Обыкновенные девчонки (сборник) - Ильина Елена Яковлевна - Страница 146

Через несколько минут на железной печурке запрыгал, подкидывая крышку, жестяной чайник.

В чьих-то умелых руках негромко, не мешая беседе, запел, заговорил баян.

И Гуле показалось, что еще никогда в жизни ей не было так уютно и спокойно, как в этой черной маленькой землянке, среди этих людей, усталых, измученных боями, собравшихся с разных концов огромной страны. Она сидела у самой печки, блаженно отогреваясь, и пристально смотрела на огни, перебегающие с уголька на уголек. Они были такие же, эти веселые огоньки, как там, в далекой Уфе. И такие же золотые язычки играли в печке в те времена, когда Гуля была еще маленькой и ей не позволяли брать в руки кочергу.

Подумать только, как недавно это было!

А теперь она на фронте, в самом пекле войны, и никто не говорит ей: «Гуля, обожжешься!»

Над самой землянкой с жалобным воем пронеслась мина.

— Ихний миномет завыл, — сказал кто-то, потягивая горячий чай.

Гуля только молча кивнула головой.

Она, как и все бойцы, уже хорошо различала голос немецкого миномета. В своих листовках немцы хвалились, что их миномет одолеет нашу «катюшу».

— Ничего, не одолеет, — сказал пожилой боец, которого все называли папашей. — Где ему с нашей сладить!

— Это точно, — согласился его сосед и, переломив о колено дощечку, подкинул обломки в огонь. — А вот я слыхал, у нас тут еще «андрюшу» поджидают. Этот наведет порядок.

— Какой такой «андрюша»? — спросила Гуля.

— «Катюшин» сынок. Вот лупит так лупит! Еще почище мамаши. На восемьдесят метров одной только воздушной волной работает, не считая убойной силы от осколков.

Все минуту помолчали, и этим воспользовался баян. Он заиграл громче, смелее, явно вызывая на песню.

запела Гуля, а кто-то рядом подхватил тенорком:

Спели одну песню, затянули другую. Пели все вместе и поодиночке.

— Так бы и пела с вами до утра, — сказала Гуля, поднимаясь с места, — да ничего не поделаешь, пора мне…

— Куда тебе?

— Асю сменить.

По-настоящему срок Асиного дежурства еще не истек, но Гуля жалела и берегла свою товарку по санбату — ту самую худенькую, похожую на школьницу девушку, которая приехала с ней и Людой в одном эшелоне на фронт.

Гуля была старше обеих своих подруг. Ей было уже почти двадцать лет, а им еще не исполнилось и восемнадцати. И Гуля невольно относилась к ним обеим немножко покровительственно, называла их «милые мои девочки» и, не задумываясь, брала на себя самую трудную и опасную работу.

А работы становилось все больше, жизнь делалась все труднее. И уже какими-то сказочными, почти невероятными казались Гуле воспоминания о доме, о семье. Да и где этот «дом»? В Уфе, где мама и Ежик живут в случайной, чужой комнате, или в Киеве, занятом немцами, или в Москве, откуда отец посылает письма, полные забот и тревоги?..

«Нет уж, пожалуй, до конца войны дом мой здесь — в землянке, — думала Гуля, перебегая от одной землянки к другой. — И семья моя тут: Люда, Ася и все эти дорогие люди, с которыми вместе мы делим жизнь, такую близкую от смерти!»

Все больше привязывалась Гуля к своей новой большой семье.

«Ты спрашиваешь, — писала она матери, — как я встретила день рождения. У нас был очень жаркий бой, и в мою честь, как мне сказали, целый артполк и наша полевая артиллерия дали залп по врагу. А вечером, когда немного успокоились, мы в землянке поужинали, причем наш повар испек несколько пирогов и на одном из них выложил из теста надпись: «Будущему гвардейцу». В день рождения Ежика тоже дано было несколько залпов, а когда собрались ужинать, немцы начали контратаку, довольно яростную. Атака была отбита, кроме того, был занят один населенный пункт. А потом ко мне подошли бойцы и сказали, что эту победу они ознаменовали в честь рождения моего Ежа».

Письмо получилось большое, подробное, и все-таки о многом еще написала бы Гуля, если бы в письмах с фронта можно было обо всем писать и называть имена людей.

Она написала бы еще и о том, что пироги повару заказал помощник полкового командира, который часто по-отечески журил ее, если она уж слишком себя не берегла, и по-отечески о ней заботился.

Если бы можно было, написала бы Гуля в своем письме также и о том, что «гвардейский пирог» принес в землянку один из маленьких разведчиков — Саша. Он так деловито и осторожно нес обеими руками доску с пирогом, как будто это был не пирог, а мина.

А рядом шел Гриша, и видно было, что он отчаянно завидует товарищу: ему тоже хотелось передать Гуле именинный подарок.

Подруги

Начались заморозки. Черные, размытые дождями лощины и холмы побелели от инея.

В боях все еще было затишье.

Вернувшись на рассвете из первой своей разведки, в которую она сама напросилась, Гуля согрелась у печки, выпила горячего чаю (обо всем этом заранее позаботилась Ася) и легла. Ася укрыла ее кожаным полушубком.

— Это все не так уж страшно, Асенька, — сказала Гуля, потягиваясь от усталости и приятного тепла. — Страшно только, когда вдруг услышишь голоса. Ползешь по земле, кругом никого, и вдруг этот лающий говор. Фашисты! Тут действительно становится неважно… Хоть и знаешь, что ты не одна в разведке, что рядом свои, разведчики, а все-таки жуть берет.

И сбивчиво, забывая в полудремоте слова, Гуля стала рассказывать о том, что было сегодня ночью.

Слушая Гулю, Ася думала: «Почему это так? Вместе живем, все одинаково чувствуем, а такие мы разные? Я бы ни за что не пошла в разведку! Нет, пошла бы, конечно, если бы послали, а сама бы не вызвалась… Подумать только — вдруг немцы живьем возьмут…»

— Да ты не слушаешь, Аська! — сказала Гуля. — А я-то стараюсь… Ну, в таком случае — я сплю.

Она повернулась лицом к мерзлой стене своего земляного дома, и в ту же минуту Ася услышала ее спокойное, ровное дыхание. Ася сидела у нее в ногах, боясь пошевельнуться, чтобы не разбудить подругу. Но ее опасения были напрасны. Целые сутки, находясь в тылу врага, Гуля не сомкнула глаз, и почти на сутки уложил ее теперь здоровый, крепкий, молодой сон.

Ася то и дело забегала посмотреть, не проснулась ли Гуля, но та по-прежнему лежала так же, как легла, — лицом к стене, подсунув руку под голову. Ася беспокоилась за Гулю — уж не заболела ли она? Но еще больше сейчас тревожила ее судьба двух мальчуганов. Саша и Гриша сами напросились на задание и, натянув на себя свою старую одежонку, ушли высматривать немецкую оборону. Не раз им было строго приказано, чтобы они ничего не трогали, остерегались мин, но кто знает, что могло с ними случиться…

А Гуля все спала и спала. Только на вторую ночь она открыла глаза.

— Ну и поспала же я! По крайней мере, часа два! — проговорила Гуля, потягиваясь. — Ася, ты здесь?

Ася склонилась над ней:

— Выспалась?

— Ой как выспалась! На всю жизнь. Что сейчас — день или ночь?

— Ночь, Гуленька.

— Какая?

— Обыкновенная.

— Ничего не понимаю, — сказала Гуля. — Сегодня — еще сегодня или уже завтра?

— Почти завтра, — засмеялась Ася. — Ты спала весь день и почти всю ночь. Скоро утро.

— А почему ты не легла?

— За тебя беспокоилась…

Подруги уселись у печки. Гуля поняла, что Ася всю ночь ради нее поддерживала огонь и грела ужин в котелке.

— Знаешь, теперь кажется, — сказала Гуля, хлебая оловянной ложкой из котелка горячие щи, — что мне все это приснилось: степь, хутор, немецкий часовой, которого сняли…

— Я бы лучше про это в книжке прочла, — проговорила Ася, — или, еще лучше, в кино посмотрела. А сама я боюсь, я не такая.

Гуля засмеялась:

— Девочка ты еще совсем, Ася. И зачем ты только на фронт приехала?