На горах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович - Страница 63

Подошел к своим баржам… Возле них Корней Евстигнеев стоит, с приказчиком его растабарывает.

— Невеселые вести от Макарья привез, — сказал, указывая на Корнея, приказчик Меркулову.

— Какие вести? — спросил Никита Федорыч, будто не знает ничего.

— Да вот-с насчет тюленя, — ответил приказчик.

— Что ж такое насчет тюленя? — обратился Меркулов к Прожженному.

— А то могу доложить вашей милости, что по нонешнему году этот товар самый что ни на есть анафемский.

Провалиться б ему, проклятому, ко всем чертям с самим сатаной,отвечал Корней.

— За что ж вы так честите наш товарец… Кажется, он всегда ходок бывал…— сказал Никита Федорыч, а у самого сердце так и разрывается.

— Ходкий, неча сказать!.. — захохотал Корней. — Теперь у Макарья, что водке из-под лодки, что этому товару, одна цена. Наш хозяин решил всего тюленя, что ни привез на ярманку, в Оку покидать; пущай, говорит, водяные черти кашу себе маслят. Баржа у нас тут где-то на Низу с этой дрянью застряла, так хозяин дал мне порученность весь жир в воду, а баржу погрузить другим товаром да наскоро к Макарью вести.

— А как, однако, цены теперь на тюлень? — спросил Меркулов.

— Какие цены? Вовсе их нет. Восьми гривен напросишься, — отвечал Корней Евстигнеев.

— Уж и восемь гривен, — с недоверьем отозвался Никита Федорыч. — Знаем тоже кой-что…

— Знаешь ты с редькой десять! — вскинулся на него Корней. — Врать, что ли, я тебе стану? Нанимал, что ли, ты меня врать-то?.. За вранье-то ведь никакой дурак денег не даст… Коли есть лишние, подавай — скажу, пожалуй, что пуд по пяти рублев продавали…

— Управились, что ли? — спросил Меркулов своего приказчика, отвернувшись от Корнея.

— Совсем почти, — отвечал приказчик. — Самая малость осталась, завтра к полдням все будет готово.

— Так пообедавши, бог даст, и отвалим, — сказал Меркулов и пошел на квартиру.

— Валил бы лучше в Волгу свое сокровище. Выгоднее, право выгодней будет, — кричал ему вслед Кордней Евстигнеев. — Вот так купец-торговец!.. Три баржи с грузом, а сам с голым пузом! Эй, воротись, получай по два пятака за баржу — все-таки тебе хоть какой-нибудь барыш будет.

Не слушал Никита Федорыч ни речей Корнея, ни бурлацкого хохота, раздававшегося на его слова, быстрыми шагами удалился он от пристани. А сердце так и кипит от гнева и досады… Очень хотелось ему расправиться с нахалом.

Долго, до самой полночи ходил он по комнате, думал и сто раз передумывал насчет тюленя. "Ну что ж, — решил он, наконец, — ну по рублю продам, десять тысяч убытку, опричь доставки и других расходов; по восьми гривен продам — двадцать тысяч убытку. Убиваться не из чего — не по миру же, в самом деле, пойду…

Барышу наклад родной брат, то один, то другой на тебя поглядит… Бог даст, поправимся, а все-таки надо скорей с тюленем развязаться!..

И, разорвав приготовленное письмо, стал писать другое. Извещал он Зиновья Алексеича, что отправляется с баржами из Царицына, и просил его поторопиться продажей, по какой бы цене ни было.

Утомившись от дневных тревог и волнений, поздно за полночь лег Меркулов в постель. Не спалось ему — тюлень с ума не сходил. «Эх, узнать бы повернее ярманочные цены!.. От рыбников толку не добьешься… К кому ни пиши — все кулаки с первого до последнего, правды от них не жди… Кто бы это такой у Зиновья Алексеича тюленя торгует?.. Что бы написать ему!.. Не из наших, должно быть, не из рыбников, да из них Зиновий Алексеич, кажется, ни с кем знакомства не имеет… Разве написать к кому… К Орошину? И не подумает ответить, меня же еще на смех поднимет, станет носиться с моим письмом по всем караванам. К Смолокурову, к Седову, к Сусалину? Одного сукна епанча!.. Засмеют, а что обманут — в том и сомненья нет».

Думал, думал, ничего придумать не мог. А кручинные думы неотвязчивы, ты гони их, а они, ровно мухи, так и лезут к тебе.

Вдруг ровно его осветило. «Митя не в ярманке ли? — подумал он. — Не сбирался он к Макарью, дел у него в Петербурге по горло, да притом же за границу собирался ехать и там вплоть до глубокой осени пробыть… Однако ж кто его знает… Может быть, приехал!.. Эх как бы он у Макарья был».

А Дмитрий Петрович Веденеев был великий друг и приятель Меркулову. Земляки, сверстники по возрасту, почти одногодки. Торговому делу обучались не в лавке, не в амбаре, а на школьной скамье. Оба промышляли на ватагах, и оба торги вели не по-старому. Старые рыбники на них обоих глядели свысока, подшучивали над их ученьем и крепко недолюбливали за новые, неслыханные дотоль на Волге порядки, что завели они у себя на промыслах и в караванах. Ловцы у них были на готовых харчах, оттого и воровали меньше, чем на других ватагах. Старым рыбникам было то за большую досаду, боялись, что молодежь все дело у них перепортит.

Живучи в Москве и бывая каждый день у Дорониных, Никита Федорыч ни разу не сказал им про Веденеева, к слову как-то не приходилось. Теперь это на большую досаду его наводило, досадовал он на себя и за то, что, когда писал Зиновью Алексеичу, не пришло ему в голову спросить его, не у Макарья ли Веденеев, и, ежели там, так всего бы вернее через него цены узнать.

Засветил огня Никита Федорыч, распечатал приготовленное к нареченному тестю письмо и приписал в нем, чтобы он попытал отыскать на Гребновской пристани Дмитрия Петровича Веденеева и, какую он цену на тюленя скажет, по той бы и продавал… Написал на случай письмо и к Веденееву, просил его познакомиться с Дорониным и открыть ему настоящие цены.

Когда Никита Федорыч запечатал письма, у него отлегло на душе, и стал он гораздо спокойнее. Тревоги ровно не бывало, беспокойство стихло. Про баржи да про убытки и на разум не вспадает, думает про одну невесту да по пальцам высчитывает, через сколько дней с ней увидится. И сдается ему, что, как только увидит он милый лик любимой девушки, все скорби и печали, все заботы и хлопоты как рукой снимет с него и потекут дни светлые, дни счастья и тихой радости… Минуют черные дни, и она, никто как она, избавит его от бед и напастей.

На другой день рано поутру Меркулов отправил с письмами двуконную эстафету. Ради верности сам на почту ходил, сам письма сдал. Выходя из почтовой конторы, встретился с Корнеем Евстигнеевым.

— Мне бы штафету надо послать, — сказал Корней, войдя в контору.

— Куда? — отрывисто спросил у него сумрачный почтмейстер.

— В Нижний, на ярманку.

— Письмо аль посылка? — немножко поласковей спросил почтмейстер.

— Одно письмо.

— Тридцать восемь рублей двадцать пять копеек, — молвил почтмейстер.

Рад он был. Не серым волком, а сизым голубком поглядел на Корнея Прожженного, садиться просил его, приветные слова говорил. Эстафете все едино — два ли, три ли письма везти. Значит, без малого сорок рублей почтмейстеру перепало.

Сел Корней у стола деньги считать. Отдавая, спросил у почтмейстера:

— От Меркулова другая-то штафета? Почтмейстер молча кивнул головой.

— Мы ведь по одному с ним делу, — заметил Прожженный. — К Доронину, надо полагать, он послал? Раскрыл почтмейстер книгу и вслух прочитал:

— В Нижний-Новгород, на Гребновскую пристань, вольскому купцу Зиновью Доронину и… и почетному гражданину Дмитрию Веденееву от почетного гражданина Никиты Меркулова". А от вас кому?

— На ту же Гребновскую к Смолокурову Марку Данилычу, — молвил Корней Евстигнеев.

— В одно, значит, место.

— И место одно, и дело одно, и во всех трех письмах писание одно,подтвердил Корней. — А скоро ль штафета пойдет?

— Слышите колокольчик, — молвил почтмейстер. — Письмецо-то ваше пожалуйте.

— Как же мне быть? — молвил Корней, вынимая письмо. — Мне бы надо было еще словечка два приписать хозяину.

— Печатка с вами?

— При мне, — отвечал Корней Евстигнеев, взяв в руку подвешенную к часам сердоликовую печать.

— Так садитесь и приписывайте. Вот вам конверт, вот сургуч, бумажки понадобится — и бумажки дадим.

Распечатавши письмо, Корней приписал, что с той же эстафетой идут письма от Меркулова: одно к Доронину, другое к Веденееву.