Дети Эдгара По - Страуб Питер - Страница 45

Луиза не безупречна. Луиза никогда не стала бы утверждать этого о подруге. У Луизы кривоватые ноги и крошечные ступни. Она носит длинные шелковистые юбки в обтяжку. Никаких брюк, никогда ничего в цветочек. У неё есть такая манера — медленно-медленно поворачивать голову, чтобы взглянуть на вас. Какая разница, что она кривоногая.

Виолончелисты хотят спать с Луизой потому, что она этого хочет. Они не влюбляются в неё, потому что Луиза не хочет, чтобы они в неё влюблялись. Луиза всегда получает то, что хочет.

Луиза не знает, чего она хочет. Луиза не хочет ничего хотеть.

Луиза и Луиза дружат со времен гёрлскаутского лагеря. Сколько им тогда было? Слишком мало, чтобы надолго уезжать из дома. Они были такие маленькие, что у них ещё не все зубы прорезались. Такие маленькие, что писались в постель от тоски по дому. От одиночества. Луиза спала на верху двухэтажной кровати, над Луизой. Лагерь гёрлскаутов пах мочой. В лагере Луиза и узнала, что у Луизы кривые ноги. Там они менялись одеждой.

А вот и ещё кое-что о Луизе, один секрет. Луиза единственная, кто о нём знает. Даже виолончелисты не знают. Даже Анна.

У Луизы нет слуха. Луизе нравится наблюдать за Луизой во время концертов. Она так смотрит на музыкантов! Глаза у неё делаются большие, и она перестаёт моргать. На лице улыбка, словно её представили человеку, а она не расслышала его имя. Луиза думает, что Луиза потому и спит с ними, с виолончелистами. Потому что не знает, для чего ещё они нужны. Луиза терпеть не может, когда добро пропадает.

Женщина подходит к их столику взять заказ. Луиза заказывает курицу гриль и фирменный салат, а Луиза берёт лосося с лимонным маслом. Женщина спрашивает Анну, чего она хочет. Анна смотрит на мать.

Луиза говорит:

— Она ест всё, было бы зелёное. Брокколи подойдёт. Зелёный горошек, лимская фасоль, кочанный салат. Лаймовый шербет. Хлебцы. Картофельное пюре.

Женщина смотрит сверху вниз на Анну.

— Посмотрим, что можно сделать, — говорит она.

Анна говорит:

— Картошка не зелёная.

Луиза говорит:

— Подожди — увидишь.

Луиза говорит:

— Был бы у меня ребёнок…

Луиза говорит:

— Но у тебя нет ребёнка. — Луиза говорит это без злобы. Луиза вообще не злая, хотя и не всегда добрая.

Луиза и Анна сверлят друг друга взглядами. Они никогда друг друга не любили. Перед Луизой они вежливы. Унизительно, думает Луиза, ненавидеть кого-то настолько младше себя. Дочку подруги. Нет чтобы взять и пожалеть. Девчонка ведь без отца. И потом, она скоро вырастет. Груди. Прыщи. Мальчики. Увидит свои детские снимки, будет стесняться. Она ведь коротышка и одета, как киблеровский эльф[40]. Она даже читать ещё не умеет!

Луиза говорит:

— По крайней мере, это проще, чем в прошлый раз. Когда она только собачий корм ела.

Анна говорит:

— Когда я была собакой…

Луиза, ненавидя себя, говорит:

— Никогда ты не была собакой.

Анна говорит:

— Откуда ты знаешь?

Луиза говорит:

— Я была рядом, когда ты родилась. Когда твоя мама была беременна. Я знаю тебя вот с таких пор. — Она стискивает кончики пальцев, как раньше метрдотель, только плотнее.

Анна говорит:

— Это было ещё раньше. Когда я была собакой.

Луиза говорит:

— Эй, вы, хватит ссориться. Луиза, Анна была собакой, когда ты уезжала. В Париж. Помнишь?

— Хорошо, — говорит Луиза. — Анна была собакой, когда я уехала в Париж.

Луиза работает в турагентстве. Устраивает групповые поездки для пожилых граждан. Туры для старушек. В Лас-Вегас, Рим, Белиз, круизы по Карибам. Она часто ездит сама и останавливается в трёхзвёздочных отелях. Пытается представить себя старухой. Чего бы ей тогда хотелось.

Мужья этих женщин, как правило, в домах престарелых, или на кладбище, или нашли кого помоложе. Старухи спят в комнатах по двое. Им нравятся отели со шведским столом, сауной, чистыми наволочками, от которых так хорошо пахнет, шоколадками на подушках, упругими матрасами. Иногда Луиза воображает, что она старая и просыпается утром в чужой стране, при незнакомой погоде, в иностранной кровати. А рядом спит Луиза.

Прошлой ночью Луиза проснулась. Было три часа. На полу возле её кровати лежал мужчина. Он был голый. Он лежал на спине, глядя в потолок, его глаза были открыты, и рот открыт, но совершенно беззвучен. Мужчина был лыс. Ни ресниц, ни волос на ногах и руках. Он был крупный — не толстый, но плотный. Вот именно, плотный. Трудно сказать, сколько ему лет. Было темно, но Луизе показалось, что он не обрезан.

— Что вы тут делаете? — громко спросила она у него.

Человека больше не было. Она включила свет. Заглянула под кровать. Она нашла его в ванной: он распластался на потолке, лицом вниз, его руки и ноги были прижаты к потолку, висел только пенис, — видимо, единственная часть его тела, на которую действовала гравитация. Теперь мужчина стал меньше. Точно сдулся. Она не испугалась. Она разозлилась.

— Что вы здесь делаете? — сказала она. Он не ответил. Прекрасно, подумала она. И пошла в кухню за веником. Когда она вернулась, он исчез. Она снова заглянула под кровать, но на этот раз он исчез окончательно. Она заглянула во все комнаты, проверила, заперта ли дверь. Заперта.

По её рукам побежали мурашки. Ей стало холодно. Наполнив горячей водой грелку, она забралась в постель. Свет выключать не стала и заснула сидя. Проснувшись утром, она решила бы, что это был сон, если бы не веник у неё в руках.

Женщина приносит еду. Анна получает тарелочку с зелёным горошком, шариками брюссельской капусты и листовой капустой. Картофельное пюре и хлеб. На зелёной тарелке. Луиза достаёт из сумки флакончик зелёной пищевой краски. Добавляет три капли в картошку.

— Помешай, — велит она Анне.

Анна перемешивает пюре, пока оно не приобретает ядовито-зелёный цвет. Луиза добавляет немного зелёной краски в масло и мажет его на хлеб.

— Когда я была собакой, — говорит Анна, — я жила в доме с бассейном. А в гостиной там было дерево. Оно росло прямо сквозь потолок. На дереве я спала. Но плавать в бассейне мне не разрешали. Я была слишком косматая.

— У меня завёлся призрак, — говорит Луиза. Она не уверена, что хотела это сказать. Но если Анне позволено вспоминать свою собачью жизнь, то почему ей, Луизе, нельзя упомянуть своего призрака?

— Я думаю, это призрак. Он был в моей спальне.

Анна говорит:

— Когда я была собакой, я кусала призраков.

Луиза говорит:

— Анна, помолчи немного. Ешь свою зелёную еду, пока она не остыла. Луиза, ты о чём? Я думала, что у тебя божьи коровки.

— Это было давно, — говорит Луиза. В прошлом месяце она проснулась оттого, что по углам её комнаты шептались люди. Мёртвые листья ползали по её лицу. Стены её комнаты были живые. Они вздыхали и роняли красные капли. «Что?» — сказала она, и ей в рот заползла божья коровка, горькая, как мыло. Пол трещал под её ногами, как красный целлофан. Она открыла окна. Она выметала божьих коровок веником. Собирала их пылесосом. Новые влетали в окна, лезли в дымоход. Она три дня не жила дома. Когда она вернулась, божьи коровки исчезли — в основном, — но она до сих пор находит их в своих туфлях, в складках белья, в мисках и фужерах, между страницами книг.

До того были мотыльки. До мотыльков — опоссум. Он нагадил ей на кровать и шипел на неё, когда она загнала его в угол в кладовке. Она позвонила в приют для животных, приехал человек в джинсовой куртке и толстых перчатках и выстрелил в него дротиком со снотворным. Опоссум чихнул и закрыл глаза. Человек поднял его за хвост. Постоял так с минуту. Может, ждал, что она их сфотографирует. Человека с опоссумом. Она потянула носом воздух. Он не женат. Она не ощущала ничего, кроме запаха опоссума.

— Как он сюда попал? — спросила Луиза.

— А вы давно тут живёте? — спросил мужчина. Коробки с посудой и книгами Луизы ещё стояли одна на другой вдоль стен в комнатах нижнего этажа. Материн обеденный стол ещё не был собран. Он лежал на полу, задрав к потолку культи ампутированных ног.