Город принял - Вайнер Аркадий Александрович - Страница 17

Несколько дней назад ты напугал меня. Пришел и заявил твердо: «Мама, мы скоро все погибнем!» «Почему?» – «По радио сказали, что через миллиард лет погаснет солнце и все живое на земле погибнет. И мы тоже?»

И мы тоже. Правда, не так скоро – миллиард лет нам не грозит.

Меня отвлек от этих мыслей громкий голос замдежурного Микито:

– Проверили, проверили… В морге ваш Казанцев. В морге, говорю. Записывайте: тринадцатая больница, морг…

Все повернулись в сторону Микито. Старушка вздрогнула и впилась в него испуганным взглядом. Микито густо, надсадно крикнул:

– Да нет, не умер!.. Он там пятнадцать суток отбывает за мелкое хулиганство… Как «чего делает»? На черных работах, уголь в котельную таскает… Ну хорошо, отбой…

Севергин грозно посмотрел на Микито, потом повернулся к старушке:

– Бабушка, вы посидите в коридоре пока. Как что будет новенькое, я вас сразу позову…

Потом Севергин уселся в кресло, закурил, и искры полетели от сигареты во все стороны:

– Это ты с кем так поговорил душевно, а-а?

Микито почесал карандашом толстую щеку, невозмутимо ответил:

– Да из районного управления запрашивают, куда гражданин подевался. А что?

– Ничего, – сердито буркнул Севергин. – Я думал, что ты родственников так оглоушил: «В морге ваш Казанцев…» У человека эдак разрыв сердца может приключиться…

– Скажете тоже, Григорий Иванович! – обиделся Микито. – Что ж я, первый день замужем?

Севергин махнул рукой и ушел в зал справочной службы. А я подошла к Стасу, присела за стол. Он ободряюще, рассеянно улыбнулся:

– Как, привыкаешь помаленьку? – А сам думает о чем-то своем, далеком.

Я ему неинтересна. Да это и понятно. Все прошло давным-давно. Но и он не производит впечатления счастливого человека. Их жизнь чем-то похожа на кинематограф – там тоже за час проходит два года, – и так она, жизнь эта, плотно набита маленькими быстрыми событиями, что не остается места для каких-то больших, самых главных свершений. А может быть, я не права, может быть, мне чего-то главного в их жизни не видно – что-то ведь должно им нравиться в этой гонке, непрерывной нервотрепке…

Пронзительно заверещал телефон.

– Дежурная часть. Помдежурного капитан Дубровский слушает…

Я сказала Стасу:

– Ну и работенка у вас!

– А что? – удивился он.

– Никогда не представляла себе, что такое в мире творится…

– Ничего не попишешь – девять миллионов населения. Это тебе не шуточки.

– Не знаю, у меня прямо голова идет кругом: то воруют, то режут, то дерутся… И сплошным потоком: ты глянь – телефон ни на минуту не замолкает…

Тотчас зазвонили сразу два телефона.

– Дежурная часть. Помдежурного Дубровский…

– Дежурная часть. Замдежурного Микито…

Стас засмеялся:

– За телефоны не беспокойся – после ноля притихнут. А что касается «потока», то вспомни, как ты первый раз к себе в «Скорую» на практику пришла? Тоже, наверное, не очень-то весело показалось?

– Ах, это так давно было! Мне тогда казалось, что весь мир состоит из больных и болезней.

– А мир, Ритуля, состоит, к счастью, из здоровых людей; Вот и здесь свежему человеку покажется черт те что…

Отворилась дверь – пришел Севергин, и сразу же раздался трезвон на пульте. Он снял трубку и, прижав ее плечом, стал что-то быстро записывать. А разговор его как кибернетическая формула: «Да… да… нет… да… нет… да…» И замкнул напоследок: «Добро!» Бросил трубку и сразу же набрал новый номер:

– Алексей Иваныч! Севергин у аппарата. Забронируй на меня местечко до Бреста… На ближайший… Восьмая? Добро… Привет… – и повернулся ко мне: – Ну вот, разыскали в поезде бабушкина внучка…

Сережка, Сережка, прыгаешь ты в заячьих ушах на своем празднике, без белых колгот, весь совершенно ущемленный, и не представляешь, что уже нашелся бабушкин внук Ленечка, неведомый нам с тобой паренек, твой ровесник, пятилетний человечек, единственный спокойный во всей этой поисковой суете. А чего ему волноваться: он ведь, как и ты, безусловно уверен, что миллиард лет – это очень скоро…

А Севергин уже объяснял старушке:

– Порядок, Ксения Ивановна, едет ваш Ленечка в Брест с гражданкой Левитиной, поезд шестой, вагон одиннадцатый, купе третье…

– Господи, а как же я теперь? Как же его заполучить? – И бабка вся в испуге и радости.

– Вот здесь моя фамилия, – Севергин протянул ей листок бумаги. – Сейчас вас подбросят в Аэрофлот, восьмая касса, возьмете билет – и в Брест. Там своего маленка и встретите. Задирака, давай быстренько…

– А поспею? – с надеждой спрашивает старушка.

– Их на всякий случай встретят на вокзале работники милиции…

– Милый ты мой, дай тебе Бог…

Миллиард лет. В самом деле, что это – много?

16

Станислав Тихонов

Я нажал рычажок тумблера вперед – желтый пузырек сигнальной лампочки на пульте вспыхнул и пропал. Как в кабине самолета: циферблаты, лампы, ручки, микрофоны. Куда мчишься, сумасшедший самолет?

Севергин повернулся, через плечо спросил:

– Ну, что там обещают?

– На контроль поставили. Как будут новости – сообщат…

На пульте перед Григорием Ивановичем перекидной календарь, испещренный десятками понятных только ему значков. По какой-то своей системе он заполняет оба листочка, наползая на типографские жирные литеры: «13 НОЯБРЯ, понедельник. Восход солнца – в 8.01, заход – в 16.27, долгота дня – 8.26».

Ошибочка имеет место. Для нас, во всяком случае. Долгота нашего дня – 24 часа. 1440 минут. 86 400 секунд. Арифметика вроде бы, но у нас секунды тоже считаются.

– Неважный денек сегодня, – сказал я Севергину.

– А что? – невозмутимо затянулся он сигаретой.

– Тринадцатое число, понедельник, месяц ноябрь, високосный год. И дождик…

– Не считается, – мотнул головой Севергин. – Я тринадцатое люблю. И родился я тринадцатого. А судьбу хулить – что ценного кобеля дразнить…

Он глянул на табло электрических часов и сказал Рите и мне:

– Вам, друзья ситные, обедать пора. Сейчас придут Халецкий с Задиракой, и сразу же вы – аллюром.

Рита тоже подняла глаза на красные цифры, удивленно сказала:

– Как быстро время прилетело…

Севергин аккуратно раздавил окурок в пепельнице, приплюнул на него для верности, усмехнулся бегло:

– Здесь как в космосе: на земле – год, у нас – десять.

И стороннему человеку не понять было, шутит он или говорит всерьез.

Я протянул Рите значок-жетон с надписью «ОПЕРГРУППА»:

– Пошли, доктор Ушакова. По этому значку всюду и везде без очереди. Даже в столовой.

Мы вышли из дежурной части во внутренний двор. Косой ветер рвал дождь в хлесткие холодные брызги. В коричнево-серых лекалах луж расплылись яркие цветные пятна бензина, мерцавшие зеленью и синевой, как засохшие фиолетовые чернила.

У дверей собачника стояли кинологи Юра Одинцов и Вася Шаров. Они смотрели на своих собак – Юнгара и Шаха, которые, как щенки, носились по двору, налетали друг на друга, рычали несердито, понарошке грызлись, сшибаясь грудью и становясь на задние лапы наподобие геральдических львов.

Рита опасливо посмотрела на громадных псов, спросила осторожно:

– А ничего, что они вот так здесь бегают? Без привязи?

– А что?

– Куснуть ведь могут, наверное?

Я засмеялся:

– Служебная собака может куснуть прохожего только по команде хозяина.

Но на всякий случай – чтобы ей спокойнее было – взял ее под руку. Она невольно прижала мою руку крепче к себе, и прикосновение к ее мягкому теплому боку ударило меня током.

Ах, память! Зыбун-песок. Все истаяло, утекло, пропало. Вот так же, прижавшись друг к другу, мы прыгали через лужи, в которых дымились сиреневые шары фонарей, бежали в кафе «Синяя птица», неподалеку отсюда, на улице Чехова в переулочке, шесть ступенек в полуподвал. Колышущиеся серые клубы дыма, плотные, как хлопковые тюки, пятна желтого света от бра, важные бородатые мальчики, кислое разбавленное вино, тонконогие девочки в коротеньких юбочках, остывший кофе, пляшущий ритм сердца, радостно-грустное томление, сладкие зазывные кошачьи голоса джазистов, скачущий всхлип бит-музыки, тощий севрюжий профиль поэта на крошечной эстраде: