Призраки войны - Мэрфи Уоррен - Страница 16

Уильямс снова передвинул рычажок в положение “авто”, и как раз в этот момент раздался резкий свист, словно кто-то резанул серпом по толстым стеблям слоновой травы. Отряд замер. Римо поднял руку, приказывая товарищам остановиться. И тут раздался прерывистый звук автоматных очередей. Заговорили АК-47.

— Вьетконг! — крикнул кто-то.

Но это были не партизаны. Вьетнамцы были одеты в военную форму: это были солдаты регулярной армии Северного Вьетнама. Уильямс видел серые фигурки, короткими перебежками передвигающиеся в густых зарослях слоновой травы. А за ними угадывалась высота 881.

“Кхесан, — подумал Уильямс. — Я снова в Кхесане”.

Он открыл огонь. И все в отряде тоже открыли огонь. Сначала падали только стебли слоновой травы. Потом упал чернокожий парень с серьгой в носу. И тут Уильямс вспомнил его имя. Чеппелл. Рядовой Лэнс Чеппелл. Именно это с ним и произошло в октябре шестьдесят седьмого, когда он решил испытать АК-47, который нашел на тропе в джунглях. Чеппелл не мог знать, что отряды специального назначения армии США завели обыкновение заменять порох в трофейном оружии на взрывчатку “Си-4” и оставлять автоматы в лесу специально для вьетконговцев. Чеппелла разорвало в клочки.

Магазин Уильямса иссяк. Римо упал на колени, сменил обойму и снова переключил рычажок в положение “полуавтомат”. Вьетнамцы бросились врассыпную — видимо, они не ожидали встретить столь плотный ответный огонь. Уильямс побежал вперед, стреляя одиночными выстрелами.

Кто-то заорал там, среди деревьев, куда скрылись вьетнамцы.

— Ты зацепил одного, Уильямс! Давай, жми!

“Кто это? Я знаю этот голос”.

Отряд Уильямса продвигался по направлению к деревьям. Ответный огонь открывался лишь изредка и никого не задевал.

— Кто-нибудь видел, сколько их там? — крикнул Уильямс.

— Трое. Не меньше трех.

— Ну, этого желтомазого, который там вопит, можно больше не считать, — произнес все тот же знакомый ироничный баритон.

Американцы добежали до деревьев. Впереди всех — Уильямс. Раненый вьетнамский солдат лежал на боку. Он больше не орал, а только стонал и всхлипывал: “Трой ой! Трой ой!” Пуля попала ему в грудь, и теперь с каждым словом на губах его лопались розоватые пузырьки. Задето легкое.

— Кто-нибудь понимает, что он говорит? — спросил Уильямс.

— Ага, — отозвался все тот же невидимый знакомый голос. — Он молится своему богу. Похоже, скоро они встретятся.

— Почему бы не помочь ему поскорее увидеться с богом? — предложил кто-то.

— Хорошая мысль!

Обладатель знакомого голоса выстрелил в упор. Очередь прошила грудь. Вьетнамец дернулся и замер. Американец обернулся к Уильямсу и поднял вверх большой палец. И тут вдруг, взглянув на его ухмыляющуюся физиономию, Уильямс вспомнил и его.

И улыбнулся в ответ. Эд Репп. В последний раз он видел Эда, когда они вместе ходили в разведку в районе высоты 860. Уильямс шел впереди. Эд крикнул: “Подожди, пузырь лопается!” — и скрылся в зарослях. Минутой спустя раздался взрыв.

Уильямс побежал туда, где скрылся Эд. Сначала он нашел его правую руку. На месте локтя была лишь кровавая каша с белым пятном кости. Остальные части тела Эда были разбросаны в радиусе пятидесяти ярдов. Мина. Вьетконговские мины были начинены стальными шариками, и если такая взрывалась у вас под ногами, то это было равносильно тому, как если бы в вас выстрелили в упор одновременно из семидесяти охотничьих ружей, заряженных картечью. Минутное дело.

Уильямс не плакал. И вообще не выказал никаких эмоций, лишь достал из рюкзака специальный мешок для останков и начал наполнять его. Он ничего не чувствовал — даже не чувствовал тех капель, которые упали на него сверху после взрыва. Это не дождь, и цвет совсем другой.

Эд Репп был последним, с кем Уильямс подружился во Вьетнаме. После этого он перестал заводить новых друзей. Инвестиции в друзей не окупались.

Эд Репп, убит при отправлении малой нужды под Кхесаном, Республика Вьетнам, лето 1967 года.

Увидеть его снова было приятно.

— Ну и как ты жил все это время? — поинтересовался Уильямс.

Эд перестал улыбаться, и в глазах у него, как это всегда бывает в джунглях, появилось отсутствующее выражение — словно он смотрел вдаль на какой-то объект, находящийся в тысяче ярдов от него.

— Мертв. Я был мертв все это время, — тихо ответил он.

— Да, я знаю. Я тоже там был, помнишь?

Глаза Эда снова приняли нормальное выражение, лицо его озарила улыбка, а вокруг глаз появились мелкие морщинки. Он сразу как-то помолодел — теперь на вид ему нельзя было дать больше двадцати четырех лет. А ему было девятнадцать.

Эд не успел ответить. А кто-то сказал:

— Слушайте, а что будем делать с двумя другими желтожопыми? Здесь где-то должен быть базовый лагерь армии ДРВ.

Уильямс посмотрел на говорившего, пытаясь понять, кто это, но в тусклом свете догоравшего дня лица было не разглядеть, и Уильямс решил, что лучше и не пытаться.

— Ну, что скажешь, начальник? — лениво поинтересовался Эд Репп. В глазах у него заиграли знакомые Уильямсу озорные искорки.

— Потом, — отозвался Уильямс. — У нас в отряде тяжелораненый. Слушайте, кто-нибудь, возьмите рацию и вызовите санитарный вертолет. Эд, запусти дымовуху, просигналим им.

Вертолетные винты прижали слоновую траву к земле. Чеппелла погрузили на вертолет, и все остальные тоже поднялись на борт. Вертолет взмыл вверх, и с борта солдаты помахали Уильямсу, оставшемуся на земле. Он помахал им в ответ, недоумевая, почему же он остался.

Потом Уильямс отвернулся и увидел вдали горы, покрытые буйной зеленой растительностью и совершенно не тронутые войной. Над горами поднимался густой туман, как пар изо рта ангелов. Уильямс сел, положил винтовку на колени и устремил свой взор на это дивное зрелище. Он смотрел и смотрел, пока слезы не застили ему глаза и он не испытал всепоглощающее чувство восторга, которое не понять никому, кто не прошел через Вьетнам. И даже те, кто прошел, не нашли бы слов выразить это чувство.

“Черт побери, это будет длиться вечно. И никакое количество смертей, никакие политики, никакая трескотня и лапша, которую нам вешают на уши, никогда ничего не изменят. Вьетнам — это навсегда, и мне кажется, что я стал его неотъемлемой частью”.

Римо проснулся в незнакомой комнате. Стены были обиты какой-то невыразительной мягкой материей. Римо лежал на большой, но неудобной койке.

Откуда-то снизу раздался скрипучий голос:

— Ага, ты проснулся.

— Чиун?

Мастер Синанджу сидел в углу, прямо на полу, как всегда. Он переоделся в короткое желтое кимоно с укороченными рукавами. Кимоно для тренировки.

— Ты меня помнишь? Это хорошо, — сказал Чиун и потянул какой-то шнурок. За тяжелой металлической дверью раздался звонок.

— Конечно, я тебя помню, — раздраженно отозвался Римо. — А почему бы и нет?

— Там, где ты побывал, возможно все, — пожал плечами Чиун.

— А где я побывал?

— Неважно где, — отрезал Чиун. — Сейчас ты в штате Нью-Йорк. Вот так-то. Хе-хе!

Римо не поддержал веселья Чиуна. Лицо Чиуна посуровело.

— Где я? В “Фолкрофте”?

— Да. Император Смит и я решили, что твой дом здесь.

Римо встал с кровати.

— Я в резиновой комнате?

Щелкнул замок двери, и в комнату вошел Смит.

— Римо, Мастер Синанджу, — сказал он вместо приветствия. — Как вы себя чувствуете, Римо?

— Голова кружится. Чем ты меня ударил, Чиун? Кирпичом?

Чиун достал из рукава смятый клочок бумаги, перекинул его из правой руки в левую и швырнул Римо. Бумажный шарик круто взлетел вверх и резко опустился вниз. Римо поймал его на лету и тупо на него уставился.

— Ты шутишь. Тебе уже много лет не удавалось подловить меня на эти шуточки с бумажками.

— Да, — негромко отозвался Чиун. — И это самое печальное.

Смит легонько откашлялся.

— Чиун полагает, что уровень вашей подготовки резко снизился, Римо. Мы привезли вас сюда в надежде, что он поработает с вами и отточит ваше мастерство до такой степени, чтобы вы могли в полном объеме использовать ваш потенциал.