Обыкновенные девчонки (сборник) - Ильина Елена Яковлевна - Страница 145

«Вот какие они, герои, бывают! — думала Гуля, слушая рассказ бывшего шахтера. — С виду такой простой — широкое, обветренное, обожженное солнцем лицо с капельками пота на лбу, выцветшая гимнастерка, пилотка пирожком… Самый обыкновенный красноармеец, а два подвига за один день! Разве такими представлялись они мне до войны?..»

Она долго не отрывала глаз от Школенко, будто видела его впервые. А ведь они часто встречались друг с другом. И еще так недавно, во время передышки, он рассказал ей всю свою историю. Отец его, тоже шахтер, защищал в Гражданскую войну Царицын, как теперь защищает этот город на Волге — на дальних подступах к нему — Семен Школенко. Отец погиб и похоронен недалеко от этих мест — в станице Нижне-Чирской.

Конечно, не все бойцы были такими, как Семен Школенко. Приходилось Гуле видеть и другое. Иной раз не хватало у людей выдержки и мужества.

Впоследствии, уже в сентябре, был такой случай. Во время боя, когда все бросились в атаку, Гуля увидела, что молоденький боец из нового пополнения остановился. Все бегут, а этот стоит как вкопанный. Не раздумывая, Гуля схватила его за шиворот, толкнула вперед и крикнула:

— Что, струсил?!

Боец как будто опомнился и побежал рядом с Гулей, держа в руках автомат.

Спустя несколько дней, выходя из санбата, Гуля встретила красноармейца, который показался ей знакомым.

— Я вас, кажется, где-то видела, — сказала Гуля. — Только не помню где.

— А я вас сразу узнал, — улыбнулся он немного смущенно. — Помните, все пошли в бой, а я с непривычки того… ну, попросту оробел малость. Тут вы схватили меня за загривок, дали хорошего пинка, ну, я и побежал вперед как миленький.

Гуля засмеялась:

— А теперь как? Уже не робеете?

— Стараюсь не робеть. Спасибо, сестричка.

…Дивизия стояла на месте недолго. Вскоре она получила новый приказ: перейти в peзерв фронта и двигаться на северо-восток, в район Котлубани — в направлении к Волге.

К утру 18 августа, после ночных переходов, преодолев двести пятьдесят километров пути походным порядком, дивизия сосредочилась в районе Котлубань — Самофаловка. Однако и здесь не пришлось людям хотя бы немного передохнуть. Уже к вечеру снова пришел приказ: немедленно двинуться из Котлубани в западном направлении. Это оказалось необходимым потому, что еще в ночь на 17-е немцы переправились с западного бepeга Дона на восточный в районе хутора Паншино. Сюда, к Паншино, и двинулась дивизия, с тем чтобы сбросить врага в Дон и уничтожить eго переправу.

Подойдя сюда на рассвете 19 августа, дивизия с ходу развернулась и недалеко от Паншино вступила в бой с врагом.

Позднее, уже в октябре, Гуля писала отцу, вспоминая то, что произошло в августовские дни и ночи, памятные для нее и для бойцов:

«В один из солнечных дней прибыли мы в деревню Н. На рассвете забрались в большую конюшню — и повозки, и люди. Легли, заснули. Сколько спали, не знаю. Проснулись от воя сирены и взрыва бомб. Стекла сыплются, штукатурка летит. Весь сарай ходуном ходит… Прошла волна налета. Выскочила я, собрала раненых, перевязала. Только перетащила — кого в подвалы, кого в щели, — опять летят. И все группами. И вот как он начал нас прочесывать с пяти утра, мы и пошли в наступление. Я пошла с батальоном. Только вышли на наблюдательный пункт, видим — опять летит. А наш первый пункт — как раз на высотке, да еще плохо замаскирован. Залезли мы в щель. А самолеты развернулись — и давай чесать. Смотрим — один на нас пикирует. Да к тому же, проклятые, для морального воздействия сирены включают. Воют препротивно. Шмякнул фашист одну — пыль столбом. Засыпало нас так, что ни черта не видно. Слышим только — воет над нами да бомбы звенят при полете. Как бомба разорвется, смеемся: «Мимо!» Кончилось. Стало смеркаться. Пошли дальше. Пули визжат. Мины при разрыве жалобно воют: «Тю-у-у…» И получилось у нас ночью такое положение, что совсем связь прервалась. Приходят с правого фланга, говорят: «Группа автоматчиков прорвалась, к вам в тыл заходит». С левого фланга тоже неблагополучно. А связных всех разослали. Никого не осталось. Ну я и вызвалась связь восстановить. «Дойду», — говорю. Пошла. Над головой сетка из трассирующих пуль — красивое зрелище. Подобрала по дороге раненого с ружьем. Его тащу, да ружье тяжелое, да еще у меня на боку автомат. Но дотащила. Связь восстановила (нашла разрыв в проводе и соединила). А ночь темная, хоть глаза выколи. Местность незнакомая. Пришла обратно в батальон. Взяли пленного. Отвела и его. Много-много за эту ночь дел было, да всего не расскажешь…»

Но еще об одном рассказала в своем письме Гуля: как она перевязывала раненого ребенка. Об этом же написала она и в письме к матери.

«19 августа в одном населенном пункте авиабомба попала в мазанку, где сидела целая семья. Мать убило, осталось двое детей: одному год семь месяцев, а другому шесть месяцев. И меньшому осколком ранило спинку. Я подбирала, перевязывала раненых, как вдруг какая-то старушка приносит мне перевязывать этого мальчонку. Я его перевязываю, реву, слезы градом так и льются, а он на меня смотрит большими страдальческими глазами и даже не плачет, а только стонет…»

Должно быть, не один раз вспомнила Гуля своего Ежика, пока широкий белый бинт ложился ряд за рядом, плотно опоясывая грудку и спинку раненого ребенка, как белая безрукавочка.

«Всего не расскажешь, — писала Гуля. — Если бы подробно начать все описывать, что произошло в те дни, то и нескольких дней не хватило бы».

Да, о многом могла бы еще рассказать Гуля, если бы у нее было время.

Рассказала бы она еще и о том, как после одного из налетов фашистской авиации образовалась посредине широкой улицы хутора Паншино (это и была «деревня Н.», упомянутая в письме Гули) огромная воронка. Диаметром эта воронка была не меньше десяти метров, а глубиной метра в три. Находившиеся по обе стороны этой улицы хаты каким-то чудом уцелели. Из одной такой хаты вышла старушка. Услышав разговор военных, которые, стоя у края воронки, удивлялись тому, что ни одна из хат не повреждена, старушка сказала:

— Старик мой — и то жив остался! А ведь он у окошка сидел.

Гуля сначала тоже никак не могла понять, как это могли уцелеть хаты. А потом ей объяснили: бомба ушла глубоко в песчаный грунт. Часть осколков поглотил песок, а другая часть пошла вверх — под большим углом.

Бой шел непрерывно, не утихая. Два полка — командиров Шумеева и Хохлова — при поддержке артиллерийского огня общим натиском вышибли наконец гитлеровцев из хутора Паншино, ликвидировали переправу, сбросили врага в Дон и при помощи полка Горбачева очистили восточный берег. И все же противник намного превосходил нас силами и авиацией. Четыреста бомбардировщиков громили нашу дивизию. Одновременно с двух сторон — из района хутора Вертячего, находящегося южнее, но также на восточном берегу Дона, и с противоположного берега, западного, — нещадно били по нашим полкам артиллерия и минометы противника. И ночью после небывало упорных боев наши части вынуждены были остановиться в районе Паншино. Достичь главных переправ — тех, что находились южнее, в районе хутора Вертячего, — не удалось. Не хватило сил. Дивизии было приказано перейти к обороне. Не отступать ни на шаг. Стоять насмерть. И люди остановились.

«Катюша» и «Андрюша»

На восточном берегу Дона по-прежнему шли бои…

Людям некогда было передохнуть. Они яростно отстреливались. Только к ночи, когда немецкий огонь становился слабее, наступало некоторое затишье. В эти минуты передышки Гуля, прежде чем лечь спать, заходила в гости к кому-нибудь из своих новых друзей.

Вот и сегодня так. Чуть только стало тихо, она пошла в землянку, где жили бойцы первой роты. Она шла по ходам сообщения.

В землянке, чуть мерцая, чадил огонек коптилки. В трубе железной печки посвистывал ветер.

— А, Гуля! — раздались со всех сторон знакомые голоса. — Что давно не заглядываешь? Мы уж заскучали! Чайку хочешь?