Тайна музейного экспоната - Биргер Алексей Борисович - Страница 15

— Нет, не пойду, пожалуй, — сказала старуха. — Не то, чтоб она меня как-то особенно раздражала, но не хочу ее смущать. Она собьется, конечно, если меня узнает.

— Простите, а вы кто? — Груня не могла сдержать любопытства. И не требовалось предлога, чтобы завязать разговор, — разговор завязывался сам собой.

— Моя мама — одна из лучших исполнительниц цыганской песни, — спокойно сообщила молодая женщина. — В свое время и в театре «Ромэн» пела, на первых ролях.

— Так вы цыганка? — у девочки это вырвалось почти непроизвольно.

— Наполовину, — ответила старуха. — Моя мать была цыганкой. А отец — крупным ученым, из тех, что к правительству были приближены, из-за особой важности их работ. Любитель был всего красивого, как и многие тогдашние «секретчики», не чета нынешним. В театры на премьеры, в рестораны хаживал… Рассказывают, он мою мать у самого Михаила Царева отбил — если, конечно, твое поколение еще знает, милочка, кто такой был Михаил Царев…

— Ну, мама!.. — дочка нахмурилась. Видно, она не любила, когда ее мать погружалась в подобные воспоминания, да и считала, что подробности семейной хроники посторонней девочке знать не обязательно.

— Я это к тому, — продолжала старуха, — что я-то уж знаю толк и в актерской игре, и в цыганском романсе. Поэтому товар второго сорта мне подсовывать не советую! Анджелову я помню, старательная была. Но глупая. Я ведь ей говорила — ну, не подходит тебе псевдоним Анджелова, он на ту сладость намекает, которой в тебе, милочка, нет! Тебе надо что-то более прошибающее, мускулистое — например, Регатова или нечто такое. А хочешь быть Анджеловой — так и имя смени, называйся не Ольгой, а Дарьей, чтобы хоть имя покрепче звучало, тогда и все вместе смотреться будет. Нет, не послушала. Вот так и увядает цыганский романс!

— Из-за неправильного псевдонима? — удивилась девочка.

— А ты мою маму побольше слушай! — сказала молодая женщина. — У нее свои идеи, которые даже до меня порой не доходят, хотя образование я получила соответствующее…

— То есть тоже музыкальное? — сразу спросила Груня.

— И музыкальное тоже, — кивнула молодая женщина. — Но по музыкальной линии не пошла. Не мое это.

— Предательница… — проворчала старуха.

— Ну, мама!.. — в который раз повторила дочь. — Ты ведь знаешь…

— Не знаю и знать не хочу! — ответила та. — При твоих способностях, и бросить все ради каких-то козявок!..

— Не козявок, а микробов, мама, — улыбнулась молодая женщина.

— Так вы врач? — спросила Груня.

— Не совсем. Наверно, надо говорить шире — медик. Или биолог. Я — вирусолог, занимаюсь заразными вирусами.

— А музыку совсем забросили? — поинтересовалась Груня.

— Можно считать, что совсем. Могу иногда сбряцать на гитаре. Ну, если в компании попросят… А ты чем занимаешься?

— Я — художница, — ответила девочка. — Только не смейтесь, я и вправду настоящая художница, хотя, конечно, мне еще многому надо учиться. Мои рисунки и картины уже были на нескольких выставках, а сейчас я еду в Санкт-Петербург получать приз как лучший художник кабельного телевидения! Они и не знают, что присудили этот приз школьнице! — хихикнула Груня. — Воображают меня взрослой, и такое официальное письмо мне накатали — что вы! Просто красота!

— Настоящая художница, вот как? — во взгляде старухи появился неподдельный интерес, и она уже не выглядела такой грозной.

— Да, — кивнула Груня. — И, вы знаете… Мне бы очень хотелось нарисовать ваши портреты! Или вместе, или по отдельности. Вы такие…

— Выразительные? — спросила старуха, увидев, что девочка замялась, ища нужное слово.

— Мечта художника! — выпалила Груня.

Мать и дочь рассмеялись.

— Что ж, если мы — «мечта художника», то почему бы нам не попозировать тебе? — сказала дочь. — Вот только когда это сделать?

— Насколько я поняла, вы на концерт не пойдете? — спросила Груня. — Я тоже не пойду. Вот можно было бы во время концерта, если для вас это не поздно.

— А во сколько начинается концерт? — спросила старуха.

— В одиннадцать, — сообщила юная художница. — То есть, где-то с половины одиннадцатого все начнут перебираться в вагон-ресторан, и я могла бы быть у вас.

— Детское время! — фыркнула старуха. — Я-то в любом случае раньше двух ночи не засну. Так что если тебе не поздно, то мы согласны.

— Мне нисколечко не поздно! — с жаром ответила Груня. — Я вообще самостоятельная.

— Да уж, мы заметили, — пробормотала старуха, разглядывая девочку довольно благожелательно. — А почему тебе не хочется на концерт?

— Ну… — Груня пожала плечами. — У меня были свои планы, и вообще…

— И вообще ты не любишь всю эту замшелую старину? — с едкой усмешкой спросила старуха.

Это был тот редкий случай, когда Груня смутилась и не нашла, что ответить.

— Понимаю тебя! — усмехнулась старуха. — Но ты не права, это не старина, а будущее. Подрастешь — поймешь. Мы вот что сделаем. Ты будешь нас рисовать, а я тебе устрою свой собственный концерт — для тебя одной. Раз в вагоне никого не будет, значит, можно и попеть — я в последнее время терпеть не могу лишнюю публику! Ты поймешь, что такое настоящий романс. Это не размазня на киселе, как его сейчас представляют. Настоящий романс должен быть сильным, почти жестоким — чтобы, когда ты им проникнешься, тебе начинало казаться, будто с тебя кожу сдирают! Голос у меня, конечно, теперь не тот, но уж как-нибудь справлюсь. Еще бы гитару хорошую найти, да где здесь…

— Да, гитара есть только у Петра Васильевича — ну, мужа и аккомпаниатора Анджеловой, — сказала Груня. — Потрясающая гитара, это даже мне понятно. Вот только, он упоминал, у него были какие-то проблемы с ее настройкой…

— Вроде были, — усмехнулась старуха. — Одного не понимаю — зачем он ушел настраивать ее в туалет?

— В туалет? — Груня насторожилась. Кажется, сейчас она выяснит нечто, имеющее прямое отношение к загадке гитары.

— Ну да, — кивнула старуха. — Настраивал в том туалете, что у нас за стенкой, — она указала на перегородку, у которой сидела ее дочь. — Поезд как раз стоял, долгая была остановка, минут двадцать, если не полчаса… какой же это был город? Ну, не важно!.. В общем, треньканье было очень тихим, как будто человек боялся лишний звук издать, но в тишине все было слышно довольно хорошо, и я сразу сказала дочери: слышишь, гитара, и великолепная! Редкая русская гитара так звучит. Пяток гитар я слышала, что из собрания Высоцкого сохранились…

— Какого Высоцкого? — спросила девочка. — Того самого, Владимира?

— Нет, не того, — ответила старуха. — А был такой великолепный гитарист в девятнадцатом веке. У него брали уроки игры на гитаре и Лермонтов, и многие другие… Вроде у него же Лермонтов и с Мочаловым познакомился… Но это не важно. Суть в том, что были у него несколько инструментов, подобранных так, что во всей России больше не сыскать. Правда, мне бабка рассказывала, что еще гитара цыганки Тани так звучала — ну, той, что была женой Нащокина, близкого друга Пушкина, и не только пела Пушкину, но и гадала ему на судьбу. Тут я врать не буду, потому что сама Татьяниной гитары не слышала, затерялась где-то эта гитара, еще во времена революции и гражданской войны. Но та гитара, что за стеной тренькала, была такого класса. И неважно, что всего-то несколько раз струны звякнули — отменный инструмент с одного звука себя выдает!

— Очень интересно! — сказала Груня. — И зачем ему было настраивать гитару в туалете?

На самом-то деле она отлично понимала, зачем: гитару настраивал, натянув струны, не сам Сидоренко, а неизвестный похититель пирожных — по всей видимости, курьер наркомафии. Этот похититель четко прикинул, что меньше чем за час Анджелова с мужем в ресторане не обернутся, но, чтобы его не услышал и не заметил в купе кто-то другой — проводник, например, — он выгадал момент, когда в коридоре никого не было, и тихо проскользнул в туалет. Правильно рассчитав, что его никто не услышит, кроме обитателей последнего купе, если он будет действовать тихо. А двух женщин он не боялся — наверно, уже успел отметить, что они ни с кем не жаждут общаться и никому ничего рассказывать не будут. Да и много ли они услышат сквозь перегородку? Несколько звуков максимум — и скорей всего подумают, что это какой-нибудь краник в туалете звякает или вода журчит. Откуда ему было знать, что эти женщины на гитарах, что называется, собаку съели!