды многие расценивали как руководство по массовому уничтожению. – А-ах… а-ах… а-ах, – добавил он и рухнул к ногам Римо.

Так, паника. Римо опустился перед ним на колени, ожидая, когда Брюстер придет в себя. Опасности шока, кажется, не было.

Брюстер открыл глаза.

– Рэтчетт… О-о-о! А-а-а! О…

Успокаивать его не имело смысла.

Только идиоты успокаивают паникующего. По его мнению, это означает, что ты не осознал серьезность ситуации. То, что от паники положение не улучшится, не имеет значения. Человек хочет сообщить нечто столь ужасающее, что теряет дар речи. Ты сохранил самообладание, а он свое потерял, следовательно, считает паникер, ему не удалось тебя убедить. Он старается еще усерднее, и еще менее успешно.

Поэтому Римо поступил как полагалось, хотя ему было неприятно, что Дебора может увидеть его из окна. Он завопил, вторя отчаянным воплям Брюстера:

– О-о-о! А-а-а! О…

Чтобы привести Брюстера в нормальное состояние и вернуть ему дар членораздельной речи, Римо присоединился к истерике.

– Рэтчетт, – с усилием выдохнул Римо.

– Рэтчетт, – с усилием выдохнул Брюстер. – Мертв!

– Рэтчетт мертв, – простонал Римо.

– Рэтчетт убит. Кровь!

– Рэтчетта убили. Море крови.

Брюстер кивнул и сказал:

– Я пошел к нему. В его особое место. Он был мертв. Кровь и вода. Он был мертв. Вы…

– Я.

– Да. Сделайте что-нибудь.

– Хорошо. Сделаю.

– Стены. Заборы. Пулеметы! Помогите!

– Да, да. Конечно. Помогу. Пулеметы! Заборы! Стены.

– Да. Расправьтесь с убийцами. Прикончите их. Убейте! Уничтожьте! Разбомбите!

– Да.

– Но не сообщайте в полицию.

– Нет, нет. Конечно нет.

– Хорошо, – сказал Нильс Брюстер. Он поднялся на ноги со все еще диковатым взором. – Пойдемте.

Они шли по мостику через ручей. Брюстер нетвердо держался на ногах, так что Римо приходилось его поддерживать.

– Это его дом? – спросил Римо, глядя на большое белое яйцо с окнами.

Брюстер кивнул и сказал:

– Утром я его не видел, хотя у нас была назначена встреча на девять часов, а он всегда пунктуален. Я хотел объяснить, что его гипноз зашел слишком далеко, и что лучше поискать другие формы художественного самовыражения. Но он не появился и к телефону не подходил. И я пришел сюда. У него есть особая комната, это, скорее всего, подсознательное воплощение его представлений о матке. Он находился внутри, а дверь была заперта снаружи.

Они приближались к дому, из которого солнце, казалось, собиралось приготовить яичный салат.

– Мне дом нравится, – сказал Римо.

– Он никому не нравится.

– А мне нравится. Чертовски интересная идея.

– Гротеск, – сказал Брюстер.

– Это ваше мнение.

– Так думают все в Брюстер-Форуме.

– Нет, не все.

– Нет? Кому же он нравится?

– Мне.

– А, вам… Я говорил обо всех.

– Я тоже некто, не пустое место.

– Вы отвечаете за безопасность.

– Но я человек.

– Да. Хорошо, будь по-вашему. Он там. Я ни к чему не прикасался. – Брюстер остановился у входа. Дверь была приоткрыта.

– При виде Рэтчетта трудно не впасть в панику, – сказал Брюстер. – Вы не заметили, конечно, но я чуть было не сорвался. К счастью, у меня невероятное самообладание. Но я был на грани.

– Хорошо, – мягко сказал Римо. Как большинство жертв паники, Брюстер не помнил своих поступков. Он не вспомнит, что терял сознание. – Оставайтесь здесь, Нильс.

– Называйте меня доктор Брюстер. – Все еще дрожа, Брюстер прислонился к дверному косяку. – Мы попали в переплет, но я не из тех, кто легко теряет голову.

– Да, доктор Брюстер, – сказал Римо.

– Называйте меня Нильс, – ответил Брюстер.

Римо ободряюще улыбнулся и вошел в гостиную. За камином – вход в особую комнату. Там и лежало голое тело Рэтчетта, наполовину покрытое розовой смесью крови и воды. На лице застыла гримаса ужаса. Стараясь не запачкаться, Римо перевернул тело. Ага, вот как они с ним поступили! Значит, началась охота на ученых и, чтобы их защитить, придется, возможно, их уничтожить. Если он вызовет полицию, то служба молитв по телефону в следующий раз даст ему послушать Второзаконие. Римо аккуратно шагнул назад и снял трубку телефона. Телефон не был защищен от подслушивания. Но Римо и не собирался звонить по делам.

Он позвонил в справочную, узнал номер доктора Хиршблум и набрал его. Послышались длинные гудки. Гудки. Гудки. Ничего не видя, Римо глядел в потолок, потом уставился в пол, нетерпеливо насвистывая. В трубке раздавались гудки.