На горах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович - Страница 65

— Не сродни ли как? — озабоченно спросила Татьяна Андревна, пристально глядя на Веденеева.

— Ни родства, ни свойства, а живем с ним дружно, союзно. Дай бог и сродникам так жить, как живем мы с Меркуловым, — сказал Дмитрий Петрович.

— Да что за штафета такая? — перебил их Зиновий Алексеич.

— Читайте, что пишет ко мне Никита Сокровенный, — сказал Веденеев, подавая письмо Зиновью Алексеичу.

— Как это вы, батюшка, назвали его? — добродушно спросила Татьяна Андревна.

— Никита Сокровенный, — весело улыбаясь, ответил Веденеев. — Так его у нас в дружеском кружке зовут: Никита Сокровенный да Никита Сокровенный, а иной раз и просто Сокровенный. Он уж знает свою кличку.

— За что ж это вы его так прозвали, батюшка? — спросила Татьяна Андревна.

— А за то, что человек он в самом деле скрытный. Лишнего слова не молвит, все подумавши, не то что наш брат, — сказал Дмитрий Петрович.

— Дело не худое, — молвила Татьяна Андревна. — Сказанно слово серебряное, не сказанно — золотое.

— Конечно, не худое дело, — ответил Веденеев. — Опять же и именинник-от он бывает на Никиту Сокровенного, на другой день рождества богородицы. Оттого больше его и прозвали.

— Вот это уж нехорошо, — заметила Татьяна Андревна. — Грех!.. Божьих угодников всуе поминать не следует. И перед богом грех, и люди за то не похвалят… Да… Преподобный Никита Сокровенный великий был угодник. Всю жизнь в пустыне спасался, не видя людей, раз только один Созонт диакон его видел. Читал ли ты, сударь, житие-то его?

— Благодетель! — прочитав письмо, вскликнул Зиновий Алексеич и стал обнимать Веденеева. — Какая ж цена-то?

— Покамест никакой, товар еще нетроганый, — отвечал Дмитрий Петрович,недельки через две настоящая цена объявится, не раньше. Будет два с полтиной, а не то и два шесть гривен.

Назад даже попятился от удивленья Зиновий Алексеич. Два рубля шесть гривен!.. Мелькнули у него на уме смолокуровские слова, что Дмитрий Петрович ради потехи любит пустые слухи распускать, но из письма Меркулова видно, что они меж собой дружны, стало быть не станут друг дружку обманывать.

— Как два рубля шесть гривен, — громко воскликнул Зиновий Алексеич. — Да я от ваших же рыбников слыхал, что тюленя ни на фабрики, ни на мыльны заводы в нынешнем году пуда не потребуют, и вся цена ему рубль, много, много, ежели рубль с гривной.

— Орошин, что ли, это вам сказывал? Онисим Самойлыч? — улыбаясь, спросил Веденеев.

— Не он, — молвил Зиновий Алексеич и чуть было не назвал Смолокурова… Взглянувши на Дуню, примолк он.

— А тот, кто сказывал вам такие цены, не торговал ли у вас тюленя-то?

— Было дело, — усмехнулся Доронин.

— То-то и есть, — молвил Дмитрий Петрович. — Намедни на том же тюлене хотели Марка Данилыча провести… Я его тогда выручил, в нашем Рыбном трактире при всех показал ему письмо из Петербурга… Оно со мной. И, подав письмо Зиновью Алексеичу, промолвил:

— Извольте прочитать.

Прочел Зиновий Алексеич и думает: «Так это ты, Марко Данилыч, вкруг нас ручки погреть хотел… Ай да приятель!.. Хорош!.. Можно на тебя положиться!.. Нечего сказать!»

— Где же мое-то письмо? Ко мне его не приносили, — вдруг сказал Зиновий Алексеич.

— За письмом надо будет вам самим съездить в почтову контору, а не то дайте ваш паспорт, я за вас получу. Без того не выдадут, — сказал Веденеев.

— Как так? Ко мне бы на квартиру должны принести.

— Маленько напутал Никита Федорыч, — сказал Дмитрий Петрович. — Написал на вашем письме, что вы на Гребновской. Почтальон поискал вас там и повез письмо в контору. Дайте паспорт, мигом слетаю. И минут через пять Дмитрий Петрович катил уж на почту.

Во все время разговора мужа с Веденеевым Татьяна Андревна словечка не проронила. И она и Лизавета Зиновьевна со слезами немой благодарности смотрели на Дмитрия Петровича, а Наташа с каким-то величавым самодовольством поглядывала то на мать, то на сестру и будто говорила ясными взорами: «Что? Чья правда? Станете теперь журить меня? Так ли бы еще надо было обойтись тогда с этим злым, с этим обманщиком?» Ничего не видя, ничего не слыша, сидела Дуня; у ней на душе своя заботная дума была, своя горькая кручина. «Где-то он? Что-то с ним?» — думала она и с нетерпеньем ждала отца, чтоб уйти поскорей от Дорониных и замкнуться в своей горенке с Аграфеной Петровной.

Только что уехал Веденеев, Лиза с Наташей позвали Дуню в свою комнату. Перекинувшись двумя-тремя словами с женой, Зиновий Алексеич сказал ей, чтобы и она шла к дочерям. Смолокуров-де скоро придет, а с ним надо ему один на один побеседовать.

Марко Данилыч не замедлил. Как ни в чем не бывало, вошел он к приятелю, дружески поздоровался и даже повел о чем-то шутливый разговор. Когда Зиновий Алексеич велел закуску подать, он ел и пил как следует.

— Ну что? Как на Гребновской дела? — спросил Доронин.

— Ничего. Полегоньку стали расторговываться, — отвечает Марко Данилыч, разрезывая окорочок белоснежного московского поросенка. — Сушь почти всю продали, цены подходящие, двинулась и коренная. На нее цены так себе. Икра будет дорога, Орошин почти всю скупил, а он охулки на руку не положит, такую цену заворотит, что на масленице по всей России ешь блины без икры. Бедовый!..

— А насчет тюленя как? — спросил Доронин, прищурив левый глаз и облокотясь щекой на правую руку.

— Цен еще не обнаружилось, — преспокойно ответил Марко Данилыч, уписывая за обе щеки поросенка под хреном и сметаной. — Надо полагать, маленько поднимутся. Теперь могу тебе рубль восемь гривен дать… Пожалуй, еще гривенку накину. Денег половина сейчас на стол, останная к Рождеству. По рукам, что ли? И протянул руку.

— А по два рубля по шести гривен желаешь? — усмехнулся Доронин, наливая другу стакан красного кахетинского.

— Успел, видно, покалякать с Веденеевым? — тоже усмехнулся Марко Данилыч.

— Успел, — подвигая гостю стакан, сказал Зиновий Алексеич.

— Значит, тюленя мне у тебя не купить?

— Видно, что так, — шутливо промолвил Доронин.

— Дело, — сказал Марко Данилыч. — Важный у тебя поросенок, Зиновий Алексеич!.. Неужто здесь поён?

— Московский, — сказал Зиновий Алексеич. — Где, опричь Москвы, таких поросят найти?.. И в Москве-то не везде такого найдешь — в Новотроицком да в Патрикеевском, у Гурина да в Эрмитаже, а по другим местам лучше и не спрашивай.

— Верно, — согласился Марко Данилыч. — И селедка у тебя важная… Почем покупал?

— Три целковых бочонок. Цена известная, — ответил Зиновий Алексеич.

— Ведь вот поди ж ты тут. У нас в Волге этой селедки видимо-невидимо, а такой, как голландская, не водится, — молвил Марко Данилыч.

И пошел разговор об разных разностях. Пересыпался он веселыми шутками, ясным искренним смехом, сердечностью. Лишь под конец беседы с рюмками мадеры в руках, пожелав друг другу здоровья, всякого благополучия, опять вспомнили про тюленя.

— А больно тебе хотелось поддеть нас с Меркуловым? — усмехнулся Зиновий Алексеич.

— Еще бы! — смеясь, отвечал Марко Данилыч. — На плохой бы конец тысяч сорок в карман положил. На улице не поднимешь!

— Ан вот тебе и шиш, — добродушно захохотал Доронин, подняв палец перед приятелем.

— Ничего! — отшутился Марко Данилыч. — Дней у господа много впереди: один карась сорвется, другой сорвется, третий, бог даст, и попадется.

— А за что ж бы ты Меркулова-то обездолил? — спросил Зиновий Алексеич.

— Беды б ему от того не было…— сказал Марко Данилыч. — Убытки ум дают. А Меркулов человек молодой, ему надо ума набираться.

Потом други-приятели повернули беседу на иные дела и долго разлюбезно беседовали.

Узнав, что Дмитрий Петрович дружен с Никитушкой, Татьяна Андревна считала и его близким к своей семье человеком. Та ее догадка, что пришла на ум после Наташиной выходки против Смолокурова, с каждым днем казалась сбыточнее. Зоркий материнский глаз по взглядам Веденеева и Наташи замечал, что было у них на сердце. По совету мужа, положилась она во всем на волю господню и ни малейшего виду не подавала дочери, что догадывается о ее чувствах к Веденееву. Однако, каждый день молясь богу о Наташе, не забывала поминать на молитве и раба божия Димитрия. Оттого-то, когда узнала она о дружбе Дмитрия Петровича с нареченным ее зятем, тотчас она и спросила, не в родстве ли они. То было у Татьяны Андревны на разуме, что, ежели они сродни, тогда, пожалуй, нельзя будет обе свадьбы-то венчать.