Дети Эдгара По - Страуб Питер - Страница 3

Славная она женщина, его Карен. Ну, может, чуть замкнутая. И, по правде говоря, ему было стыдно — и страшно — представить, как бы она отреагировала на всю правду о его прошлом. Он сомневался, что она смогла бы ему доверять, расскажи он всё, и, чем больше они узнавали друг друга, тем меньше ему хотелось её в это посвящать. Он убежал от прежнего себя, думал он, и, когда Карен забеременела — незадолго до свадьбы, — он сказал себе, что это его шанс начать всё с начала и теперь уж не оплошать. Они вместе купили дом, и вот уже осенью Фрэнки пойдёт в детский сад. Джин прошёл полный круг, дошёл до той самой точки, в которой его прежняя жизнь с Мэнди и их сыном, Ди Джеем, рухнула окончательно. Карен подходит к двери, заговаривает с ним через сетку, и он поднимает голову.

— По-моему, пора в постель, милый, — говорит Карен, и он стряхивает все мысли, все воспоминания. Он улыбается.

Странный у него ход мыслей в последнее время. Многие недели регулярных ночных побудок достают его, и после каждого припадка Фрэнки он долго не может уснуть. Когда Карен будит его по утрам, он часто бывает заторможенным, вялым — как с похмелья. Он не слышит будильника. Выползая из постели, он обнаруживает, что ему всё труднее сдерживать раздражение. Он чувствует, как гнев змеёй сворачивается у него в груди.

Он больше не такой человек, он давно стал другим. И всё же не может не волноваться. Говорят, есть вторая волна тяги к спиртному, которая приходит после нескольких лет спокойного плавания; пять или семь лет пройдёт, и она вдруг нахлынет неведомо откуда. Он подумывает, не посещать ли снова собрания анонимных алкоголиков, на которых не был уже давно — с тех самых пор, как повстречал Карен.

Нет, его не бьёт дрожь, когда он проходит мимо винного магазина, и он спокойно может просидеть вечер с приятелями, не беря в рот ничего, кроме содовой и безалкогольного пива. Дело не в этом. Проблемы начинаются ночью, когда он спит.

Ему начал сниться его первый сын. Ди Джей. Может, это как-то связано с беспокойством за Фрэнки, но вот уже несколько ночей подряд он видит Ди Джея, которому около пяти лет. Во сне Джин пьян и играет с Ди Джеем в прятки во дворе кливлендского дома, где живёт сейчас. Тут растёт старая плакучая ива, и Джин видит, как мальчик появляется из-за её толстого ствола и весело бежит через лужайку, никого не боясь, совсем как Фрэнки. Ди Джей оглядывается через плечо и смеётся, а Джин, спотыкаясь, бредёт за ним, добродушный — наверное, не меньше шести банок пива усидел, — туповатый бухой папашка. Ощущение так реально, что, проснувшись, он всё ещё чувствует опьянение. Проходит несколько минут, прежде чем удаётся его стряхнуть.

Однажды утром, после особенно яркой версии этого сна, Фрэнки просыпается и жалуется на странное ощущение — «прямо вот тут», говорит он и показывает на свой лоб. Голова не болит, говорит он.

— Это как будто пчёлы! Пчёлы жужжат! — Он трёт ладошкой лоб. — У меня в голове. — С минуту он размышляет. — Знаете, как пчёлы стучат в стекло, когда попадают в дом и хотят вылететь наружу? — Такое объяснение ему нравится, он слегка постукивает пальцем по лбу и жужжит — ззззз.

— Тебе больно? — спрашивает Карен.

— Нет, — отвечает Фрэнки. — Щекотно.

Карен бросает на Джина озабоченный взгляд. Она заставляет Фрэнки прилечь на диван и ненадолго закрыть глаза. Несколько минут спустя он поднимается и, улыбаясь, сообщает, что всё прошло.

— Милый, ты уверен? — переспрашивает Карен. Отбросив с лица волосы, она ладонью скользит по лбу Фрэнки.

— Не горячий, — сообщает она, а Фрэнки уже нетерпеливо вскакивает: ему срочно понадобилось достать крошечную машинку, которую он уронил под стул.

Карен достаёт одну из своих книг по уходу за детьми, и Джин видит, как её лицо застывает в тревоге, пока она медленно перелистывает страницы. Она просматривает главу третью, «Нервная система», и Джин следит за ней, когда она задерживается то здесь, то там, читая список симптомов.

— Наверное, нам надо ещё раз сводить его к доктору Банерджи, — говорит она. Джин кивает, и ему вспоминаются слова доктора об «эмоциональной травме».

— Ты боишься пчёл? — спрашивает он Фрэнки. — И поэтому беспокоишься?

— Нет, — отвечает Фрэнки. — Вообще-то нет.

Когда Фрэнки было три года, пчела ужалила его в лоб, прямо над левой бровью. Они тогда были в походе всей семьёй и ещё не знали, что у Фрэнки «аллергия средней тяжести» на укусы пчёл. Через считаные минуты после укуса его лицо исказилось, распухло, прищуренные глаза слезились. Он стал похож на урода. Джин не помнил, чтобы ему ещё когда-нибудь было так страшно, как тогда, пока он, прижимая сына к груди, бежал по тропинке к автомобилю, а потом усаживал Фрэнки в машину, чтобы доставить к врачу, и всё время боялся, как бы он не умер. Сам Фрэнки был спокоен.

Джин откашливается. Ему знакомо ощущение, о котором говорит Фрэнки, — он и сам испытывал эту странную щекотку, точно кто-то пёрышком водит внутри головы. Вот и сейчас тоже. Он прижимает подушечки пальцев ко лбу. «Эмоциональная травма», — шепчет его мозг, но думает он о Ди Джее, а не о Фрэнки.

— Чего ты боишься? — спрашивает Джин у Фрэнки минуту спустя. — Ты боишься чего-нибудь?

— Знаешь, что самое страшное? — отвечает Фрэнки и делает большие глаза, изображая испуг. — Такая безголовая женщина, она ходит по лесу и ищет свою голову. «Дай… мне… мою… голову…»

— И где ты такого наслушался! — восклицает Карен.

— Папа мне рассказал, — говорит Фрэнки. — Когда мы в походе были.

Джин заливается краской стыда, ещё прежде чем Карен бросает на него укоризненный взгляд.

— Отлично, — говорит она. — Замечательно.

Он отводит глаза.

— Мы просто рассказывали истории про привидения, — говорит он тихо. — Я думал, ему понравится.

— Господи, Джин, — говорит она. — Это с его-то кошмарами? Да как тебе в голову такое пришло?

Это неприятное воспоминание, одно из тех, которых ему обычно удаётся избегать. Он думает о Мэнди, бывшей жене. У Карен он замечает тот же взгляд, которым обычно смотрела на него Мэнди, стоило ему облажаться. «Ты что, идиот? — говорила она обычно. — Чокнутый?» В те времена Джин, похоже, ни на что не был способен, и когда она орала на него, от стыда и невыразимой злости сводило живот. Я же старался, думал он тогда, я же хотел как лучше, чёрт побери, — но, что бы он ни делал, не получалось ничего. Гнев овладевал им всё сильнее, и наконец, однажды, когда стало совсем плохо, он не выдержал и ударил её. «Вот вечно тебе надо, чтобы я чувствовал себя последним дерьмом, — процедил он сквозь зубы. — Я тебе не козёл какой-нибудь», — добавил он, а когда она выкатила на него глаза, он отвесил ей такую оплеуху, что она свалилась со стула.

Это было, когда он водил Ди Джея на карнавал. Была суббота, он слегка выпил, а Мэнди это не нравилось, но, в конце концов, подумал он, Ди Джей и мой сын тоже; отец имеет право провести время с собственным сыном. А Мэнди ему не указчик, пусть не воображает. Просто ей нравится делать так, чтобы он себя ненавидел.

Больше всего её взбесило то, что он повёл Ди Джея на велоциратор. Он потом и сам понял, что не надо было. Но Ди Джей так просил! Ему только исполнилось четыре, а Джину — двадцать три, и он чувствовал себя глубоким стариком. Хотелось немного развлечься.

Кроме того, никто ведь не сказал ему, что нельзя брать мальчишку на такой аттракцион. Когда они с Ди Джеем проходили в ворота, билетёрша даже улыбнулась, как будто говоря: «Вот парень пришёл развлечь своего малыша». Джин подмигнул Ди Джею и ухмыльнулся, прикладываясь к фляжке с мятным шнапсом. Он чувствовал себя хорошим отцом. Жаль, что его собственный папаша не водил его на карнавальные карусели!

Дверь велоциратора открылась, как люк большой серебристой летающей тарелки. Оттуда заорала диско-музыка, которая стала ещё громче, когда они вошли. Внутри оказалась круглая, обитая чем-то мягким комната, где служитель поставил их рядышком, спиной к стене, и пристегнул ремнями. После шнапса Джин чувствовал себя большим и тёплым. Он взял Ди Джея за руку, и ему показалось, что он прямо-таки светится от любви.